........Война! Страшное выраженіе для всякого, а уже самое страшнѣйшее для мирныхъ жителей нашего русского села, тѣхъ людей, которыи тяжкимъ трудомъ въ потѣ чела пріобрѣтаютъ чорный кусокъ хлѣба, грубую одежину, а часто одного и другого нема подостаткомъ.

Высокіи податковыи данины, отнятіе лѣтами самыхъ лучшихъ рабочихъ силъ, малоземельность, высочезная классификація крестьянскихъ землей, все то разомъ ставляетъ нашего селянина хлѣбороба въ такое неотрадное положеніе, что перенести все тое и жити въ такихъ обстоятельствахъ не въ состояніи никто другій, только нашъ русскій, удивительно выносливый мужикъ.

Если къ тому добавити преслѣдованья вѣроисповѣдныи и національныи, такъ нашъ русскій мужикъ страдалецъ выходитъ героемъ.

Ни отъ кого ему ни теплоты любови, ни належного уваженія. Онъ необходимъ всѣмъ и вся, безъ него не существовать ни вельможамъ, ни купцамъ, ни промысловцамъ, ни державамъ, а однакъ говоря откровенно — онъ всѣми униженный, особенно тамъ, гдѣ управленіе края, державы, въ рукахъ инновѣрцевъ, инноплеменниковъ враговъ русской истины, русского народа.

— Война буде и то скоро! — такъ говорили по русскихъ селахъ Галиціи, Буковины и Угорской Руси, въ началѣ мобилизаціи войскъ передъ страшною въ своихъ послѣдствіяхъ свѣтовою войною.

Говорили всюды, говорили и въ Вороновцѣ, та не долго и на дѣйствительность дожидали.

Въ Вороновцѣ жилъ на шести моргахъ не первокласной земли, господаръ Стефанъ Лесюкъ.

Когда была въ Вороновцѣ — якъ говорили тамошніи люди — “пошесть”, померла Стефанови жена и двое молодшихъ дѣтей, осталась только старшая дѣвочка, Юстина, заступающая вполнѣ хозяйку.

Стефанъ належалъ до тѣхъ нашихъ селянъ, у которыхъ предовсѣмъ сохранялись завѣты незабвенного просвѣтителя галицкой Руси о. Ив. Наумовича, “молись”, “учись”, “трезвись” и “трудись”. Стефанъ былъ глубоко религійный, совершенно тверезый, весьма трудолюбивый, а при томъ и грамотный. Былъ онъ членомъ Об-ва им. М. Качковскаго, въ хатѣ у него были и русская газета и русская полезная книга которыи и составляли Стефанови въ дни скорби, единственное развлеченіе.

Уважаемый въ селѣ за свои рѣдкіи честноты всѣма, ощадностію свойственною только не многимъ селянамъ и запобогливостію, устроилъ свою жизнь вполнѣ довольною.

Юстина была во всемъ точнымъ послѣдователемъ батька. Тихая, работающая, побожная, при томъ здоровая и красавица, представляла собою лакомый кусокь для мѣстныхъ и доокрестныхъ жениховъ.

Не знала она тягатись по вечерницахъ, не умѣла перестояти на улици до поздной ночи, а каждое свободное отъ труда время, которого у ней и не много было, посвящала съ любовію чтенію батьковыхъ книжокъ.

Вѣтрогоны въ селѣ называли честную Юстину “книжницею”, но такимъ доступъ въ Стефанову хату былъ немыслимъ. Стефанъ и воспиталъ свою дѣтину по законамъ Божіимъ и зорко слѣдилъ дабы ніякое искушеніе не испортило того воспитанія.

Юстинѣ попадались женихи и изъ богатыхъ, но Стефанъ якъ то побоювался.

— А може они не такъ жіютъ, якъ мы? Мюже потому имъ омерзится наша бѣдность? — говорилъ Стефанъ Юстинѣ. — Они бутныи, гордыи, а гордымъ самъ Богъ противится.

Радъ я тебѣ счастья, моя дѣтино, никого больше по воли Господней мнѣ не остало, но уважай и ты кого намъ приняти въ нашь тихій скромный кутикъ.

