Было это лѣтъ тридцать тому назадъ. Я тогда былъ еще студентомъ. Жилъ я въ Буковинѣ, въ городѣ Черновцахъ, гдѣ я учился.

Какъ то лѣтомъ я получилъ телеграмму:

— Завтра идемъ на Чорногору. Оробецъ, Гелитовичъ.

Телеграмма была изъ Косова. Оробецъ былъ мой другъ, студентъ черновского университета. Гелитовичъ былъ сынъ священника въ Косовѣ.

Я уже давно стремился на Чорную Гору. Много мы мечтали съ Оробцемъ о томъ, какъ мы лѣтомъ пойдемъ на Чорную Гору. Но лѣто проходило, а на Чорную Гору мы такъ и не попадали. Но теперь, очевидно, въ Косовѣ собрались уже окончательно. Не долго думая, я собралъ самыя необходимыя вещи и съ ближайшимъ поѣздомъ поѣхалъ въ Выжницу, откуда оставалось километровъ четырнадцать до Косова.

Подъ вечеръ, я уже былъ въ Косовѣ. Оказалось, что телеграммой меня хотѣли только напугать для того, чтобы я пріѣхалъ. Но «завтра» никто не собирался въ горы. Тутъ уже началъ настаивать я. Разъ меня вызвали, такъ надо идти. Дня два или три я оставался въ гостепріимномъ домѣ отца Гелитовича. Стояла чудная лѣтняя погода. Было весело. Насъ было четверо студентовъ, Оробецъ, два сына священника Гелитоьича и я. А къ тому была еще молоденькая дочь священника, миловидная чорноокая, чорнобровая, которая мнѣ очень нравилась. Къ моему стыду я долженъ сознаться, что я забылъ, какъ ее звали. Кажется — Маруся. Во всякомъ случай она была настоящая южнорусская Маруся: черноокая, чернобровая и очень живая.

Въ назначенный день мы рано утромъ собрались въ походъ. Намъ надо было добраться сперва до Жабья. Это большое село у подножья Чорногоры, сердце Гуцульщины.

Я съ удовольствіемъ остался бы еще хоть нѣсколько дней съ Марусей, но было неловко мѣнять планъ, который я самъ установилъ. Пришлось идти. Мы предполагали двинуться въ Жабье пѣшкомъ. Но отецъ Гелитовича предложить намъ въ послѣднюю минуту подводу, и мы воспользовались ею. До Жабья было всего тридцать пять верстъ. Прибыли мы туда только вечеромъ, когда уже начало темнѣть. Лошади оказались весьма слабыми, а повозка была простая, безъ рессоръ. По плохой дорогѣ, мѣстами только что посыпанной свѣжимъ щебнемъ, насъ трясло немилосердно. Мы прошли большую часть пути пѣшкомъ, рядомъ съ повозкой, довольствуясь тѣмъ, что на подвозѣ лежать наши мѣшки. Хоть мы и утомились, но намъ было весело, мы все время пѣли и смѣялись.

Переночевавши въ Жабьѣ въ скверной еврейской гостинницѣ, мы на слѣдующій день рано утромъ двинулись въ путь, пѣшкомъ, съ мѣшками на плечахъ. Къ полудню мы добрались до полонины (горнаго пастбища) именуемой «Дземброня». Накрапывалъ дождь. Кромѣ того насъ соблазняли афины, которыхъ на этой полонинѣ было необычайно много. Поэтому мы рѣшили не идти въ этотъ день дальше, а ночевать на полонинѣ.

Переночевавши у пастуховъ, мы на следующее утро съ разсвѣтомъ пошли дальше. Часа черезъ два мы были на главномъ хребтѣ. Идя по нему медленно и любуясь прекрасными видами, мы къ полудню взобрались на Говерлю, самую высокую вершину Чорногоры. Тамъ насъ постигло большое разочарованіе. Оказалось, что ѣды у насъ не было почти никакой.

Это случилось такимъ образомъ. Передъ выходомъ изъ Жабья мы распредѣлили всю поклажу такъ, чтобы у всѣхъ мѣшки были приблизительно одинакового вѣса. При этомъ большая часть провизіи попала въ мѣшокъ Оробца. Между прочимъ попала туда жареная утка, которую намъ дала въ Косові Маруся. Но, когда мы были на верху Говерли, въ мѣшкѣ Орбца никакой ѣды не оказалось. Онъ объяснилъ намъ, что онъ оставилъ все въ Жабьѣ, дабы мѣшокъ былъ по легче, полагая, что хватитъ намъ той ѣды, которая была въ другихъ мѣшкахъ.

