Ужъ не буде больше грати верховинцамъ старый музыка Юра. Онъ умеръ, а душа его разомъ съ чудною скрипкою отлетѣла до неба.

Всѣ небесны брамы были позамыканы. Юра розглянулся вокругъ и не увидѣвши ни живой души, рѣшилъ, що въ небѣ всѣ еще спятъ и треба зачекати. Сѣлъ собѣ возлѣ брамы и ждалъ. Но скоро наскучилось старому Юрѣ такъ ждати, тому вынялъ скрипку, настроилъ всѣ струны и почалъ грати. Съ початку тихо-тихесенько, щобы никому не прерывати сонъ, а потомъ все голоснѣйше. Вспомнулъ за жену, дѣтей, домъ и все, що оставилъ на землѣ, и сдѣлалось ему жаль на сердцѣ. А тѣ чувства туги выливались у него въ нѣжныхъ звукахъ, которы наполняли небесны просторы чурой музыкой.

Наразъ изъ-за брамы доходитъ до него чійсь голосъ:

— Кто тамъ?

«Се буде напевно святый Петро», подумалъ Юра. Но не перестрашился, а отважно отповѣлъ:

— Се я, Юра!

— Чому такъ кричишь?

— Я не кричу, я спѣваю и граю на скрипкѣ! — отповѣлъ обиженнымъ тономъ старый Юра.

— Э, забирайся прочь съ такой музыкой! — крикнулъ голосъ изъ-за брамы. — Тай чому ты началъ такъ раненько?

Во я умеръ що ино подъ вечеръ и заразъ пустился просто сюда.

— Откуда же приходишь и якъ называешься? — спросилъ уже ласкавѣйше голосъ съ другой стороны брамы.

Коли Юра отповѣлъ на всѣ пытанья, той изъ-за брамы наказалъ ему сидѣти тихо и не прерывати сну жителямъ неба.

Такъ и сталось. Сидитъ Юра тихо, наветь не подумавши спросити, кто смѣлъ такъ распоряжатись. Но надъ ранкомъ, якъ начало сѣрѣти, сдѣлалось довольно холодно. Юра, щобы розогрѣтися, взялъ смычокъ и давай нимъ потирати жваво по струнахъ. За хвилю стали вызирати черезъ небесны ворота головки ангеликовъ. Съ початку двѣ, дальше три и чѣмъ дальше, тѣмъ больше.

— Ахъ, яки то милы звуки! Що се за пѣсня може быти? — перешептувалися между собою ангелики.

— Се коломыйка, — отвѣтилъ Юра.

— Ахъ, яка гарна и мила коломыйка! — говорили ангелики и въ тактъ плескали долонями.

Наразъ обернулся ключъ въ замкѣ, брама открылась, и святый Петро закликалъ:

— Ходи до середины, Юра!

Въ небѣ уже стало извѣстно, що съ Карпатъ прійшолъ якійсь музыка. Господь Богъ сидѣлъ на найвысшей ступенькѣ высокой лѣстницы. Вокругъ внизу стояло множество небесныхъ жителей. Юра хотѣлъ незамѣтно затерятись между ними, щобы его никто не видѣлъ. Но наразъ подходитъ къ нему ангелъ, але не маленькій, а великій, съ огненнымъ мечомъ и говоритъ:

— Чи правда, що ты знаешь грати гарны верховинскіи пѣсеньки? Коли правда, то заграй нѣсколько Господу.

И взялъ ангелъ Юру и повелъ съ собою. Ишли они долго широкими и узкими улицами, а все въ гору. Вдоль улицъ стояли серебряны домы. Наконецъ достались они къ одному золотому дому, на ступеняхъ которого сидѣлъ самъ Господь Богъ. Со всѣхъ сторонъ подходили къ тому мѣсту ангелы, малы и великіи, и всѣ прочіи жители неба: мужики, паны, женщины и дѣти.

— Заграй намъ що нибудь! — промовилъ ласкаво Господь, коли увидѣлъ передъ собою Юру.

Низенько поклонился Юра и, озираючись по окружавшей его публикѣ, спросилъ:

— Чи нема тутъ еще молодыхъ верховинцевъ съ нашихъ Карпатъ?

— Пощо тобѣ ихъ?

