Въ Старімъ Краю (оповѣданье на лемковскомъ говорѣ) — Гр. Ганулякъ, Gregory Hanolyak, Hanulyak, Hanulak, Ganolyak, Ganulyak, Hanolak
(Написалъ Гр. Ганулякъ)

Нацька Овадиха сидѣла на загатѣ підъ хижомъ барзъ затурбувана.

— Што мі теперь робити?

Тілько ся нагарувала безъ цѣле житья, ани не доѣла, ани не доспала, лемъ грайцаръ до грайцаре тулила, жебы на чорну годину было, — и чого ся діждала?

Вшитко пропало, якъ камінь въ воду шмаривъ, а теперь хиба взяти мотуза и задзѣргнутися, бо иншои рады нема.

— Та не турбуйтеся, кумо, пінязі суть и нема, жебы ино здоровья было, то вшитко буде добрі, — розгварятъ ій сусѣдка Фенна.

— Ой, кумо, та дежъ того здоровья наберете? Якъ йе грызота, то и здоровья не буде.

Грызоту мате велику, вшитки то знаме, але што зробите?

— Што зробью? Я ужъ сама не знаю што. Порадте, кумо, сядте си троха, та повѣчте, што мі дале робити. Во то ся никому ани не снило таке счестья, якъ я маю.

— Та мы вшитки маме іеднаке счестья, де вы видѣли, кумо, жебы хлопъ мавъ людске житья? Гаруе, якъ тотъ кін, покля його житья, а потім якъ скапне, то шмарятъ, якъ того пса, до ямы, тай по вшиткому.

— Знате, кумо, въ Гамерицѣ тыжъ не збераютъ люде пінязі по дорозѣ, лемъ треба тяжко гарувати, але я тамъ была пятнацеть роківъ, не можу повѣсти, жебымъ задармо хлѣбъ ѣла, працуваламъ тяжко, алемъ и пінязи мала и никто на мою працу не чатувавъ. Десять роківъ робиламъ сама, потімъ трафився чловекъ, гардый хлописко бывъ, оженився зо мновъ и робили мы обойе, то на майнѣ, то на фабрицѣ, тай добрі намъ было. Але не довго было того доброго. На третімъ роцѣ по шлюбѣ пришло на свѣтъ мале, справили мы кстины, дали дѣвчату на имя Марися, та тѣшилисмеся обойе зъ газдомъ, бо таке гарде дѣвчатиско намъ ся ховало, якъ тота ружа червена въ загородцѣ. Ховатся, щебетатъ, якъ тота пташина кохана, я пильную, якъ ока въ головѣ, а мій чловекъ ходитъ дале на роботу. Та яке ужъ призначинья стоитъ кому написане, то ужъ такъ майе быти. Мого газду забило на фабрицѣ, дали мі знати, жебымъ шла погрібъ справяти. Ой кумцю моі солодки, жебы вы знали, што то за жаль, якъ добрый чловекъ зыйде зо свѣта. За добрымъ каждому жаль, не то женѣ, што мала такого чловека, же ажъ мило. Жебы мя, кумо, хоцъ разъ втявъ, жебы мі хоцъ йедно марне слово повѣвъ, то бы мі такого жалю не было. И якъ вінъ такъ марні зыйшовъ зо свѣта, то ужъ мі такъ вшитко шло догоры дномъ. Я ходила сама до роботы, а дітину лишала по сусѣдкахъ. И доробиламся! . . Деси сусѣдски дѣти дали моій Марисѣ штоси такого зъѣсти, ци што, дость же якъ я йедного дня пришла въ вечеръ зъ роботы, а оно, мойе ангелятко, якъ не живе, посинѣло, потімъ шмарилася горячка, воніты — и до двухъ дни його не стало. Поховаламъ, заразъ коло його тата на цминтари, пришламъ до хижи и плачу. И ужъ мі ани робота не иде, ани мя ся сонъ не бере, мало на себе руки не наложу, такъ мя якисій хробакъ грызе.