Кругомъ не было живой души. Намъ не оставалось ничего другого какъ поспать вмѣсто обѣда, чтобы подкрѣпить свои силы. Ибо идти намъ надо было еще далеко.

Полежавши часа два съ голоднымъ желудкомъ, мы пустились внизъ на угорскую сторону въ направленій села Богданъ. Шли мы очень быстро, мѣстами мы бѣжали внизъ по крутымъ склонамъ горы. Но путь оказался болѣе далекимъ, нежели мы предполагали. Изъ полосы полонинъ мы попали въ густой лѣсъ и мы шли лѣсомъ, вдоль какой-то рѣчки до десяти часовъ вечера при свѣтѣ мѣсяца. Мы заночевали въ лесу и спали на землѣ въ огромныхъ лопухахъ. Съ разсвѣтомъ мы опять двинулись дальше все внизъ по рѣчкѣ. Въ скоромъ времени мы вышли на какую-то гать съ чудной прозрачной водой и набрели на сторожку. Въ ней оказался гостепріимный гуцулъ. Онъ накормилъ насъ. Мы узнали отъ него, что направленіе мы взяли правильное и что мы уже не далеко отъ села Богдана. Поевши и отдохнувши, мы пошли въ село и вышли къ сельской церкви.

Церковь была новая, каменная. Какъ всѣ новыя уніатскія церкви она была безъ стиля, похожая не то на католическій костелъ, не то на стодолу. Надъ церковными воротами мы увидали мраморную плиту, а на плитѣ мадьярскую надпись, изъ которой мы узнали что церковь выстроена при папѣ римскомъ Львѣ XIII, при цесарѣ Францѣ Іосифѣ и при священнике «Романецъ Аладаръ».

Священникъ, значитъ, былъ Владиміръ Романецъ, русскій. Онъ разрушилъ старую церковь которая была какъ всѣ старые храмы въ русскихъ Карпатахъ и въ особенности у гуцуловъ, въ чудномъ русскомъ стилѣ. И вмѣсто прекрасной русской церкви, онъ выстроилъ каменный сарай съ латинской вежей и разукрасилъ его мадьярской надписью. Для кого? Вѣдь во всемъ селѣ и во всей округе не было ни одного мадьяра.

Захотѣлось мнѣ повидать этого священника и побесѣдовать съ нимъ. «Фара» (приходскій домъ) была тутъ же, близко. Къ намъ вышла смазливая гуцульская дѣвчина, которая на мой вопросъ, дома ли «панъ превелебный», отвѣтила: дома дома, и побѣжала обратно въ домъ. Скоро она вернулась и спросила какъ меня зовутъ. Я назвалъ свою фамилію. Дѣвчина опять ушла. На этотъ разъ ея возвращенія пришлось ждать довольно долго. Когда она вышла къ намъ опять, она сказала смущенно: пана превелебного дома нѣть, они поѣхали до мѣста, до Рахова.

Мы пошли дальше и сѣли у рѣки, быстрой и чистой. Это была Бѣлая Тиса. Начали мы говоритъ другъ съ другомъ о «политикѣ», о томъ, какъ омадьярились и олатынились священники. До этого мы за все время о политикѣ и не думали. А туть какъ натолкнулись на новую олатыненную уніатскую церковь съ мадьярской надписью и на попа, который испугался русскаго имени, поневолѣ заговорили о «политикѣ».

Отъ того мѣста, гдѣ мы усѣлись, была видна фара. Вдругъ мы видимъ какъ открываются ворота и оттуда выѣзжаетъ на четверкѣ лошадей «цугомъ» панъ превелебныи. Онъ промчался мимо насъ, какъ настоящій мадьярскій панъ, по направленію въ Рахово. Удралъ ли онъ только изъ села, чтобы его тамъ не было, когда я тамъ, или же онъ поѣхалъ съ доносомъ къ начальству, не знаю.

И наша цѣль была Рахово. Тамъ проводилъ тогда лѣтніе каникулы мой двоюродный братъ докторъ Владиміръ Гомичковъ. Рахово небольшое мѣстечко среди горъ съ целебными водами, углекислыми «буркутами». Мы добрались благополучно до Рахова, поражая всѣхъ прохожихъ своимъ оборваннымъ видомъ. Хуже всѣхъ былъ ободранъ я, ибо шелъ впереди, въ особенности въ лѣсу. Мои товарищи совершенно не знали, куда идти. Я же привычный къ горамъ и лѣсамъ, зналъ чутьемъ направленіе. Въ Раховѣ мы застали у Гомчикова студента ужгородской духовной семинаріи, Юліана Бачинского. Онъ былъ веселый парень, съ русской душой и мы быстро съ нимъ подружились. Его отецъ былъ священникомъ въ Ясеньѣ, въ тридцати верстахъ отъ Рахова. Молодой Юліанъ Бачинскій пригласилъ насъ всѣхъ къ себѣ въ гости въ Ясенье. Мы поѣхали туда съ ближайшимъ поѣздомъ. Поѣхалъ съ нами и докторъ Гомичковъ.

