Понурый и злый вышолъ дядько Василій изъ своей хаты и взявши на плечи весла, перешолъ черезъ узкую улицу и пустился къ рѣкѣ. Вчера онъ снова былъ пьянъ, и по звычаю, сварился съ своею женою Маріею. Сегодня болѣла его голова, а на сердцѣ такъ ему было тяжко, якъ бы кто приложил его каменемъ. Якъ же тутъ не быти злымъ и понурымъ! И вчера, и позавчера, и всю тую недѣлю соседи ловили рыбу, продавали на рубль, на полтора въ день, а у дядька Василія, якъ насмѣхъ, попадалися одни только пескари. Хотя не ставь совсѣмъ рыболовныхъ сѣтей и вытаскивай на берегъ лодку! Якъ тутъ не злоститися на цѣлый бѣлый свѣтъ! И не зле бы было, если бы несчастье продолжалося только одинъ тыждень, — нѣтъ, несчастье переслѣдуетъ его уже съ два года. Руки совсѣмъ опускаются и ничого не хочется дѣлати.

На дворѣ уже стояла глубокая осень; по ночамъ падали легкіи приморозки, а вѣтеръ не переставалъ дути и поднимати волны по рѣкѣ.

Было около восьмой годины рано, а темнота стояла така, что хатъ, которыи стояли на краю села, не было видно. Дядько Василій подошолъ съ веслами къ човну, и раптомъ со страхомъ отступилъ назадъ. Онъ мало что не упалъ въ воду изъ малой сгнившой на половину пристани, къ которой былъ привязанъ човенъ. На днѣ човна лежалъ якійсь пакунокъ. Приглянувшися лучше, дядько Василій увидѣлъ, что въ човнѣ лежитъ не пакунокъ, а якаясь порванная одежда, изъ подъ которой высунулася маленькая дѣтская ножка въ дырявой волняной панчохѣ. Господи помилуй, чи то може не мертвое подложилъ якой-нибудь злодѣй. Весь остатокъ вчерашняго хмѣля выскочилъ изъ головы Василія сдѣлалась. такъ свѣжа, якъ давно уже не была. Онъ пугливо оглянулся на всѣ стороны. Чи не дивится на него ктось изъ сосѣдовъ. Узнавши, что никто за нимъ не слѣдитъ, онъ думалъ отдалити “бѣду” подальше отъ своего двора. Со страхомъ Василій вошолъ въ лодку и поднялъ край подертой одежды. Взгляд его упалъ просто на хорошое личко дѣтины. Дѣвочка спокойна спала, окутанная старанно въ лохмотье. Бѣлокурое кудрявое волосье высунулось изъ подъ тряпки, которою была повязана голова дитяти. Холодный вѣтрецъ обдулъ личко дѣвочки и она проснулася и съ удивленіемъ смотрѣла своими большими темно-голубыми очами.

— Ты чья? — Ты чого сюда зашла? — заговорилъ Василій, сразу успокоившися при видѣ живого существа, а не мертвого тѣла. — Иди отсюда, дрянь, не мала где прійти спати ажъ тутъ! — крикнулъ онъ и помогъ дѣвочкѣ встати на ноги.

Човень сильно колысался отъ волнъ, якіи появились на рѣкѣ; дѣвочка не могла устояти на ногахъ и тотчасъ же якъ снопъ, свалилася къ ногамъ Василія.

— Мама! — жалобно проговорила она, и великій слезы покапали изъ ея очей.

— Где же твоя мама? — спросилъ Василій, у которого снова зачала голова болѣти и въ грудяхъ почувствовалось тяжко, якъ бы кто камень ему приложилъ.

— За-а хлѣбцемъ пошла, — отвѣчала дѣвочка, тихонько шльохаючи.

— А где же ты жіешь?

Но она не отвѣчала. Очевидно, не знала отвѣтити на тотъ вопросъ.

— Ма-ма казала менѣ тутъ сидѣти тихо и чекати, — проговорила она, помолчавши.

Василій уже больше не сомнѣвался, что въ човенъ его ктось подкинулъ дѣтину, къ которой больше не вернется его родная мать. Подобныи исторіи случались часто въ ихъ селѣ, и не было примѣра, чтобы тѣхъ несчастныхъ подкидышей не брала до себе та или другая семья и не выховувала ихъ разомъ со своими дѣтьми. У Василія не было дѣтей и при каждой сваркѣ другіи бабы Марью бранили, и постоянно вызывали “бездѣтною” и додавали, что то Богъ караетъ ей за грѣхи.

— Что тутъ робити? — думаетъ Василь. — Чи взяти себѣ тую кучерявую голубоокую дѣвочку, которую ктось подкинулъ и которая такъ жалобно шльохала у него подъ ногами.

Только была бѣда въ томъ, что дядько Василій самъ не малъ что ѣсти и былъ въ долгахъ по сами уха, а тутъ еще придется кормиты и одѣвати дѣтину.

— Мама! — тихонько прошептала дѣвочка, вся посинѣвша отъ холода.

Василій, не говорячи ничого, нагнулся и взялъ дѣтину на руки и разомъ съ нею сошолъ на берегъ. Дѣвочка вздрогнулася, крикнула съ два разы “мама”, — но когда Василій прикрылъ ей подертой кожушанкой и притулилъ крѣпше до себе, чтобы согрѣти ея трясущееся отъ холода тѣло, тогда она, пригрѣвшися, обхватила его ручоньками за шею и притулилась мокрой отъ слезъ щекой къ его лицу.