— До танцу потребно больше людей, — отвѣтилъ Юра.

Усмѣхнулся Господь и далъ якіись приказы своимъ ангеламъ. Тіи уйшли куда то, но за хвилю вернулись съ легинями и дѣвчатами. Теперь Господь далъ приказъ:

— Ну, заграй намъ и спѣвай!

Началъ Юра грати и спѣвати. Легини и дѣвчата пустилися въ танецъ. Танцували «аркана», коломыйку, а потомъ пойшли въ присюды. Велика радость была для всѣхъ жителей небесъ. И самому Господу сподобалися тіи танцы и спѣвы.

Коли Господь уйшолъ въ свои теремы, всѣ ангелы припали къ Юрѣ и давай его просити, щобы еще гралъ и спѣвалъ. Онъ не давался долго просити. Загралъ веселу коломыйку и заспѣвалъ, а мало-по-малу до спѣву прилучилися и ангелы. Всѣ спѣвали весело, забывши совсѣмъ о томъ, где находятся.

Налякался того святый Іосифъ и говоритъ до Петра:

— Що тамъ творится? Архангелъ Гавріилъ жалуется, що святы гимны затихли, ба що наветь побожны звуки святыхъ монахинь заглушены веселыми верховинскими пѣснями.

— Сей гуцулъ очарувалъ всѣхъ, — сказалъ Петро. — Теперь не знаемъ, що съ нимъ робити.

Думалъ святый Петро, що робити съ верховинской музыкой Юра. Наконецъ приказалъ, щобы Юру привели къ нему.

— Чуешь, Юра, — сказалъ ему Петро: — чи не могъ бы ты забратися куда нибудь инде?

— Чому? — удивился Юра. — Якъ я померъ, то покликали мене сюда, бо я ани не кралъ, ани не убилъ никого.

— Я знаю, я знаю то!

— Ну та чому бы ж малъ забиратися изъ неба?

— Видишь, отколи ты тутъ, майже всѣ наши святы спѣваютъ ваши верховинскіи пѣсни . . .

Зажурился Юра, а по хвилѣ сказалъ:

— Ну коли я уже такъ безпокою всѣхъ, то я пійду себѣ.

— Куда?

— Tуда, откуда прійшолъ, на землю!

— А я хотѣлъ тебе отослали на яку нибудь лучшу планету, — замѣтилъ Петро.

— Не треба менѣ иншихъ планетъ, только позвольте менѣ вернутися назадъ на землю!

— Що?? Съ неба ты хочешь возвращатися на землю?

— Будь ласка, святый Цетре, пусти мене назадъ на землю, прошу тебе. Тамъ я уже найду себѣ мое небо! Буду ходити лѣсами, горами и полонянами, буду грати на скрипкѣ и спѣвати. Буду спѣвати наши верховинскіи пѣсни, щобы земляки мои не забыли ихъ. Сяде овчаръ въ полонинѣ возлѣ овецъ, а я заспѣваю ему со скалы пѣсеньку родну. Буде онъ повторяти ту пѣсеньку сумными звуками на трембитѣ. Прійдутъ гуцулы справляти смереки и ялицы дарабами внизъ по Черемошу, бурливому, веселому и якъ кристаллъ чистому нашему Черемошу, и я буду приспѣвувати имъ, якъ спѣвали наши батьки. Тамъ менѣ не буде скучно, не буду тужити за небомъ. Я помню, що якъ я еще былъ живый, то неразъ думалъ и просилъ Господа, щобы и по смерти позволилъ менѣ остатися въ Карпатахъ.

Петро подумалъ хвильку, а такъ отповѣлъ ему:

— Ну, иди-иди, бо иначе ты перемѣнилъ бы намъ небо въ Карпаты. Сподѣюся, що вертаешься на землю безъ жалю . . .

Весело замахнулъ Юра скрипкою надъ головою и выкликнулъ:

— Мое небо тамъ, где и мое сердце!

Роспрощался старый Юра съ небесными жителями и выйшолъ за ворота и пустился просто на землю. Коли запала ночь, онъ оглянулся назадъ и видѣлъ, що небо далеко осталось позади за нимъ. Такъ взялъ скрипку и загралъ опять веселу коломыйку на хвалу своихъ Карпатъ.