— Та певні же трызе, — втручатся Фенна, та обтератъ запаскомъ очи.

— Пакъ якоси полекшало мі, кумо, бо дали мі зъ фабрики тысячъ дулярівъ за мого чоловека сикурациі, бо тамъ каждому даютъ, якъ ся дашто на фабрицѣ стане. Взяла я тоты пінязі, тай си мытлю: ”Што мі по пінязехъ, якъ нема ни дитины, ни газды?” Але си заразъ подумаламъ: ”Та йе въ старімъ краю братъ, йе сестра, та поѣду, ужъ дость маю тоі Гамерики”.

— И приѣхалисте.

— Ой волѣлабымъ не діждати того приѣханья, кумо, бо што мі зъ того, жемъ ту приѣхала? Привезламъ, якъ може знате, дость пінязи . . .

— Та не знамъ, откаль бымъ знала?

— Та было того зъ пятнадцеть стівокъ дулярівъ.

— Йой, то барзъ велики пінязі.

— А велики, жебысте знали, же велики. На фабрицѣ дали мі тысячъ дулярівъ, зновъ наше русске брацтво, де газ да былъ записаный, дало мі пять стівокъ. То рахуйте, сила было разомъ? Десять моргівъ поля бы купивъ за тоты пінязі. А повѣчте, котрый газда майе въ насъ десять моргівъ поля?

— Та жаденъ, въ насъ такого богача нема.

— И што вы повѣсте, якъ я зъ тыхъ пінязи ани грайцара ужъ не маю? . .

— Йой, та дежесте подѣли?

— Демъ подѣла? Я вамъ заразъ повѣмъ. Зачну зъ самого кінця. Якъ йемъ приѣхала до велебной Варшавы, то ищимся не обіздріла добрі, якъ мі деси куферъ счезъ, якъ камін въ воду шмаривъ. А тамъ было дость ріжного шматья, везламъ и собѣ приодѣвокъ и сестрѣ и брату. . . и тыхъ пять стівокъ, што мі дали на остатку зъ брацтва, бо тоты пінязі, што мі дали на фабрицѣ, то я носила за пазухомъ, томъ іхъ привезла, а ноны разомъ зъ куфромъ пропали.

— А то ся злодѣй попасъ! Но а цисте не глядали?

— Ta глядала, наробила крику, пришли якиси панове и жандаре, та ся іщи смѣяли зъ мене и повѣдаютъ: ”Мы также потшебуйемы піеньендзы”. — ”Нехъ васъ перунъ ясный побье”, мышлю си, та приѣзджамъ домівъ.

— Який то гнесъ свѣтъ, кумо, яки то люде невжиты якиси, лемъ позераютъ на чужу працу, — міркуе Фенна.

— Та лемъ послухайте, што было потімъ. То іщи не конецъ вшиткій бѣдѣ. Ту мене инший злодѣй обыкравъ до щенту.

— Кто такий?

— А тотъ велебный гадукатъ зъ мѣста, што мене до процессу намовивъ. Во мі такъ треба было того процессу, якъ псу пятой ноги.

— Та чуламъ, — дивуется Фенна: — жесте тотъ процессъ выграли.

— А г . . .омъ, выбачте за слово, выграла. Якъ довгомъ мала пінязі, то гадукатъ барзъ коло мене надскакувавъ, а якъ цѣлыхъ десять стівокъ дулярівъ выдаламъ, и дале не было чимъ гадуката платити, то мі повѣвъ: ”Шкода, кобіто, піеньендзы на тенъ процесъ”, и казався мі погодити зъ сусѣдомъ. А якъ я два роки тому хотѣла одступити отъ процессу, то вінъ повѣдатъ: ”А ньехъ васъ Бугъ броні, жебысьцье одстемповалі одъ процесу”.

— Та они вшитки таки, тоты гадукаты, а тотъ знюхавъ іщи дуляры въ вашій кишени ...