Ну, ну, не плачь!... Пойдемъ къ мамѣ — говорилъ смутно Василій, несучи дѣвочку къ своей хатѣ.

Дѣло въ томъ, что онъ часто упивался и бранилъ свою жену, но, коли онъ былъ тверезый, онъ боялся ея и никогда не ишолъ противъ ея воли. Теперь онъ не зналъ, что его чекаетъ дома: чи возьметъ жена дѣвочку, чи можно проженетъ и его разомъ съ дѣтиною.

Марья тоже сегодня не была въ духу. Она злостилася и дрочилася не меньше своего мужа. Вчера онъ такъ разбушевался пьяный, что она ледво успѣла увернутися отъ полетѣвшей въ нею глиняной миски. И потомъ она мусѣла просидѣти три годины въ шопѣ, пока, наконецъ, Василій не заснулъ тяжелымъ сномъ пьяного человѣка. Сегодня хоть совсѣмъ не пали въ пецу. Въ склепѣ, якъ на збытки, отказали давати на кредитъ, а дома было лишь немного картофлей, горсточка гречаныхъ крупъ, съ ложка масла и на счастье полъ хлѣба. Осмотревши свои припасы, Марья нѣсколько минутъ простояла задумавшися, потомъ сердито копнула до кота, который плянтался но подъ ноги, позамѣтала подлогу и запалила въ пецу. Приготовити ѣсти не было что, но оставалося еще немного чаю, который она сховала для праздничныхъ дней. Она рѣшила зварити его, — все не такъ пусто въ животѣ будетъ, а до обѣда еще далеко.

Печь быстро нагрѣла Голодную хату; вода въ болъшомъ чайникѣ весело забурчала и полилася черезъ верхъ. Марья только что хотѣла засыпати чай, якъ на дворѣ послышалися знакомыи кроки ея Мужа.

Вернулся!... Не поѣхалъ, видно, голова трещитъ, — сердито проговорила она и нарочно обернулася плечами до дверей.

Василій вошолъ въ хату, спустилъ съ рукъ дѣвочку и посмотрѣлъ въ сторону жены, которая продолжала стояти при пецу, и повидимому, не звертала ни найменьшой уваги на него.

— Марья, принимай дочку, — наконецъ сказалъ онъ.

Въ тотъ же самый часъ промерзшая дѣвочка съ тихимъ радостнымъ восклицаніемъ подбѣжала къ печкѣ и протянула къ огню свои посинѣвшіи руки. Марія съ недоумѣніемъ смотрѣла то на дѣтину, то на Мужа.

— Дочку намъ Богъ послалъ, принимай, — повторилъ онъ еще разъ и разсказалъ, где и якъ нашолъ дѣвочку.

Жаль стиснулъ Марью за сердце против матери, которая покинула свое родне дитя которое она, разумѣется, возьметъ, не выброситъ, якъ котятко опять на холодъ; но ей всетаки нужно перше добре насварити мужа при такомъ удобномъ случаѣ.

— Вотъ намъ только еще дѣтей не стаетъ! — крикнула она. — Менѣ будетъ веселѣше ночувати съ нею въ шопѣ, якъ ты напьешься и насъ выкинешь съ хаты. Або ты будешь о ей голову горшки бити, такъ якъ о мою... На здоровье, скорше тебе въ Сибирь заженутъ. Тамъ тебѣ и дорога.

Василій не перерывалъ женѣ и молча крутилъ папиросу. Черный хлѣбъ лежалъ приготовленный на столѣ для снѣданья, и дѣвочка, осматривавшая съ любопытствомъ комнату, увидѣла его и маленькими кроками подошла къ столу.

— Хлѣбецъ, проговорила она, глаская пригорѣвшую кору. — Хлѣбецъ, — повторила она и засмѣялась, повернувши къ Марьѣ свое хорошенькое личко.

Маръя, не перестававшая ганьбити и сварити мужа, раптомъ замолчала на полусловѣ и голосно высморкалась въ фартухъ. Молча налила она въ шклянку горячого чаю, откусила два маленькіи кусочки цукру и поставила шклянку передъ дѣвочкой. Также молча отрѣзала она кавалокъ хлѣба и поставила при шклянкѣ. Дѣвочка съ видомою жадностью смотрѣла на хлѣбъ и на чай, смотрѣла на хозяевъ своими ясными оченятами и не трогала ничого. Тая сдержанность голодной дитины видимо, поразила хозяев. Марья ласково погладила дѣвочку по кучерявой головѣ и посадила ее за стол, а Василій положилъ на голову шапку и пошолъ къ дверямъ.

— Что жъ ты чаю не пьешь? — спросила его жена.

— Что уж тебе, бѣдную, обижати, пусть “дочка” мою долю выпьетъ, — отвѣтилъ онъ и вышелъ изъ хаты.

Оставшися одна съ дѣвочкой, Марья сейчасъ начала выпытоватися:

— Якъ тебе зовутъ?

— Таней.

— А, маму твою якъ зовутъ?

Дѣвочка задумалась.

— Та мамой, — отвѣчала она, помолчавши хвильку.

— А тата?