Юстина дѣлила искренно мысли батька и розсудно застановлялась надъ своею будущностію. Не привлекали ей богатыи женихи, о которыхъ мало знала доброго, не привлекали ей сельскіи герои отъ бійки, танцу и піятики, такъ якъ такими прямо презирала.

Одной осени повернуло изъ войска пять выслуженыхъ вояковъ вороновецкихъ. Два въ синыхъ мундырахъ и такихъ же шапкахъ перекривленыхъ чомусь на лѣвое ухо, два въ червоныхъ штанахъ — кавалеристы, а одинъ только Василь Рудникъ повернулъ въ своей сѣрачинѣ. По селѣ пошли слухи что Василя при войску звали “богомольникомъ” ну и “дуракомъ”, а именно за то, что Василь не пьянствовалъ, не волочился за ледачницами, а въ касарнѣ явно молился вечерами Господу Богу изъ своего русского молитвослова.

Товарищи Василя принесли изъ войска въ русское село новыи выраженія якъ: “сервусъ”, “каналія”, “фафлюхтеръ”, “саперменъ” и тому подобныи чудовища, а Василь принесъ свое “Слава Іисусу Христу”.

Вѣтрогонамъ обоего пола подобались первыи, а честнымъ людямъ конечно больше подобался Василь.

“Урлопники” стали женитись. Зачепили и о Стефанову хату, но встрѣтились съ рѣшительнымъ отказомъ.

Василь Рудникъ, хотя былъ молодецъ и уродливый и весьма честный но бѣднѣйшій, та и съ женитьбою не спѣшился.

Насталъ Рождественный пость, а тамъ и Рождественскіи праздники, которыхъ святость можна почувствовати только въ русскомъ селѣ. Ничѣмъ снѣги, ничѣмъ морозы, теплота вѣры, радости, по случаю памяти Рождества Сына Божія Избавителя міра огрѣваетъ вѣрующихъ, наполняетъ невысказанною радостью.

Въ Америцѣ святость тая, среди того самого русского народа исчезла. Не пахне на святый вечеръ сѣнце на столѣ, его мѣсто заступила “церата”. Не всюда и свѣчечка горитъ. У богатшихъ электрика, у бѣднѣйшихъ инное свѣтло.

Не всюда почуешь и коляду русскую, та ба, не всюда почуешь, что то праздникъ Рождества Христова, а только якій-то “Кризмусъ”.

Въ гости то ходятъ и тутъ наши люди одни до другихъ, та часто вмѣсто того пречудного радостного привѣтствія “Христосъ раждается” почуешь отъ гостья гавканье: “гаваю и гадиду”! А поглянь на него! Сигарь, или люлька въ зубахъ, а шапка на головѣ хотяй нею и въ святую икону зачепитъ.

Будь у такого русского “американца” въ сердцѣ и на мысли свое родное привѣтствіе, свое “Христосъ раждается”, то може бы и шапка злѣзла изъ головы, а при “гавканю” она якъ бы зрослася съ дурною головою.

Въ Вороновцѣ святковали людоньки Рождество Христово по христіянски, по русски.

Кто живъ и здоровъ той спѣшилъ отъ полуночи въ церковцу.

Прозвучало “съ нами Богъ разумѣйте языци яко съ нами Богъ” а на душѣ всякому такъ и становилось отрадно, легко, солодко.

Прошло богослуженіе, поплыли искреннѣйшіи молитвы предъ престолъ Господа Создателя міра, а вскрѣпленныи духомъ возвращались вороновецкіи жители домой. Въ церквѣ остались только тіи, которыхъ избрали церковны провизоры въ колядники на доходъ церкви. Между избранными былъ и Василь Рудникъ. Его почитали и священникъ и провизоры за его честность, трезвость и побожность.

Колядуючи по селѣ, зашли колядники и до Стефана Лесюка.

Стефанъ ежегодно угощалъ церковныхъ колядниковъ, запросилъ и тѣмъ разомъ пришедшихъ погоститись чѣмъ хата богата.