У стараго отца Бачинскаго въ Ясеньѣ оказалась большая семья. Насъ пріѣхало пять человѣкъ молодыхъ людей и въ домѣ оказалось много молодежи. Было весело и шумно. Какъ то случилось такъ, что я очутился одинъ съ отцемъ Бачинскимъ. Не знаю случайно ли, или онъ самъ такъ устроилъ. Не помню уже какъ это было. Но помню хорошо то, что мнѣ тогда сказалъ этотъ русскій священникъ-уніатъ.

Я очень радъ, началъ онъ, что вижу въ своемъ домѣ внука Добрянскаго. Я хорошо помню вашего дѣда. Великій былъ человѣкъ. На васъ, его внукѣ, лежитъ большая обязанность. Мы пропадаемъ. Русь пропадаетъ. Мы мадьяризуемся. Насъ мадьяризуютъ черезъ школы и черезъ церковь. Все отъ насъ отбираютъ, и народность и вѣру. И если такъ продолжится, то скоро и слѣда не будетъ о томъ, что здѣсь въ Карпатахъ жилъ русскій народъ. Почему нами не интересуется Россія? Почему она намъ не поможетъ?

Вы можетъ быть удивляетесь, что я такъ говорю. Ибо вы слышите, что мои дѣти говорятъ между собою и я съ ними по-мадьярски. Не осуждайте меня. Я не могу иначе. У меня шестеро дѣтей. Если я буду говорить дома съ дѣтьми по-русски, то скажутъ, что я государственный измѣнникъ и меня погубять вмѣстѣ съ моей семьей. Но я русскій человѣкъ, у меня русское сердце и мнѣ жаль, что мы погибаемъ.

Отецъ Бачинскій тяжко вздохнулъ и задумался. Черезъ некоторое время онъ продолжалъ: Вы должны бы что нибудь предпринять. Вы молоды, у васъ есть связи. Вы можете помочь нашему народу. Дѣлайте что нибудь, ради Бога дѣлайте. Только не съ нами, не съ попами. Съ попами вы ничего не сдѣлаете. Мы всѣ запутаны, мы зависимы, у насъ семьи, мы боимся. Дѣлайте съ народомъ, съ мужиками. Между ними есть хорошіе люди, твердые, стойкіе. Вотъ тамъ внизу, въ Изѣ, народъ показалъ, что онъ за свое хочетъ постоять, но вождей у нихъ нѣтъ. Надо воспитать вождей изъ нихъ, изъ мужиковъ.

Подумавши немного, отецъ Бачинскій сказалъ:

Вотъ у меня тутъ есть человѣкъ, очень интересный, онъ могъ бы сдѣлать много, только надо его подучить и направить. Онъ человѣкъ очень набожный, стремится къ просвѣщенію. Ему лѣтъ подъ тридцать, но онъ не женится, потому что хочетъ быть монахомъ. Но онъ хотѣлъ бы быть настоящимъ монахомъ и принять монашескій санъ въ святыхъ мѣстахъ, въ Россіи или въ Іерусалимѣ. Вотъ вамъ задача, возьмитесь за чего, помогите ему, чтобы онъ исполнилъ свое желаніе. Если ему дать образованіе и направить его на правильный путь, то черезъ него вы сможете сдѣлать много для спасенія нашего народа отъ національной смерти. А на насъ поповъ вы не надѣйтесь.

Послѣ этого отецъ Бачинскій сказалъ мнѣ, что онъ меня познакомитъ съ этимъ человѣкомъ. Но надо это сдѣлать такъ, сказалъ онъ, чтобы это не было въ моемъ домѣ и чтобы никто не зналъ, что я его познакомилъ съ вами. Онъ сказалъ мнѣ, чтобы я пошелъ въ конецъ сада къ одному дереву, которое онъ мнѣ указалъ. Подождите тамъ, тотъ человѣкъ къ вамъ придетъ.