— Тата въ землю зарыли... Я видѣла, якъ его зарывали... Мы всѣ ходили смотрѣти. И Ваня, и Ленка, и Липа, и Нюрка, а Дуню на рукахъ несли...

— Господи ты Боже мой, — тихо воскликнула Марья, рахуючи на пальцахъ, якъ дѣвочка называла имена. — То всѣ твои сестры?

— Сестры, и Ваня — брат, — утвердительно кивнула головой дѣвочка.

— А великій у тебе брат?... Большій якъ ты?

— Большій. вотъ настолько большій, — отвѣчала дѣвочка, поднимая руку надъ своей головой.

— То дуже великій! — засмѣялася Марья. А тебѣ сколько лѣтъ?

— Менѣ?... На другій рокъ иде, — отвѣчала, подумавши, дѣвочка, очевидно, припомнула колись слышанный нею слова.

Марья снова засмѣялася и внимательно оглядала дѣвочку. Сколько ей было лѣтъ? Кто можетъ знати? Пять, семь, а можетъ быти, и три года. До того она была мала, худа, такъ что рѣшительно не было возможности опредѣлити ей возрастъ. По своей чемности и серьезному выраженію очей она скорше походила на старушку, чѣмъ на дѣтину. Хлѣбъ она ѣла, стараючись не уронити на подлогу ни одной крошки; цукоръ откусовала такими маленькими кусочками, что даже не съѣла и той микроскопической доли, якую ей дали. Выпивши чай, она злѣзла со стула, подошла къ Марнѣ и, сказавши “спасибо”, протянула къ ней для поцѣлуя свои розовыи губки. Марья посадила дѣвочку къ себѣ на колѣни; въ отсутствіи мужа, она не скрывала той жаль, якій чувствовала къ оставленной своей матерью сироткѣ.

— Хочешь идти къ мамі? — спрашивала Марья.

— Хочу, только мама все говоритъ, что хлѣбця нѣтъ.

— Ну, такъ оставайся тутъ.

Дѣвочка молчала. Ей, повидпмому, любилася просторная, чистая и теплая комната съ развѣшанными по стѣнахъ образами, съ лампадкой передъ однимъ образомъ. Въ тотъ час, пока Таня обдумовала свой отвѣтъ, на дворѣ снова было слышно кроки Василія и послышлася его повеселительный голосъ: “Марья, ведро!” То значило, что Василію попалась хорошая рыба. Давно не было слышно того желанного слова, и Марья, спустивши дѣвочку на подлогу, торопливо вышла изъ хаты, взявши съ собою желѣзное ведро. Черезъ нѣсколько минутъ она вернулася разомъ съ мужемъ, а въ ведрѣ было полно рыбъ.

— Будетъ за нихъ три рубля, — замѣтилъ Василій, оцѣниваючи взглядомъ рыбу.

— Будешь малъ за что хлептати, — не вытерпѣла Марья, чтобы не кольнути мужа.

Прошолъ тыждень. Сразу Таня еще вспоминала про “маму”, про Ленку или Нюрку, а потомъ совсѣмъ занялася своими обязанностями, которыи она сама на себе наложила. Черезъ три дни послѣ ея прибытія въ семью Василія, она пресерьезно взяла въ руки вѣникъ и принялася замѣтати подлогу. Марья толкнула мужа локтемъ и оба они начали наблюдати за своей богоданной дѣвочкой.

Таня, якъ видно, старалася подражати Марьѣ: она подоктнула передъ своего платья, чтобы не наступати на него, точно такъ як Марья. Таня такъ же кричала “кшъ, кшъ” на курку, которая собирала на полу крошки хлѣба; такъ же грозно махала вѣникомъ на кота, усѣвшагося як разъ на дорогѣ. Таня робила все точно и аккуратно, и нигде не оставила, ни смѣтья, ни пороху за собой. Смѣтье она старательно собрала въ кучку а потомъ сложила въ желѣзную печку.

— Вотъ такъ работница! — воскликнули Василій.

Но на томъ дѣло еще не кончилося: Таня поправила платье, вымыла руки и подошла до стола на которомъ стояли наченье. Наливши въ миску воды, она начала мыти миски и тарелки. Марья хотѣла ей остановити, боячися, что дѣвочка разобьетъ что-нибудь Василій потягнулъ жену за рукавъ, чтобы она не остановляла Таню, а дала, ей свободно господарити въ хатѣ. Посуда (начинье) была благополучно перемыта и поставлена въ шкафъ (шафу). Даже мокрый ручникъ Таня ни кинула куданибудь, а повѣсила на шнуръ.

— Ну, еще что треба сдѣлати? сказала она, оглядаючи очами хату.

— Дровъ принести, и въ печкѣ запалити, отвѣчала Марья. — А такъ обѣдъ приготовити.

Сначала Таня посмотрѣла на нее, такъ якъ бы раздумовала, чи идти ей за дровами, чи нѣт, а потомъ весело засмѣялася.

— А ты что будешь робити? — спросила она лукаво.

— А я спати буду, — отвѣчала Марья.

Дѣвочка еще весельше расхохоталась.

— И днемъ спати и ночью спати! — воскликнула она, неодобрительно покачивая своей кучерявой головкой.

Приходили сосѣдки, ахали, удивлялись, за видовали Марьѣ.