Найскромнѣйшимъ между всѣма колядниками оказался Василь.

Даже Юстина удивлялась, что Василь ниччого не принесъ изъ войска и въ ничѣмъ не измѣнился. — У другихъ оно якось иначе выходило.

Юстина сама не знала чому, почувствовала въ себѣ якую то надзвычайну перемѣну.

Ей такъ и хотѣлось бы, чтобы Василь былъ у нихъ всегда, до нихъ належалъ, а больше до никого.

До Стефана не заходилъ никто изъ молодежи, не надѣялася и Юстина, чтобы зашолъ къ нимъ когда нибудь Василь, а однакъ онъ прійшоль третяго дня святъ, зашолъ просити Стефана пожичити где что.

Стефанови тоже Василь подобался за свою скромность, трезвость, трудолюбіе, а головно за набожность и Стефанъ началъ съ гостемъ ширшій розговоръ о всемъ и вся, зачепивши ажъ о женитьбу.

— Чому не женишься, Василю? — просился Стефанъ.

— Якось не выходитъ, тату! — отвѣчалъ скромно Василь. — До дому брати людскую дѣтину, когда полна хатина молодшой родины, совсѣмъ не розсудно, а на пристайство ледво кто полакомился бы на мене, такъ якъ знаете, что кромѣ десять пальцевъ ніякого посагу не внесу. Оно тамъ може бы и урвали тато якого чверть морга и для мене, но мнѣ было бы тяжко согласитись, бо въ дома больше ротовъ до хлѣба, якъ самого хлѣба.

— Дуже справедливо говоришь, Василю — озвался Стефанъ. — Однакъ у тебе есть иншій посагъ, которому высока цѣна, а именно твои христіанскіи честноты. Вѣрь мнѣ, вотъ у мене одна одинисенька дѣтина и я ей одного добра желаю, но я благодаренъ былъ бы Богу, когда бы Юстинѣ судилась такая доля.

По тѣхъ словахъ очи Василя и Юстины на минутку встрѣтились, а въ томъ коротенькомъ взорѣ такъ много было сказано...... что Василь выпустилъ изъ рукъ книжечку, а Юстина вышла въ сѣни изъ страху, что може оно чути на всю хату, якъ голосно чомусь толчесь ей серденько въ груди.

Василь не чувствовалъ въ себѣ силы оставатись долше, ему было якъ то не свойско. Онъ попращалъ Стефана, а на подворѣ Юстинка попращала Василя такими словами, якихъ еще до сихъ поръ не сказала никому:

— Зайди еще коли до насъ, Василю, — несмѣло сказала Юстина, когда Василь подавалъ ей руку на прощаніе.

Оголомшеный верталъ Василь до дому. Онъ, конечно, понялъ, что до Стефана помимо убожества сближае его честнота. Благодарилъ онъ Бога въ душѣ, что выдержалъ до сихъ поръ въ честнотѣ, не поддался искушеніямъ, и просилъ Бога дабы моглъ всю жизнь свою провести въ христіанской честнотѣ.

Въ дома Василь намекнулъ своему отцу, чи не можна бы попробовати сватати Стефанову Юстину.

Батько Василя удивился сыну и сказалъ:

— Сыну, тамъ не такіи сватали, тай Стефанъ отказалъ. Тамъ хоть не великое богатство, но все въ порядку за цѣле село. Цента долгу Стефанъ не мае, не безъ того, чтобы покладного гроша мало не нашлося. Дѣлити не мае кого, прото въ зятяхъ перебирае.

— Нѣ, тату, — озвался Василь — Стефанъ маетку не глядае. Возьме онъ зятя въ одной рубашкѣ, дабы только честного.

— Га, пробуй, но я не маю надѣи.........

На томъ кончился разговоръ Василя съ отцемъ, но все таки Василь нашолъ человѣка и послалъ того самого вечера до Стефана, спросити о его мнѣніе.

Стефанъ принялъ предложеніе, Юстина высказала свое согласіе и посланецъ Василя принесъ радостное утѣшеніе.

