Суратская Кофейная

Была въ индійскомъ городѣ Суратѣ кофейная (каварня). И сходились туда изъ разныхъ земель проѣзжіе и иностранцы и часто бесѣдовали.

Зашелъ разъ персидскій ученый богословъ. Онъ всю жизнь изучалъ сущность Божества и читалъ и писалъ о томъ книги. Долго думалъ, читалъ и писалъ онъ о Богѣ, зашелъ у него умъ за разумъ, спуталось (змѣшалось) у него все въ головѣ и дошелъ онъ до того, что пересталъ вѣритъ въ Бога.

Узналъ про это царь и изгналъ его изъ персидскаго царства.

Такъ-то всю жизнь разсуждая о первой причинѣ, запутался несчастный богословъ и, вмѣсто того, чтобы понять, что у него уже не стало разума, сталъ думать, что не стало больше высшаго разума, управляющаго міромъ.

Былъ у этого богослова рабъ (невольникъ) африканецъ, ходившій за нимъ повсюду. Когда богословъ вошелъ въ кофейную, африканецъ остался на дворе, за дверью, и сѣлъ на камень на припекѣ солнца; онъ сидѣлъ и отгонялъ отъ себя мухъ. А самъ богословъ легъ на диванъ въ кофейной и велѣлъ подать себѣ чашку опіума. Когда онъ выпилъ чашку и опіумъ началъ расшевеливать его мозгъ, онъ обратился къ своему рабу.

— Что, рабъ презрѣнный, — сказалъ богословъ, — скажи мнѣ, какъ ты думаешь, есть Богъ или нетъ?

— Разумѣется, есть! — сказалъ рабъ и тотчасъ досталъ изъ-за пояса маленькаго деревяннаго идола. — Вотъ, — сказалъ рабъ, -—- вотъ тотъ богъ, который меня хранитъ съ тѣхъ поръ, какъ я живу на свѣтѣ. Богъ этотъ сдѣланъ изъ сука того самаго священнаго дерева, которому поклоняются всѣ въ нашей странѣ.

Услыхали этотъ разговоръ между богословомъ и рабомъ бывшіе въ кофейной и удивились.

Удивительнымъ показался имъ вопросъ господина и еще болѣе удивительнымъ отвѣть раба.

Одинъ браминъ, слышавшій слова раба, обратился къ нему и сказалъ:

— Несчастный безумецъ! Развѣ можно думать, чтобы Богъ могъ находиться за поясомъ у человѣка? Богъ есть одинъ—Брама. И этотъ Брама больше всего міра, потому что Онъ сотворилъ весь міръ. Брама есть единый великій Богъ; тотъ Богъ, которому построены храмы на берегахъ рѣки Гангеса, тотъ Богъ, которому служатъ Его единственные жрецы—брамины. Одни эти жрецы знаютъ истиннаго Бога. Прошло уже двадцать тысячъ лѣтъ, и сколько ни было переворотовъ въ мірѣ? жрецы эти остаются такими же, какими были всегда, потому что Брама, единый, истинный Богъ, покровительствуетъ имъ.

Такъ сказалъ браминъ, думая убѣдитъ всѣхъ, но бывшій тутъ же еврейскій меняла возразилъ ему:

— Нѣтъ, — сказалъ. — Храмъ истиннаго Бога не въ Индіи! . . . И Богъ покровительствуетъ не кастѣ браминовъ! Истинный Богъ есть Богъ не браминовъ, а Богъ Авраама, Исаака и Іакова. И покровительствуетъ истинный Богъ только одному Своему народу израильскому. Богъ съ начала міра, не переставая, любилъ и любитъ одинъ нашъ народъ. И если теперь и разсѣянъ нашъ народъ по землѣ, то это только испытаніе, а Богъ, какъ и обѣщалъ, соберетъ опять народъ Свой въ Іерусалимъ съ тѣмъ, чтобы, возстановивъ чудо древности, іерусалимскій храмъ, поставить Израиля владыкой надъ всѣми народами.

Такъ сказалъ еврей и заплакалъ. Онъ хотѣлъ продолжать рѣчь, но бывшій тутъ итальянецъ перебилъ его.

— Неправду вы говорите, — сказалъ итальянецъ еврею. — Вы приписываете Богу несправедливость. Богъ не можетъ любить одинъ народъ больше другихъ. Напротивъ, если Онъ даже и покровительствовалъ прежде Израилю, то вотъ уже 1800 лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ Богъ разгнѣвался и въ знакъ Своего гнѣва прекратилъ существованіе его и разсѣялъ этотъ народъ по землѣ, такъ что вѣра эта не только не распространяется, но только кое-гдѣ остается. Богъ не оказываетъ предпочтенія никакому народу, а призываетъ всѣхъ тѣхъ, которые хотятъ спастись, въ лоно единой римско-католической церкви, внѣ которой нѣтъ спасенія.