— Вотъ у тебе якая помощница явилась, — говорили они. — А нашихъ дѣвчатъ и въ хату съ улицы не загонишь!

Всю тую недѣлу Василій ни разу не былъ пьянъ.

Точно, якъ бы въ самомъ дѣлѣ, Таня внесла счастье въ его домъ. Рыба ловилася каждый день, и работы было по горло: треба было поправити рыболовныи снаряды, приготовляти новыи, и по три разы въ день ѣздити на другую сторону рѣки и ставити мережки еще на другихъ мѣстаxъ.

Вчера Василій, уѣзжаючи на другую сторону рѣки, Василь жартуючи обратился къ Танѣ.

— Дай ручку на счастье, сказалъ онъ.

Дѣвочка изо всѣхъ силъ хлопнула маленькой ручкой по жесткой ладони рыбака.

— Вотъ якую рыбу поймаешь! — увѣренно проговорила она, вытягнувши во всю длину свои руки.

Коли онъ сталъ подносити одну изъ сѣтей, поставленныхъ на Танино счастьѣ, то мало что самъ не упалъ изъ човна въ воду. Въ сѣтях барахталося якое-то чудовище и ломало обручъ, къ которому была прикрѣплена сѣть; оказалося, что то былъ “старикъ” — огромный десяти фунтовый налимъ. Обыкновенно, коли кому-нибуд попадется подобный старикъ, то всѣ рыбаки сбѣгаются смотрѣти на него и оцѣниваютъ его достоинства.

Пришла, наконецъ, зима. Рѣка замерзла, рыбы ловилося все меньше и меньше, и Василій часто цѣлыми днями оставался дома. Прошлой зимы дни безработицы проходили почти постоянно дуже тяжело для Марьи: мужу было скучно, онъ придирался къ каждому слову, потомъ ишолъ въ корчму и вертался пьяный, съ сваркою, крикомъ, а нерѣдко и побоями. Нынѣ Василій не малъ часу скучати.

— Тятя, сдѣлай ты менѣ лопаточку говорила Таня, вилѣзаючи къ нему на колѣна и обвиваючи его шею своими худенькими ручоньками.

— А на что тобѣ лопаточку? — спрашивалъ Василь, разнѣженный словомъ “тятя” и теплыми дѣтскими ласками.

Снѣгъ, треба чистити около ганку, — серьезно отвѣчала дѣвочка.

Василій сдѣлалъ лопаточку и потомъ ишол разомъ съ дочкою чистити дворъ. Тутъ онъ цѣлкомъ неожиданно для самого себе, превращался въ маленького мальчика, игралъ съ Таней, позволялъ себе закидувати снѣгомъ, будовалъ для ней изъ снѣгу хаты.

— Тятя, Сдѣлай ты менѣ совочекъ, — просила на другій разъ Таня. — Я буду въ немъ пѣсокъ изъ сарая носити и ганокъ посыповати. Сегодня мама мало что не упала съ ведрами... Слизко.

Василій цѣлый день усердно выдолбывалъ совочекъ, а Таня сидѣла около него, хвалила или бранила его роботу и болтала безъ умолку.

Василій былъ грамотный и страстно любил читаги. Въ долгіи морозныи вечера или вязала сѣти, Василій читалъ, а Таня безпрестанно приставала къ нему съ разспросами.

— Тятя, то что? — говорила она, указуючи на якую-нибудь крупную заглавную букву, звернувшую на себе ея вниманіе. Василій называлъ букву. Дѣвочка якійсь часъ молчала и тихо шелевѣла губами.

— А то якъ называется? — спрашивала она снова.

Она безпрестанно отрывала Василія отъ интересовавшаго его читанья и чтобы набавитися отъ ея разспросовъ, они купили листь букв, вырѣзалъ ихъ накленилъ на тоненькн дощечки.

— На, играй, сказалъ онъ, окончивши свою работу.

Танѣ дуже полюбилася тая забавка. Она оставила въ покоѣ отца и перебралася со своими дощечками къ Марьѣ, которая тоже знала читати.

Прошолъ мѣсяць. Одного разу якось Василій принесъ газету и отложили ей на комодъ. Таня увидѣла знакомыи ей буквы, и сидѣла якійсь часъ шевеля губами.

— Тятя, “Пчела”? — сказала она, вопросительно смотря на отца.

Она прочитала названіе газеты. Удивлению Василій и Марьи не было границъ; ихъ богоданная дочка, совсѣмъ неожиданно для нихъ, выучилася читати!

Послѣ Рождества Василій съ сосѣдями ишли глядати якой нибудь работы: набивати ледомъ ледники, счищати и звозити снѣгъ или что-нибудь въ томъ родѣ. Для Марьи то былъ самый непріятный часъ, такъ якъ Василій мало что не каждый день вертался до дому пьяный. Коли онъ сегодня въ первый разъ вошолъ, заточуючися въ хату и хриплымъ голосомъ крикнулъ “обѣдати!”, — Таня, летѣвшая къ нему навстрѣчу, поблѣднѣла, затряслася и обвела настрашенными очами комнату, глядаючи мѣста, гдѣ бы могла сховатися. Василій раздѣлся, ворчачи и придираючися къ Марьѣ, сѣлъ за столъ и, не видячи Тани, началъ призывати ее. Дѣвочка исчезала. Напрасно кликалъ ее Василій, показывалъ купленный пряникъ, говорилъ то ласково, то сердито; Таня не отзывалась. Когда онъ, наконецъ, заснулъ, Таня осторожно вылѣзла изъ подъ постели и, кинувшись на шею къ Марьѣ, залилася слезами.