На св. Василія была уже первая заповѣдь.

Въ селѣ, якъ обыкновенно, пошли различныи шепты, особенно между тѣми свахами, у которыхъ на припецу позасыхала збѣгшая капуста, та каша, а они занимаются обсужденьемъ другихъ.

— Чи видите, кумунцю, что за комедія! Такіи хлбпцѣ, якъ соколы, сватали тоту Стефанову книжничку и ни суди Боже, а за того богомольника-голопятника то иде — говорила при керници Гапка Розхрѣстана.

— Гмъ! Кумусенько, — значительно при томъ моргнувши, добавила Хима Широкопыска, — Певно муситъ! Я все свое кажу, что тиха вода береги ломитъ.

Такіи и тому подобныи толки ишли по селу, но они Василю и Юстинѣ въ ничемъ не мѣшали.

По Богоявленію въ тыждень повѣнчались молодята. Стефанъ не справлялъ весѣля на стару моду. Была въ церкви Служба Божа, вѣнчаніе а въ хатѣ водосвятіе и панахида, послѣ чого скромная перекуска для нѣсколько упрошенныхъ гостей, а съ заходомъ солнца было по всемъ.

Въ хату Стефана прибыла новая робочая сила честная на сквозь людина. У Юстины были горяче любимый мужъ, а Василь чувствовалъ себе счастливѣйшимъ всѣхъ.

Свою Юстиночку почти на рукахъ носилъ, тестя Стефана тоже, самъ молодый, здоровъ не лишь всю домашнюю роботу старанно кончилъ, но часто гдѣ только случилось, выходилъ и заробити.

Въ роскоши и полномъ счастью, въ такомъ, якое можно встрѣтити исключно подъ соломяною стрѣхою, проживала семья Стефана Десюка не цѣлый годъ.

Страшный, сумный оттомонъ словъ: “война” пришибъ сердца всѣхъ, кому суждено было нагло разлучатись.

Широкою струею поплыли русскіи слезы по всей подъяремной Руси. Не было села, приселка, изъ которого не взывали бы запасныхъ резервистовъ.

Прійшолъ приказъ и въ Вороновку. Призывали всѣхъ, а между ними и Василя Рудника.

Посоловѣлъ Василь, вздрогнулъ и Стефанъ, а Юстина? Кто въ состоянiи перомъ описати роспуку любящого сердца, молодой невѣсты, не нажившейся съ любымъ, по сердцу избраннымъ?

Юстинѣ розрывали сердце многіи мысли: вернетъ-ли дорогой мужь? увидитъ-ли онъ свое дитятко, которого Юстина надѣялась?

Мысли такіи причиняли боль, страшную, тяжелую, отнимающую даже сознаніе.

Послѣдныхъ нѣсколько дней никто и за роботу не принимался. Столько всего, что худобинѣ подали сякъ-такъ ѣсти.

Насталъ день разлуки! Господи! Большого наказанія и быти не можетъ.

Въ объятіяхъ Юстины, орошенный ей слезами, слезами вѣрной и горяче любимой подруги, Василь терялъ почти сознаніе, но строгій голосъ жандарма опамяталъ Василя на столько, что онъ приголубилъ свой скарбъ, уцѣловалъ и силою вырвался изъ солодкихъ объятій.

Передъ образами клячалъ Стефанъ и мысленно молился, такъ якъ слова произнести не хватало силъ.

Упалъ Василь въ ноги доброму батьку и Стефанъ прійшолъ къ себѣ на столько, что хотя съ трудомъ произнесъ: “Богъ будь съ тобою!”

Упала Юстина, а закимъ Стефанъ ю очутилъ, Василь уже былъ далеко.

Не ѣли, не спали, и не говорили между собою Стефанъ и Юстина, та не все еще на томъ кончилось.

Приходили въ село приказы за приказами, что не свободно ничого продати, ни коней, ни воза, ни рогатого скота, ни паши, ни хлѣба такъ якъ все то потребно на войну.

По приказахъ приходило и ихъ исполненіе.