Такъ сказалъ итальянецъ. Но бывшій тутъ протестантскій пасторъ, поблѣднѣвъ, отвѣчалъ католическому миссіонеру:

— Какъ можете вы говорить, что спасеніе возможно только въ вашемъ исповѣданіи? Знайте же, что спасены будутъ только тѣ, которые, по Евангелію, будутъ служить Богу въ духѣ и истинно закону Іисуса.

Тогда турокъ, служащій въ суратской таможнѣ, который тутъ же сидѣлъ, куря трубку, съ важнымъ видомъ обратился къ обоимъ христіанамъ.

— Напрасно вы такъ увѣрены въ истине свой римской в’ѣры, — сказалъ онъ. — Ваша вѣра уже около шестисотъ лѣтъ тому назадъ замѣнена истинною вѣрою Магомета все больше и больше распространяется и въ Европѣ, и въ Азіи, и даже въ просвѣщенномъ Китаѣ. Вы сами признаете, что евреи отвержены Богомъ, и доказательствомъ тому приводите то, что евреи въ униженіи и вѣра ихъ не распространяется. Признайте же истинность вѣры Магомета, потому что она находится въ величіи и постоянно распространяется. Спасутся только вѣрующіе въ послѣдняго пророка Божія, Магомета. И то только послѣдователи Омара, а не Али, такъ какъ послѣдователи Али—невѣрные.

При этихъ словахъ перейденій богословъ, принадлежащій къ сектѣ Али, хотѣлъ возразить. Но въ кофейной въ это время поднялся великій споръ между всѣми бывшими тутъ иностранцами разныхъ вѣръ и исповѣданій. Были тутъ христіане абиссинскіе, индійскіе ламы, измаилиты и огнепоклонники.

Всѣ спорили, кричали. Одинъ только бывшій тутъ китаецъ, ученикъ Конфуція, сидѣлъ смирно въ углу кофейной и не вступалъ въ споръ. Онъ пилъ чай, слушалъ, что говорили, но самъ молчалъ.

Турокъ, заметивъ его среди спора, обратился къ нему и сказалъ:

— Поддержи хоть ты меня, добрый китаецъ. Ты молчишь, но ты могъ бы сказать кое-что въ мою пользу. Я знаю, что у васъ въ Китае вводится теперь разныя вѣры. Ваши торговцы не разъ говорили мнѣ, что ваши китайцы изъ всѣхъ другихъ вѣръ считаютъ магометанскую самой лучшей и охотно принимаюсь ее. Поддержи же мои слова и скажи, что ты думаешь объ истинномъ Богѣ и Его пророкѣ.

— Да, да, скажи, что ты думаешь, — обратились къ нему и другіе.

Китаецъ, ученикъ Конфуція, закрылъ глаза, подумалъ и потомъ, открывъ ихъ, выпросталъ руки изъ широкихъ рукавовъ своей одежды, сложилъ ихъ на груди и заговорилъ тихимъ и спокойнымъ голосомъ.

— Господа, — сказалъ онъ, — мнѣ кажется, что самолюбіе людей болѣе всего другого мѣшаетъ ихъ согласію въ дѣлѣ вѣры. Если вы потрудитесь меня выслушать, я объясню вамъ это примѣромъ.

Я выѣхалъ изъ Китая въ Суратъ на англійскомъ пароходѣ, обошедшемъ вокругъ свѣта. По пути мы пристали къ восточному берегу острова Суматры, чтобы набрать воды. Въ полдень мы сошли на землю и сѣли на берегу моря въ тѣни кокосовыхъ пальмъ, недалеко отъ деревни жителей острова. Насъ сидѣло нѣсколько человѣкъ изъ различныхъ земель.

Пока мы сидѣли, къ намъ подошелъ слѣпой.

Человѣкь этотъ ослѣпъ, какъ мы узнали послѣ, оттого, что слишкомъ долго и упорно смотрѣлъ на солнце потому, что захотѣлъ понять, что такое солнце. Онъ хотѣлъ это узнать, чтобы завладѣть свѣтомъ солнца.

Бился онъ долго, пускалъ въ дѣло всѣ науки, хотѣлось ему захватить нѣсколько лучей солнца, поймать ихъ и закупорить въ бутылку.

Долго онъ бился и все смотрѣлъ на солнце и ничего не могъ сдѣлать, а сдѣлалось съ нимъ только то, что отъ солнца у него заболели глаза, и онъ ослѣпъ.