— Боюся, Боюся!.. Спрячь меня! — шептала она, задыхаючися отъ плачу.

Марья уговаривала ее, успокоивала, увѣряла, что “тятя” ее любитъ и никогда пальцемъ не рушитъ, но дѣвочка не переставала плакати и дрожати; наконецъ, утолившись, она затихла на колѣняхъ у матери.

Когда Василій проспался, Марья указала ему на лежащую и разместавшуюся во снѣ отъ жару дѣвочку и грозно проговорила:

— Якъ отъ печки горячкой дышетъ!

— Захворала!.. Чи давно? удивился Василій.

— Захворала!.. — скричала Марья, состраху. — Першій разъ еще тебе увидѣла пьянымъ.

Та-жи я ея не трогалъ, — оправдывался Василій.

— Певно, колись раньше была напугана; пенно и отецъ ея родной былъ такой же піякъ, якъ ты, — злостно замѣтила Марья.

Съ тѣхъ поръ Таня уже не кидалась, якъ перше, навстрѣчу Василію, а перше чутко прислуховалась въ его кроки, въ звуки его голоса. Если онъ говорилъ хрипло и голосно, она сейчасъ исчезала во все новыи мѣста, откуда бы не могли ее вытащити.

— Вѣдь я тебе не оскорбляю, чого ты прячешься? — говорилъ иногда на другой день Василій.

Таня вылѣзала къ нему на колѣна, обнимала ручоньками его шею, прикладала свое лицо къ его лицу и со слезами на очахъ твердила.

— Боюсь, тятя, хорошій милый, боюсь!

Разъ якось то Марья пошла до склепу, а Таня забавилася и не слышала, якъ Василій перешолъ дворъ и, совсѣмъ пьяный, двери въ хату. Дѣвушка разложилась со своими игрушками почти около самого порога и, при видѣ ледво стоявшаго на ногахъ отца, совсѣмъ растерялась. Куда теперь спрятатися?

— Кто!... Поймалъ!... Теперь не втечешь! — крикнулъ Василій и протягнулъ къ ней руки.

Таня настрашилася якъ не знати что, поблѣднѣла якъ полотно, и утекла подъ печку.

— Ладно, ладно... Все равно! Теперь вижу, куда ты прячешься... Теперь я тебе достану, — бормоталъ Василій, смѣясь пьянымъ смѣхомъ.

Въ теплой хатѣ онъ еще болѣе опьянѣлъ и не могъ совсѣмъ держатися на ногахъ. Свалившись на подлогу, онъ засунули руку подъ печку, но не могъ достати Таню, которая залѣзла въ самый найдальшій кутокъ.

— Ладно, — бормоталъ онъ, безсмысленно улыбаясь. — Мы тебе ухватомъ достанемъ, якъ горшокъ изъ печи.

Ухватъ стоялъ подъ руками. Василій, лежачи на подлогѣ, досталъ его и всунулъ подъ печку.

Сѣдай, сѣдай на него, а я тебе понесу, — продолжалъ онъ бормотати. — Сѣдай!.. якъ мать горшки вынимаетъ!

Онъ тыкалъ ухватомъ подъ печку, смѣялся, называлъ Таню дочкой, любимицей, умницей.

Богъ знаетъ, чѣмъ бы все то кончилося, если бы не возвратилась Марья. Якъ только она переступила черезъ порогъ, такъ и ахнула.

— Господи Іисусе!...Ты что дѣлаешь? — крикнула она, отнимая у мужа ухватъ.

— Оставь!.. Не мѣшай!.. Мы играемъ!... Я ее якъ горшокъ достану, — бормоталъ онъ.

Марья заглянула подъ печку. Тамъ лежала Таня ничкомъ.

— Таня, Танюшка, милая, тятя не тронетъ!.. Тятя ушолъ!.. Нѣтъ его, выходи скорше.

Дѣвочка не шевелилась и лежала, якъ бы мертвая.

— Оставь!.. не мѣшай, — бормоталъ Василій.

Кажется, Марья ажъ теперь почувствовала, якъ ей миле и дороге было чужое дитя. Страшная мысль промелькнула въ ея головѣ: жива ли Таня, чи не забилъ ее ухватомъ Василій?

У Марьи такъ якъ бы кто подкосилъ ноги.

— Иди!... не мѣшай, — бормоталъ Василій, подходячи къ печкѣ.

Не памятаючи себе отъ горя и страха, Марья оттолкнула своего пьяного мужа и такъ скричала на него, что онъ замолчалъ и даже пересталъ безсмысленно улыбатися.

— Говорила, что въ Сибирь достанешься... Убилъ дѣвчинку! — задыхавшися проговорила Марья и снова заглянула подъ печку.

Таня лежала все въ томъ же положеніи. Якъ ее достати оттуда? Мертвую или живую, а все-таки достати надо. Марья, толкнувши мужа за перегородку, заперла за нимъ двери и выбѣгла изъ хаты. Черезъ нѣсколько минутъ она вернулася съ сосѣднимъ сыномъ, такимъ же худенькимъ якъ Таня, который такъ же свободно могъ влѣзти подъ печь.