Въ молчанію отдалъ Стефанъ свои коники съ возомъ, одну коровину, счастливъ что самого его не взяли но по уходѣ Василя онъ такъ подупалъ на силахъ, что и не было кого брати.

Смутокъ налягалъ на душу всѣхъ, поволи но постепенно забирали людямъ ихъ злоднѣ, а послѣ того настало еще что то такого, на само воспоминаніе которого кровь сжимаесь въ жилахъ, и на что способна была одна только Австрія надъ русскимъ народомъ.

Въ Вороновцѣ, якъ и въ другихъ галицкихъ селахъ былъ жидъ арендаръ, Берко, а у него былъ грубопалъ и шабасовый свѣчкогасъ, Панько Свинтухъ, одинокій мазепинецъ въ Вороновцѣ.

Чого стыдалась бы всякая власть въ мірѣ, то показала мерзкая Австрія на дѣлѣ, что благонадежными для себе отъ начала войны стала уважати не тѣхъ, которы отдали свои злидни, свою працу, своихъ сыновъ въ армію, только паршивыхъ Берковъ и мазепинскихъ Свинтуховъ.

Когда русская армія приближалась до галицкой границы, начала Австрія свое злодѣйское преслѣдованіе русскихъ галичанъ.

Прійшли въ Вороновку жандармы и мадьярскіи вояки. Зайшли до Берка, а послѣ чорной отбывшейся тамъ рады, вышолъ Панько Свинтухъ и попровадилъ скверныхъ гостей на русское приходство, на русскую фару.

За хвилю провадили уже австрійскіи каты закованного въ кайданы старца священника, возлѣ которого ишолъ Панько Свинтухъ и то плевалъ въ лице невинной жертвы, то частовалъ ударами. Выйшолъ и Берко, тоже плюнулъ и копнулъ старца священника въ бокъ съ всею силою.

На корчемномъ подсѣню остался одинъ звѣръ-мадьяръ, воякъ, при арестантѣ, а прочая ватага поплелась въ село.

У Юстины приближались роды, она просила батька, дабы позвалъ бабу-повитуху, когда запримѣтила, что до хаты приближаются частыи въ той часъ гости — жандармы. Не предчуваючи ничего злого, предполагаючи, что прійшли опять забирати сѣно, или сбоже, а не хотячи на очахъ чужихъ людей витись изъ болю, Юстина выйшла въ садъ, и въ самомъ густо зарощенномъ кутиску положилась на землю. Видно самъ Господь змилосердился надъ несчастной и не допустилъ быти свидѣтельницей страданій батька.

Въ хату первымъ поступилъ Панько Свинтухъ, за нимъ жандармы и мадьярскіи вояки.

Свинтухъ (австрійская слава и гордость) ударилъ Стефана въ лице и крикнулъ: — “Сповѣдайся, москалю, передомною, бо заразъ здохнешь” Мадьярскіи вояки обмотали остолпѣлого Стефана шнурами, другіи скоро перетрясли скриню и комору, забрали горько заощадженый грошь, почастовали прикладами Стефана куда попало и вывели изъ хаты.

Середъ села коло громадского шпихлѣра росъ розложистый ясень. Тутъ толпа пріостановилась, мадьярскій воякъ заложилъ Стефану петлю на шію, а закимъ несчастная жертва жидовского и мазепинского подлѣйшого доноса успѣлъ сказати: “Господи”, уже повисъ найчестнѣйшій человѣкъ въ селѣ, гражданинъ конституційной Австріи, точный плательщикъ всѣхъ налагаемыхъ нею данинъ.

Въ тую самую минуту, въ садѣ на сырой травичкѣ родился у Юстины первородный сынокъ. Никого при ней не было и Юстина сама не сознавала якъ долго лежала безъ сознанія, изъ которого разбудилъ ей плачь посинѣвшой на вогкой травѣ дѣтины.

Поднялась небога, подняла и свое дитятко и съ трудомъ поплелась въ хату.

Раскрытая комора, все поперевертаное въ скринѣ напугало не мало Юстину, но все таки самого страшнѣйшого она еще не знала.