Баино якъ? Думатъ си, приѣхала зъ Гамерики, то майе пінязі, нехъ ся процессуйе.

— И такъ стеся допроцессували?

— А допроцессуваламся, нехъ го кольки зіпрутъ. Пятнацеть роківъ мого гаруванья забравъ тотъ череватый злодѣй, што ужъ на нашихъ хлопскихъ процессахъ доробився трьохъ каменицъ въ мѣстѣ.

— Та они му бокомъ вылѣзутъ, кумо, не турбуйтеся. . .

— Ой, покля му моя кривда бокомъ вылѣзе, то я зъ голоду здохну. Бо што я теперь пічну несчасна? Што?

Нацька підняла запаску до очи и ажъ заносилася отъ плачу.

Фенна тыжъ не знала, яку раду дати кумѣ, а же йей жаль было йеі, то подумавши, такъ повѣдайе до Нацьки:

— Та почкайте, кумцю, та мате брата, мате сестру, та якоси буде, не згинете ...

— Йой, кумцю, шкода, жесте таки мудры, а не знате, што братъ собѣ радъ, а сестра собѣ несла. А якъ ужъ на то иде, то они маютъ своі турбациі, де имъ іщи зо мновъ ся турбувати? Але я ужъ знаю, што зробю . . .

— Певно хочете хижу продати?

— Тосте, кумо, згадли. Продамъ и поѣду назадъ, откалемъ приѣхала.

— До Гамерики?

— Баино якъ? Тамъ, якъ йемъ вамъ уже повѣдала, люде тыжъ на дорозѣ пінязі не збераютъ, тамъ вільно каждому зъ голоду вмерти и ани ся никто не піздритъ, якъ вы вмерате, але тамъ хоцъ тото добрі, же якъ працуйете, та не марнуйете пінязі, то ся доробите чогоси и никто на вашу працу собѣ зубівъ не остритъ.

— А комужъ продаете хижу?

— Я си ужъ купця поглядамъ. Нонъ Васько зъ підъ берега, што приставъ до Круповой Гальки, и теперь коморуйе, бо му хижа гвонизгорѣла, то піду до него . . .

— А вінъ купитъ, бо пінязі майе;

— Но то видите, продаю, заразъ завтра ѣдемо до матареуша и будте мі здравы вшитки краяне . . .

— Йой, та ци вамъ не жаль, кумо, зо свойего села такъ на вѣки ѣхати, бо якъ ужъ хижу продаете, то не мате пакъ до чого вернути . . .

— Та я и не хочу вертати. Тамъ моя Марися и мій газда похованы, то нехъ и мене тамъ поховаютъ. Бо яке ту житья, кумцю, межи вами?

— Та правду повѣдате, яке то житья, нехъ не повѣмъ . . .

И обѣ кумы задумалися и такъ сидѣли довго на загатѣ, ажъ деси откальеи, ни сѣло ни пало, надышовъ Васько съ підъ берега. Рада въ раду и згодивъ Нацьчину хижу зо загородомъ за штирі стівки дулярівъ.

— Но, такъ згода, повѣдатъ Васько: — ѣдеме заранъ до адуката до контрахту . . .

— До якого адуката? — звѣдуйеся Нацька.

— Та въ мѣстѣ лемъ йеденъ адукатъ йе, — повѣдатъ Васько.

— То іщи тому злодійови мусиме до мойихъ тысячъ дулярівъ додати за контрахтъ?

— А, якъ треба, то мусъ, але можеме отразу до матереуша піти, — міркуйе Васько: — вінъ тыжъ напише контрахтъ, лемъ я думавъ, же вы хочете до адуката, бо то вашъ адукатъ . . .

— А нехъ го ясны кулі сперутъ, — повѣдатъ Нацька: — жебы не вінъ, то я бы хижи не продавала, ѣдеме до матареуша и конецъ.

До двохъ недѣль ужь Нацька прислала до брата теліграмъ, же доѣхала счасливо до моря и сѣдатъ на шифу.


————— о-О-о —————



[BACK]