— Достань ты ее мнѣ, сынку, достань, Христа ради, я тебѣ чтось куплю, — молила его Марья.

Сынъ сосѣда быстро влѣзъ подъ печь, и скоро оттуда показалася бѣлокурая головка Тани, которую мальчикъ поддерживалъ рукою.

— Тетушка Марья, она мертвая, и голова у ней не держится, — проговорилъ мальчикъ.

Марья, молча, взяла на руки дѣвочку, взгля нула на ея побѣлившее личко и сѣла на лавку. Съ чела Тани текла струйка крови и обмачивала кучерявый волосы Тани.

— Господи, да неужели она умерла!

Дрожающой рукой Марья начерпала изъ ведра холодной воды и осторожно обмыла окровавленное чело дѣвочки. Слава Богу! На немъ только глубоко прорѣзана кожа.

Скоро кровь встановилася отъ холодной воды, Таня открыла очи.

Отъ страху дѣвочка захворѣла. Она, хотя очнулася, ни никого не познавала, блудила, безпрестанно кричала и только немного успокоивалася, когда Марья брала ее на руки и притуляла къ себѣ. Пріѣзжалъ докторѣ, приказалъ остричи кудрявый волосы Тани и класти ей на голову ледъ. Докторъ говорилъ, что дѣвочку чѣмь-нибудь сильно настрашили, что у нея горячка и что едва ли она будетъ жити. Рана на челѣ вказалася незначительной и, разумѣется, Марья никому не сказала, что то все сталося черезъ пьяного Василія. Подъ печкой было много всякого хлама, и падаючи, Таня могла обо что-нибудь ударитися.

Василій майже не спалъ и не ѣлъ. Онъ попрежнему каждый день ходилъ на работу и, вертаючися вечеромъ до дому, найперше заглядалъ въ окно, чи не горитъ свѣчка у образа и, чи не лежитъ на столѣ его богоданная дочка.

Черезъ нѣсколько дней Таня перестала блудити, но лежала якъ мертва, и ледви дыхала. Когда Василій увидѣлъ ее такой безжизненной, онъ молча постоялъ надъ ней, посмотрѣлъ на ея закрытыи очи и молча, якъ былъ безъ шапки, вышелъ изъ хаты. Онъ пошолъ къ скованной льдомъ рѣкѣ, повернулся къ блестѣвшему на церковной дзвоницѣ кресту и поволи крестячись, далъ клятву никогда-никогда не пити.

— Ни горѣлки, ни пива, ніякого вина, — шепталъ онъ якъ бы въ горячцѣ. — Поможи менѣ, Боже... А младенца, Господи, подойми съ одра и сними грѣхъ съ души...

Онъ, не чувствугочи ледяного вѣтра, который обдувалъ его непокрытую голову, сталъ на колѣни, перекрестился еще разъ и долго лежалъ ничкомъ.

Прошло еще два дня. Василій сидѣлъ въ хатѣ и читалъ при свѣтѣ темно горѣвшей лампы; Марья пошла зачѣмсь до склепу.

— Тятя! — причулось Василію. Онъ вздрогнулъ и поглянулъ въ темный уголъ, где лежала Таня. Тамъ было все тихо.

— Тятя! — послышалось еще разъ.

Василій всталъ, взялъ лампу и подошелъ больной дѣвочкѣ. Она смотрѣла на него своими большими глазами и силовалась даже улыбнутися.

Что, Танюшка? — спросилъ Василій.

— Хлѣбца дай, — проговорила дѣвочка.

— Можно, пити хочешь?... Чайку съ вареницемъ?

Хорошо, — согласилась дѣвочка и сейчасъ же опять закрыла глаза.

Ее утомили и эти нѣсколько словъ, который она произнесла. Василій кинулся по хатѣ. Чай, навѣрное есть въ печкѣ, а варенья — нѣт, ситного тоже нѣтъ, надо въ лавку бѣжати, а якъ оставити Таню одну; еще свалится съ постели. Онъ и не подумалъ о томъ, что дѣвочка не могла рушити ни ногой ни рукой... Онъ говоритъ... Она узнала его... Она ѣсти просит... Ожила... Эхъ бодай то... Марья якъ пойдетъ, то не знаетъ когда вернутися! Когда скрипнула калитка, Васйлій выбѣжалъ изъ хаты и, якъ ураганъ, налетѣлъ на жену.

— Шляешься! — заговорилъ онъ грозным тономъ. — Бѣги за вареньемъ... ситнаго возьми,.. нѣтъ ли въ трактирѣ булочки... живо... Не гроши... Бѣги!

Марья ничего не понимала и смотрѣла на него витрѣщивши глаза.

— Господи Іисусе! Да что случилося? Что съ тобою? — опросила она, и смотрѣла въ взолнованное лицо мужа.

Онъ проговорилъ только:

Ступай къ Танѣ, а я полечу! — и скрылся за калиткой.

Марья вошла въ хату и начала скидати съ пропитанную дождемъ верхнюю одежду.

— Мама! — услыхала она.

Таня узнала ее и у ней попросила хлѣбца такимъ слабымъ, жалобнымъ голоскомъ, что у Марьи слезы выступили на глазахъ, и она сразу поняла, почему Василій былъ такъ помѣшаннымъ.