Тогда онъ сказалъ себѣ:

«Свѣтъ солнечный не жидкость, потому что если бы онъ былъ жидкостью, то можно было бы переливать его, и онъ колебался бы отъ вѣтра, какъ вода. Свѣтъ солнечный тоже не огонь, потому что, если бы это былъ огонь, онъ бы тухъ въ водѣ. Свѣтъ тоже не духъ, потому что онъ виденъ, и не тѣло, потому что нельзя имъ двигать. А такъ какъ свѣтъ солнечный не жидкость, ни огонь, ни духъ, ни тѣло, то свѣтъ солнечный —ничто».

Такъ онъ разсудилъ и въ одно время отъ того, что все смотрѣлъ на солнце и все думалъ о немъ, потерялъ и зрѣніе и разумъ.

Когда же онъ сталъ совсѣмъ слѣпъ тогда уже совершенно увѣрился въ томъ, что солнца нѣтъ.

Съ этимъ слѣпцомъ подошелъ и его рабъ. Онъ посадилъ своего господина въ тѣнь кокосоваго дерева, поднялъ съ земли кокосовый орѣxъ и сталъ изъ него дѣлать ночникъ. Онъ орѣха масло въ скорлупу и обмакнулъ въ него свѣтильно.

Пока рабъ дѣлалъ свой ночникъ, слѣпой, вздохнувъ, сказалъ ему:

— Ну, что, рабъ, правду я тебѣ сказалъ, что нѣтъ солнца? Видишь, какъ темно. А говорятъ—солнце. . . Да и что такое солнце?

— А не знаю я, что такое солнце, — сказалъ рабъ. — Мнѣ нѣтъ до него дѣла. А вотъ свѣтъ знаю. Вотъ я сдѣлалъ ночникъ, мнѣ и будетъ свѣтло, и тебе могу имъ службу оказать и все найти въ своемъ шалашѣ.

И рабъ взялъ въ руку свою скорлупу. — Вотъ, — говоритъ, — мое солнце.

Тутъ же сидѣль хромой съ костылемъ. Онъ услыхалъ это и засмеялся.

— Ты, видно, отъ рожденья слѣпъ, — сказалъ онъ слѣпому, — что не знаешь, что такое солнце. Я тебѣ скажу, что оно такое: солнце—огненный шаръ, и шаръ этотъ каждый день выходитъ изъ моря и каждый вечеръ садится въ горахъ нашего острова; это мы всѣ видимъ, и ты бы видѣль, если бы былъ зрячій.

Рыбакъ, сидѣвшій тутъ-же, услыхалъ эти слова и сказалъ хромому:

— И видно же, что ты нигдѣ не былъ дальше твоего острова. Если бы ты былъ не хромъ да поѣздилъ бы по морю, ты бы зналъ, что солнце садится не въ горахъ нашего острова, а какъ выходитъ изъ моря, такъ вечеромъ опять и садится въ море. Я говорю вѣрно, потому что каждый день вижу это своими глазами.

Услыхалъ это индѣецъ.

— Удивляюсь, — сказалъ онъ, — какъ можетъ умный человѣкъ говорить такія глупости. Развѣ возможно, чтобы огненный шаръ спускался въ воду и не потухалъ? Солнце вовсе не огненный шаръ, а солнце—божество, это божество называется Дэва. Божество это ѣздитъ на колесницѣ по небу вокругъ золотой горы Сперувя.

Бываетъ, что злые змѣи Рагу и Кету нападаютъ на Дэва и проглатываютъ его, и тогда дѣлается темно. Но жрецы наши молятся о томъ, чтобы божество освободилось, и тогда оно освобождается. Только такіе невѣжественные люди, какъ вы, никогда не ѣздившіе дальше своего острова, могутъ воображать, что солнце свѣтитъ только на ихъ островъ.

Тогда заговорилъ бьгвшій тутъ же хозяинъ египетскаго судна.

— Нѣтъ, — сказалъ онъ, — и это неправда, солнце не божество и не ходитъ только вокругъ Индіи и ея золотой горы. Я много плавалъ и по Черному морю, и по берегамъ Аравіи, былъ и на Мадагаскарѣ, и на Филипинскихъ островахъ, — солнце освѣщаетъ всѣ земли, а не одну Индію оно не ходитъ кругомъ одной горы но оно встаетъ у острововъ Японіи и потому и острова тѣ называются Япенъ, то есть на ихъ языкѣ— рожденіе солнца, и садится оно далеко-далеко на западѣ, за островами Англіи. Я это хорошо знаю, потому что и самъ видѣлъ много и слышалъ много отъ дѣда. А дѣдъ мой плавалъ до самыхъ краевъ моря.