Доперва вечеромъ боязливо нишкомъ подползла сосѣдка и сказала Юстинѣ о страшной смерти ей батька, о такой-же судьбѣ многихъ вороновецкихъ жителей, о арестѣ священника, его поруганіи и многихъ иншихъ, о рабунку, злодѣйствѣ мадьярскихъ вояковъ, но Юстина конца всѣхъ тѣхъ ужасовъ уже не чула. Она попала въ обморокъ.

Перепуганная сосѣдка выползла тайкомъ сказала еще кому то, нашлись добрыи люди, прійшли очутили Юстину, якъ бы нарочно на тое, дабы чашу горестей выпила небога до дна.

Василю, Василю! Что бы ты сдѣлалъ когда бы ты былъ присутный при тѣхъ ужасахъ, якіи за короткое время туть произошли? Когда бы ты былъ свидѣтелемъ мукъ твоей дорогой Юстины, свидѣтелемъ страшной смерти своего любимаго тестья? Я боюсь даже догадоватись.

Юстина не вставала изъ постели. Ей маячилось, что тамъ въ чистомъ поли догаряе въ ранахъ и крови ей Василь; то снова что ей сыночокъ уже великій, силачъ, мститъ безнощадно убійцевъ свого дѣда, — Берка и Свинтуха.

Иншои хвилины ей привиджувалось, что отецъ духовный служитъ торжественное богослуженіе.

Изъ тѣхъ привидовъ разбудили Юстину сосѣды, давшіи знати, что въ село вступила австрійская армія.

Волки скоро размѣстились по селу, нѣсколько разсалашилось и въ Юстины. Изъ постели перебралась она небога въ комору.

Останками истощенныхъ силъ поднялась небога, чтобы на приказъ “пановъ волковъ” изготовити имъ ѣсти. Мадьярики и швабы не взирали, что Юстина больная, что за ей слѣдами виднѣлась кровь, что она падала и поднималась, что ей поддержовала только та одна мысль, что быти можетъ въ тую самую минуту яка милосердная невѣста готовить ложку теплой стравы ей Василеви; но когда одинъ нахалъ хотѣлъ свои звѣрскіи намѣренія, звѣрскимъ образомъ перевести неотложно въ дѣйствіе, Юстинѣ наразъ прибыло силъ. Она хватила великій горщокъ съ кипящей водою и кинула прямо въ лице нахала.

Сознавала Юстина, что теперь ожидаетъ ю, она въ мить метнулась въ дверъ и черезъ садъ въ поля. Якъ раненый звѣрь стрѣлою гнала Юстина, гнала такъ долго, пока не упала безъ чувствъ.

Где лежала и якъ долго, не сознавала того, но когда кое-что сознавала, послышала голосы легкого тихого розговора по русски.

Поднялась Юстина и крикнула изъ всей силы: — Ратуйте, добрыи люди, если въ Бога вѣруете!

По тѣхъ словахъ Юстина безъ чувствъ опять упала на землю.

Къ ней подошли русскіи солдаты малого патрульного отдѣла.

Подняли небогу, сдѣлали наскоро посилки и оттаскали въ свой лагеръ. Доложили неотложно о всемъ старшинѣ, который и роспорядился подати всевозможную помощь.

Сдѣлано все, что только было возможно въ военномъ лагерѣ и Юстина поволеньки вертала къ сознанію. Когда сознаніе вернуло новая роспука сдавила сердце Юстины, роспука за дитятемъ.

Оповѣстивши точно о всемъ, Юстина уходила въ русскомъ лагерѣ за героиню, рискуючи жизнью, а сохранившую супружескую вѣрность и женскую честность, догадуючись, что кипятокъ мадьярскому или германскому нахалу сдѣлалъ достойную службу.

Посланная русская патруля въ село найшла дитятко Юстиньі. Полковый русскій православный священникъ окрестилъ сыночка Юстины по ей желанію именемъ Стефанъ.

Когда русская армія заняла Вороновку, Юстина осталась въ своей хатѣ.

Слезами мила себе и сына днемъ и ночью, и дожидала. Чого? Того ни она, ни ей подобны не знали.