Съ того дня дѣвочка стала поправлятися, но такъ медленно, что и долго приходилося кормити съ ложки, якъ грудную дѣтину. Прошла масленица и наступилъ Великій постъ.

— Таню скоромнымъ корми, — приказалъ Василій женѣ.

Но Таня все еще была настолько плоха, что часто равнодушно смотрѣла на самыи смачныи и лакомыи страды, а постный щи и горохъ совсѣмъ не могла, ѣсти.

— А между тѣмъ шла весна. Дорога на рѣкѣ совсѣмъ почернѣла; снѣгъ таялъ и ручьями сбѣгалъ съ горы. Таню закутывали въ длинную Мариньу шубу, обязывали платкомъ и нарукахъ носили на солнышко. Первыи дни она сейчасъ же засыпала отъ свѣжаго воздуха, а потомъ начала значно крѣпнути.

На послѣднихъ дняхъ Страстной недѣли Марья поралась въ хатѣ, прибирала и мыла, а Василій готовилъ рыболовный снаряды, такъ якъ съ каждымъ днемъ ожидали вскрытія рѣки. Таня осторожно, придерживаясь за столъ, сползла съ лавки, на которой лежала по цѣлымъ днями смотрѣла въ окно. Ноги ей до сихъ поръ плохо повиновались, такъ что она совсѣмъ разучилась ходити.

На сей разъ она, однако, благополучно, хотя немного пошатываясь, перешла черезъ комнату и остановилася передъ Василіемъ.

— Вотъ у меня опять ножки есть! — весело воскликнула она.

Василій и Марья обернулись и съ удивленіемъ смотрѣли на дочку: передъ ними стояла не маленькая, едва видная отъ земли Таня, а высокая, только страшно худенькая дѣвочка.

— Вотъ такъ, такъ! — воскликнулъ Василій. — Да ты скоро мене перерастешь!

— Батюшки мои, во что я ее одягну на Пасху? — всплеснула руками Марья.

Дѣйствительно, платья дѣвочки еле доставало ей до колѣнъ, а рукава до половины руки. Если перше Танѣ можно было дати и три года и пять лѣтъ, но теперь она смотрѣла як 9-лѣтняя дѣвочка.

Въ первый день Пасхи Марья, якъ всегда, купила водки и налила мужу. Онъ, молча, отодвинулъ ее отъ себе.

— Немного, чогожъ не выпьешь; рабочему человѣку немного выпити здорово, — замѣтила она.

— Чтобъ и духу ея не было! — воскликнул Василій.

— Таня, съ любопытствомъ и страхомъ слѣдившая за отцомъ, задумалась и даже перестала ѣсти. Она поняла, что Васйлій изъ-за нея отказался отъ водки.

На Третій день праздника рѣка вскрылася, и Василій со страхомъ разставилъ свои рыболовныи снаряды: вѣдь уже двѣ весны у него совсемъ не ловилася рыба, и даже стыдно ему было передъ сосѣдями что будетъ нынѣ?

Когда онъ поѣхалъ въ первый разъ “поднимати мережки”, Марья майже не отходила отъ окна, а только выглядала его. Она думала, что онъ непремѣнно напьется, если не будетъ рыбы, вотъ пріѣхалъ сосѣдъ Стефанъ. Марья не вытерпѣла, выбѣжала за ворота.

— Ну что, много ли? — спросила она.

Слава Богу! Съ пять сотъ будетъ, отвѣчалъ сосѣдъ.

Въ тотъ часъ ловили корюшки. У кого она хорошо ловилася, тотъ могъ спокойно смотрѣти въ будучность. Пять сотъ для первого раза, когда вода была еще мутна, считалось хорошимъ уловомъ. Наконецъ, показалася черная, только что осмоленная лодка Василія. Марья побѣгла къ рѣкѣ.

— А чомусь ты ведро не взяла съ собою? — крикнулъ Василій.

— Ведро! Слава Тебѣ, Господи, значитъ есть рыба!

Въ мережкахъ Василія оказалося ее восемьсотъ штукъ!

— Нѣтъ, что ужъ ни говори, а то Таня принесла вамъ въ домъ счастье, — позавидовала сосѣдка.

— Рыбная ловля такъ якъ игра въ карты, — разсуждала Марья, складаючи рыбу въ корзину и собираясь идти съ нее въ ближнее село, где было много фабрикъ и заводовъ. — Сегодня везетъ счастье, а завтра не везетъ. А и то нужно сказати, что трезвый человѣкъ и мѣсто получше выберетъ и снати лучше разставит, чѣмъ пьяный. А вѣдь Василій Семеновичъ теперь ни капли не пьетъ, — прибавила она съ гордостью.

Наступили совсѣмъ теплый дни, и Таня только забѣгала въ хату, чтобы на ходу съѣсти кусокъ хлѣба и опять бѣжати въ городъ или на рѣку. Она совсѣмъ поздоровѣла отъ болѣзни, пополнѣла и румянецъ такъ и заливалъ ея щеки. Короткіи кучерявыи волосы, точно якъ шапка, покрыли ея голову. Прежней забѣдованной Тани, которая выглядала якъ старушка, не осталося и слѣда. Цѣлый день ея громкій веселый голосъ звенѣлъ то тутъ, то тамъ; она болтала безъ умолку или спѣвала пѣсни, помогая Марьѣ садити картофель, обчищати кусты смородины и даже копати грядки. Но якъ только Василій, отдыхнувши немного послѣ обѣда, выходилъ на дворъ и надѣвалъ свой кожаный фартукъ, Таня была ужъ около него. Самымъ лучшимъ удовольствіемъ для нея было ѣздити разомъ съ отцомъ и “ставити мережки”. Наново осмоленную лодку она называла “Галкой” и ходила коло той “Галки”, разговаривала съ нею, якѣ съ якимъ нибудь существомъ.