Якъ стало сѣрѣтй, побачилъ онъ милу ему Чорну Гору, шпиль Говерлю, окутанны бѣлымъ туманомъ. Приспѣшилъ Юра кроку, щобы переконатись, чи богато перемѣнился за той часъ, якъ онъ былъ въ небѣ. А сдавалося ему, що былъ тамъ цѣлы вѣки: такъ затужилъ за родными Карпатами.

Но нищо не смѣнилося. Тѣ сами высокіи горы, буйно порослы ялицами, смереками, пестрымъ зѣльемъ и зеленою травою; тѣ сами стромкіи пропасти, що отдѣляютъ гору одну отъ другой; тѣ сами журчащіи ручьи, що съ шумомъ перескакуютъ черезъ надорожны камни и спѣшатъ стремглавъ со скалъ на долину; то саме голубе небо, що неначе прозрачно шатро роспялося надъ верховинскимъ свѣтомъ; а въ долинѣ, въ глубокомъ ярѣ, той самый Черемошъ, который неначе серебряна лента на скалистомъ днѣ, устремился прочь изъ Карпатскихъ горъ. И цѣла Верховина неначе витае старого Юру, що вернулся.

Всему тому приглядаеся Юра. Сердце его трепеще отъ безмажной радости. Потомъ пустился Юра черезъ полонину Криницу и зайшолъ на ночь на полонину Угорско. Тутъ стояла курна хата, въ которой въ зимѣ овчари ночуютъ. Зайшолъ до ней старый Юра. Въ серединѣ сидѣли гуцулы. Возложили ватру въ печи и варили молоко и кулешу. Дымъ застелилъ стелю, неначе кудряве окрывало, и выходилъ черезъ оконны отворы, которы стеколъ николи и не видѣли. А гуцулы вечеряютъ, покурюютъ и балакаютъ. Повечеряли, помолилися Богу и полягали спати на лавѣ и на землѣ.

Выйшолъ Юра изъ хатины. Мгла окутала верхи горъ и сходила въ долину. Иде Юра прямо, противъ всходу, щобы побачити «церкви». Незадолго осѣла мгла, солнце засвѣтило ясно и прогнало далеко въ дебри ночны сумраки. Передъ Юрою стелился образъ величавой верховины. Гора за горою, одна высша, друга нижча, то яснѣйша, то темнѣйша, то круглава, то стожковата, то нага, то кудрява — неначе безграничне взволноване море, которе на Божій приказъ въ одной хвилинѣ стялося, отвердѣло. Середъ того огромного бездушного свѣта, передъ которымъ куда то далеко ушли люди со своими хатами и житейскими заботами, было Юрѣ якось такъ чудно, неначе бо онъ одинъ плылъ по безмежномъ морѣ.

Пустился Юра еще дальше. Поволи сходитъ онъ ниже и ниже ажъ до корыта Черемоша — быстрого и буйного, якъ той гуцулъ, що полонинами гуляе. И справдѣ подыбалъ Юра такого молодого гуцула. Ишолъ въ киптаржу съ сокирою на плечахъ, легко, неначе сарнюкъ вспинался стежечкою. Очи его блестѣли, лице паленѣло румянцемъ, и видно было, якъ весело волновалася его грудь. Перехилилъ крисаню на бакиръ, и помахуючи топорцемъ скрылся за поворотомъ.

Дальше по дорогѣ встрѣчалъ Юра цѣлы гуртки гуцуловъ и гуцулокъ на коняхъ, обладованныхъ терхами, привязанными по одной и по другой сторонѣ до коня. Кони идутъ одинъ за другимъ «шиломъ». Гуцулы голосно розмавляютъ, стары гуцулки курятъ люльки и прядутъ кужель на коняхъ. Одинъ легинь пригравалъ на сопѣлцѣ.

Такъ ишолъ Юра черезъ Березникъ, Ладову, Лукавицы до Буркута все дальше и дальше. Пройшолъ такъ всю Верховину и вернулся на Чорну Гору. Тутъ скрылся въ Говерлѣ и отсюда спѣвае и грае на скрипкѣ, а буйны вѣтры несутъ его звуки гень по всей Гуцульской землѣ.