Попавши въ русскій плѣнъ гдекоторыи вертали до своихъ селъ. И изъ Вороновки повернуло двохъ. Не повернулъ однакъ Василь Рудникъ, хотя Юстина днемъ и ночію выглядала, Господа молила, кровавыи слезы въ жертву приносила.

Война со всѣми своими ужасами продолжалась, та тамъ, гдѣ обняли русскіи по крайней мѣрѣ хотя въ недостаткахъ, жизнь по селахъ была спокойная.

Новая сумная вѣсть быстростою молніи рознеслась, что за для недостачи амуниціи, русскіи отступаютъ.

Одно выраженіе повторялось всюды: — Теперь намъ погибель отъ австрійцевъ! Куды намъ дѣтись?

Русская армія, отступаючи, забирала съ собою каждого, кто доброохотно ишолъ съ русскими, но никого не приневоляла.

При поворотѣ переходила часть русской арміи и черезъ Вороновку.

Якъ ни тяжко нашимъ людямъ разлучатись съ родною хатиною, съ тѣмъ потомъ орошеннымъ кусникомъ родной земли, но сознаючи, что ожидае ихъ отъ “культурныхъ” швабовъ, тысячными толпами потягли нашіи русскіи галичане за русскою арміею.

Пошла и Юстина, оросивши слезами могилу свого добрѣйшаго батька, взявши съ собою одинокій скарбъ — маленького Стефана.

Юстина очутилась на Волынѣ въ Житомірѣ, где пріютилась въ тамошномъ земствѣ яко служащая до коровъ.

Не проминула Юстина ни малѣйшей случайности, чтобы не просити всѣхъ и вся, дабы помогли ей глядати Василя. Ни одно прошеніе не обошлось безъ слезъ, удивительно, гдѣ ихъ столько набралось въ несчастной невѣсты

Так прошло Юстинѣ на бѣженствѣ точно полтора года.

Высохла, подалась Юстина и Стефанко, перенесшій столько отъ минуты пришествія на той свѣтъ, держался блѣденькимъ, а за Василя ни слыху, ни чутки.

Строго наблюдала за всякими списками плѣнниковъ, когда по долгихъ томительныхъ дожиданіяхъ, нашла одного разу имя своего мужа, или только именника.

Для Юстины было довольно самого имени. Она не пошла уже больше до роботы и не могла ничѣмъ заниматись. Вся дрожала, не спала, не ѣла, о одномъ мечтала якъ бы хотя увидѣти своего Василя.

На нашой святой Руси добросердечныи русскіи люди. Самъ управитель земства, видя мучительныи и долгіи страданія молодой невѣсты, навелъ справки, которымъ полкомъ была найдена въ первый разъ Юстина, полководецъ того полка доложилъ другимъ властьямъ воинскимъ о всемъ что зналъ отъ Юстины, особенно о томъ, якъ погибъ отецъ Юстины изъ рукъ катовъ за то одно, что признавалъ единство Руси и любилъ тую Русь русскимъ сердцемъ. Все тое послужило къ тому, что Василя освободили изъ плѣна, а причислили къ бѣженцамъ и отпустили на прошеніе управителя земства въ Житоміръ, где и жила Юстина.

Якая была встрѣча Василя съ Юстиною, того я не берусь описовати такъ якъ то не въ моей силѣ.

Нисколько ночей подъ рядъ, такъ якъ днемъ былъ Василь во роботѣ розсказывала Юстина все, что ей приходилось перенести, но когда пришло на той моментъ когда Юстина не числилась съ тѣмъ, что въ хатѣ вооруженныи воины, когда она послѣдными силами выпарила напастнику очи, а може и умертвила, Василь дрожалъ якъ въ лихорадкѣ, то снова цѣловалъ свою героиню, свою вѣрную подругу.

Когда взаимный оповѣданя кончились наши бѣженцы только и снили о томъ, дабы Господь помогъ вернути въ свою Вороновку, позаботитись предовсемъ о мотилѣ батька-мученика, освященной только одными слезами Юстины.