— Яка ты грязная, мокрая. Вотъ я тебе сейчасъ вымою, вытру, и будешь ты у меня красавицей, — говорила Таня, выбѣгая утромъ на рѣку и осматривая черную лодку, всю залѣпленную отъ рыбы и заваленную рѣчной травой.

Дѣвочка вооружалася мочалкой, ведромъ, черпала изъ лодки воду, очищала ей отъ болота и смывала мочалкой всю слизь. Горячее солице немедленно высушивало “Галку” и покачивалася въ волнахъ, то отдѣлялась отъ торчащаго изъ воды кола, къ которому была привязана, то снова подплывала къ нему. Таня скоро научилася справлятися съ веслами, управляти “Галкой”, а когда перемежались работы въ огородѣ, то почти уже не отходила отъ рѣки и лодки.

Незамѣтно прошло лѣто, прошла осень и наступила зима. Черныи дни далеко ушли отъ хаты Василія: онъ далъ побити на ней дахъ, обвилъ съ трехъ сторонъ дошками и обсадилъ кругомъ кустами сирени и акаціи. Таня только плескала руками отъ радости. Въ давно пустой стайнѣ появилась новая жилища — темно бурая корова, которая, якъ собачонка, ходила за Таней по двору до тѣхъ поръ, пока дѣвочка не разжимала, наконецъ, руку, и не давала ей насоленную корочку хлѣба.

Рыбаки каждый день ожидали, что вотъ-вотъ рѣка станетъ, но не вытаскивали еще на берегъ своихъ лодокъ, такъ якъ рыбы ловилося еще очень много.

Разъ якось то Таня проснулася ночью и въ испугѣ вскочила съ постели: ей показалось, что хата трещитъ и сейчасъ повалится. Въ самомъ дѣлѣ въ воздухѣ трещало. Дѣвочка подбѣжала къ окну и при свѣтѣ мѣсяца увидѣла, якъ съ верховья рѣки пользалися громадный льдины, громозгдилися одна на другую, вылѣзали на берегъ и, якъ лучинки, ломали огромныи барки и разметывали цѣлыи стопы бревенъ.

— Тятя, рѣка становится! — крикнула Таня во весь голосъ , якъ была въ одной рубашонкѣ, съ непокрытой головой и босыми ногами, такъ и выбѣгла съ хаты.

— Ледъ... Эй, рыбаки, ледъ! — кричала она бѣгомъ, спускаясь къ рѣкѣ, къ своей любимицѣ “Галкѣ”, кодорая якось жалобно билась о плотъ, точно предчувствуя ожидавшую ее участь.

Было уже поздно вытаскивати теперь на берегъ тяжелыи неуклюжіи лодки: льдины быстро приближались и съ неистовствомъ ужъ добирались до бани построенной на полугорѣ. Впрочемъ, оставалась еще надежда угнати лодки въ маленькую быструю рѣчонку, протекавщую позади огородовъ и впадавшую въ большую рѣку — кормилицу. Таня вооружилась багромъ, мигомъ отвязала “Галку” вскочила въ нее и, отталкиваясь длиннымъ шестомъ отъ берега, быстро понеслася внизъ. Ея крики перебудили цѣлое рыбацкое село, и когда Василій выскочилъ изъ хаты, то очамъ его представилась слѣдующая картина: полтора десятка лодокъ быстро мчалися вдоль берега, а впереди всѣхъ летѣла его “Галка”, въ которой стояла Таня. Вѣтеръ рвалъ ея бѣлую рубашку, путал кучерявый волосы, а она, казалось, ничего не чувствовала и точно на крыльяхъ летѣла впередъ. Вотъ и поворотъ въ маленькую рѣчонку; одна за другою прошмыгнули туда лодки, и только что успѣла проѣхати послѣдняя, якъ громадная льдина, точно гнавшаяся за рыбаками, хрустнула и завалила входъ въ рѣчонку.

Охая и ахая, Марья ждала Таню на огородѣ, и, якъ только дѣвочка выскочила изъ лодки, она немедленно закутала храбрую Дѣвочку въ шубу, накрыла платкомъ и заставила надѣти валенки.

Вытаскавъ всѣ лодки на огороды, гурьбой окружили Таню.

— Ну, избавила ты насъ отъ убытковъ. Были бы мы всѣ безъ лодокъ, — говорили они. — Такъ спали, такъ спали, якъ убитыи. Не закричи ты, такъ и не проснулись бы... Ну, мы тебѣ складчиной гостинецъ купимъ. Говори, чего хочешь.

— Не надо! — застыдилась Таня, и, путаясь въ длинной шубѣ, бѣгомъ побѣжала въ гору, домой.

Съ тѣхъ поръ на Таню начади смотрѣти якъ и а “счастье” всей рыбацкой слободки (села).