Подъ деревомъ мнѣ пришлось ждать недолго. Вскорѣ ко мнѣ подошелъ молодой гуцулъ въ живописной одеждѣ, въ червонныхъ «гачахъ» (шароварахъ). Онъ былъ блондинъ съ голубыми задумчивыми глазами.

Онъ оказался дѣйствительно интереснымъ человѣкомъ. Меня поразила его глубокая вера. Онъ хотѣлъ учиться и его влекло въ святыя мѣста. Особенно ему хотѣлсь побывать въ Кіевѣ и въ Іерусалимѣ. Онъ произвелъ на меня сильное впечатлѣніе. Это былъ Александръ Кабалюкъ, сдѣлавшійся впослѣдствіи іеромонахомъ Алекаемъ, вождемъ православнаго русскаго движенія въ Карпатской (Угорской) Руси.

Я исполнилъ желаніе Кабалюка. При помощи знакомыхъ въ Россіи мнѣ удалось устроить его въ Яблочинскій монастырь, въ Холмской епархіи. Епископомъ въ Холмѣ былъ тогда Преосвященный Евлогій, впослѣдствіи митрополитъ, который живетъ теперь въ Парижѣ. А благочиннымъ монастыря былъ о. Сергій, теперешній епископъ Сергій, нынѣ проживающій въ Прагѣ. Въ Яблочинскомъ монастырѣ учились и воспитывались потомъ и другіе угроруссы, въ особенности изъ Изы.

Все это дѣлалось главнымъ образомъ благодаря графу Владиміру Алексѣевичу Бобринскому, особенно полюбившему Угорскую Русь. Имя этого благороднаго русскаго человѣка теперь почти забыто въ Карпатской Руси. Такова благодарность человѣческая.

Кабалюкъ окончилъ въ Яблочинѣ монашескую школу. Его рукоположилъ въ іеромонахи Преосвященный Евлогій, епископъ Холмскій. Послѣ этого о. Алексій поѣхалъ поклониться святымъ мѣстамъ, въ Святую Землю, въ Іерусалимъ. Оттуда онъ вернулся на родину, получивъ въ Константинополе благословеніе Вселенскаго патріарха.

Въ Угорскую Русь отецъ Алексій вернулся первымъ русскимъ православнымъ іеромонаxомъ. Его появленіе и самоотверженный трудъ подняли настроеніе въ народныхъ массахъ, боровшихся за старую веру и за Русь. Въ мадьярское время это было одно и то же, потому что уніатская церковь перестала быть оплотомъ русскости и сдѣлалась орудіемъ для мадьяризаціи русскаго народа въ Карпатахъ.

Незадолго до войны, въ 1912-мъ году, гоненія со стороны мадьярскаго правительства усилились. Начались повальные аресты по всему Мараморышу. Были арестованы сотни людей. Девяносто двухъ поставили передъ судъ въ Сиготѣ. Отецъ Алексій былъ тогда въ Америке. Онъ добровольно вернулся, чтобы предстать передъ судомъ со своимъ стадомъ. Въ марте мѣсяцѣ 1914-го года его осудили къ четыремъ съ половиною лѣть тюрьмы. Всю войну онъ просидѣлъ въ темницѣ. Это спасло ему жизнь, ибо — когда началась война — онъ уже былъ осужденъ и второй разъ его судить не могли.

И я былъ арестованъ. Меня обвинили въ государственной измѣнѣ. Прокуроръ объявилъ меня «главой організацій, стремящейся къ отторженію частей Австро-венгерской монархій». За это то мнѣ грозила виселица. Но послѣ шести мѣсяцевъ мнѣ удалось бежать изъ черновской тюрьмы въ Россію вмѣстѣ съ моимъ братомъ Георгіемъ, который былъ также арестованъ и содержался въ той же тюрьмѣ въ Черновцахъ.

Такова исторія Кабалюка. Его нашелъ отецъ Бачинскій, уніатскій священникъ. И это была его мысль послать его въ Россію и черезъ него раздуть движеніе, загорѣвшееся въ Изѣ. Мадьярское правительство объ этомъ никогда не узнало. Хоть часъ и посадили въ тюрьму, мы его не выдали, ни кабалюкъ, ни я. Въ очахъ мадьярскаго правительства Бачинскій остался мадьярономъ и приверженцемъ латинизаціи.

Но историческая правда требуетъ, чтобы потомство знало, кто быль отецъ Бачинскій, уніатскій священникъ въ Ясеньѣ: что онъ былъ русскій человѣкъ и что онъ сыгралъ большую роль въ мараморышскомъ движеніи.

Теперь эта правда ему уже не повредитъ.