Онъ хотѣлъ еще говорить, но англійскій матросъ нашего корабля перебилъ его.

— Нѣтъ земли, кромѣ Англіи, — сказалъ онъ, — гдѣ бы лучше знали о томъ, какъ ходитъ солнце. Солнце, мы всѣ это знаемъ въ Англіи, нигдѣ не встаетъ и нигдѣ не ложится. А оно ходитъ безпрестанно вокругъ земли. Мы это хорошо знаемъ, потому что сами вотъ только что обошли вокругъ земли и нигдѣ не натолкнулись на солнце. Вездѣ оно такъ же, какъ здѣсь, утромъ показывается и вечеромъ скрывается.

И англичанинъ взялъ палку, начертилъ на пескѣ кругъ и сталъ толковать, какъ ходитъ солнце по небу вокругъ земли. Но онъ не сумѣлъ растолковать хорошо и, показавъ на кормчаго своего корабля, сказалъ:

— Онъ, впрочемъ, болѣе меня ученъ и лучше вамъ все растолкуетъ.

Кормчій былъ человѣкъ разумный и слушалъ разговоръ молча, пока его не спросили. Но теперь, когда всѣ обратились къ нему, онъ началъ говорить и сказалъ:

— Всѣ вы обманываете другъ друга и сами обманываетесь. Солнце не вертится вокругъ земли, а земля вертится вокругъ солнца, и сама еще вертится, поворачивая къ солнцу въ продолженіе двадцати четырехъ часовъ и Японію, и Филиппинскіе острова, и Суматру, на которой мы сидимъ, и Африку, и Европу, и Азію, и множество еще другихъ земель. Солнце свѣтитъ не для одной горы, не для одного острова, не для одного моря и даже не для одной горы, а для многихъ такихъ же планетъ, какъ и земля. Все это каждый изъ васъ могъ бы понять, если бы смотрѣлъ вверхъ на небо, а не себѣ подъ ноги, и не думалъ бы, что солнце свѣтитъ только для одного него или для одной его родины.

Такъ сказалъ мудрый кормчій, много ѣздившій по свѣту и много смотрѣвшій вверхъ на небо.

Да, заблужденіе и несогласія людей въ вѣрѣ—отъ самолюбія, — продолжалъ китаецъ, ученикъ Конфуція. — Что съ солнцемъ, то же и съ Богомъ. Каждому человѣку хочется, чтобы у него былъ свой особенный Богъ или, по крайней мѣрѣ, его родной земли. Каждый народъ хочетъ заключить въ своемъ храмѣ Того, Кого не можетъ объять весь міръ.

И можетъ ли какой храмъ сравниться съ тѣмъ, который Самъ Богъ построилъ для того, чтобы соединить въ немъ всѣхи людей въ одно исповѣданіе и одну вѣру?

Всѣ человѣческіе храмы сдѣланы по образцу этого храма —-міра Божія. Во всѣхъ храмахъ есть купели, есть своды, свѣтильники, образа, надписи, книги законовъ, жертвы, алтари и жрецы. Въ какомъ же храмѣ есть такая купель, какъ океанъ, такой сводъ, каковъ сводъ небесный, такіе свѣтильники, каковы солнце, луна и звѣзды, такіе образа, каковы живые, любящіе, помогающіе другъ другу люди? Гдѣ надписи о благости Бога, столь же понятныя, какъ тѣ благодѣянія, которыя повсюду разсѣяны Богомъ для счастія людей? Гдѣ такая книга закона, столь ясная каждому, какъ та, которая написана въ его сердцѣ? Гдѣ жертвы, подобный тѣмъ жертвамъ самоотреченія, которыя любящіе люди приносятъ своимъ ближнимъ? И гдѣ алтарь, подобный сердцу добраго человѣка, на которомъ Самъ Богъ принимаетъ жертву?

Чѣми выше будетъ понимать человѣкъ Бога, тѣмъ лучше онъ будетъ знать Его. А чѣмъ лучше будетъ знать онъ Бога, тѣмъ больше будетъ приближаться къ Нему, подражать Его благости, милосердію и любви къ людямъ.

И потому пусть тотъ, который видитъ весь свѣтъ солнца, наполняющій міръ, пусть тотъ не осуждаетъ и не презираетъ того суевѣрнаго человѣка, который въ своемъ идолѣ видитъ только одинъ лучъ того же свѣта, пусть не презираетъ и того невѣрующаго, который ослѣпъ и вовсе не видитъ свѣта.

Такъ сказалъ китаецъ, ученикъ Конфуція, всѣ бывшіе въ кофейной замолчали и не спорили больше о томъ, чья вѣра лучше.