Дуже я любилъ своего дѣда. Онъ уже нынѣ небожчикъ, но его образъ останеся до смерти въ моей памяти.

Я родился въ селѣ Чертежне. Коли я былъ еще малый хлопецъ, то мой родичъ померъ. И моя мати неразъ посылала мене до своего отца, а моего дѣда Василія Мадзеляна въ Бѣлцаревой. Было то три мили ходу — на пяте село.

Якъ менѣ моя мати позволила пійти до дѣда до Бѣлцаревой, то я всегда съ охотою посберался и зачалъ летѣти. Я думал, же я залечу до нихъ разъ-два. Але якъ мои силы упадали, то я пересталъ летѣти, бо то было далеко. Не разъ и не два я такъ перемерзъ, что менѣ зубъ на зубъ не трафялъ. Але я ишолъ, бо я дуже любилъ своего дѣда.

Малъ я тогда 10 лѣтъ. Коли я зайшолъ тамъ, то менѣ ажъ сердце ся радовало. Сдалека я бачилъ ихъ подворецъ, бо тамъ были будинки дуже хороши. Подворье было наоколо прекрасно побудоване. И была тамъ прекрасна студня мурована насередъ подворья. А то всьо была ихъ робота, бо покойный мой дѣдъ Василій былъ дуже добрый майстеръ. У него всего было досыть. Онъ былъ рѣзбяремъ и будовалъ церкви и выроблялъ ружны квѣты и рисунки на деревѣ. У него въ домѣ было всьо рисоване.

Памятаю, якъ менѣ зробили кися маленьке и вырисовали ружными долотцами, и косу порихтовали и такъ выправили мене першій разъ до саду накосити бушель травы. И гварятъ до мене: «Якъ косу вбьешь до земли то абысъ прійшолъ до хижъ!» Они знали дуже добре напередъ, якъ буде, и усмѣхуются. И якъ повѣли, такъ ся стало. Пійшолъ я до саду косити тоту траву и зачинаю косити, але ся бою, бо не знаю, чи потрафлю. Але всьо одно — на розсказъ моего дѣда треба слухати. Махнулъ я разъ — добре, махнулъ я другій разъ — тоже добре, ажъ якъ я замахнулся третій разъ, то коса вбилася до земли ажъ по саму пятку. Пробую тягати за ручку, но не иде. И прихожу назадъ до хижи и зачинаю плакати. А дѣдъ приходятъ ближе до мене и гварятъ: «Юшъ полный бушель травы?» и показуютъ менѣ, якъ косу выняти, и усмѣхуются.

Другій разъ выправляютъ мене до саду вытяти сливку молоду заламувати литры. Прихожу до саду со сокиркой, а тамъ сливка коло сливки, якъ свѣчки, просты. Але мое сердце не позволило вырубати тую сливку, хотя якъ были густо, бо я дуже садъ любилъ и до днеска его люблю. Якъ посмотрю на красный садъ, то менѣ ажъ сердце живѣйше бьеся въ грудяхъ.

Но переходятъ часы и мѣняются. Такъ пришолъ часъ и та послѣдня година, въ которой отдали Богу духа моя мати. И такъ остался я сиротою, безъ отца и матери. А такъ само, якъ я, остался мой братъ Иванъ и сестра Анна. Но думаю, що-жъ мы теперь будеме робити. Газдовати не можъ, бо еще сме были заслабы и малолѣтны. И такъ приходитъ, же треба покинути свою родну хатину. Будинки у насъ были досыть хороши на добромъ мѣстцѣ, коло церкви, въ селѣ Чертежномъ. И грунтъ былъ добрый, але что же съ него, коли на немъ, якъ то кажутъ, долгу по уха — одиннадцать стовокъ.

Дѣдъ Василій посылае своего сына, который былъ менѣ уйко, и такъ забирае сироты до своего дому, до Бѣлцаревой. А наша хата остается пусткою. Хату продалъ опѣкунъ Сильвестеръ за стовку, але никто той стовки не видѣлъ. И такъ перешло вшитко въ чужи руки.

А я перешолъ до своего дѣда, при которомъ учился господарки. Могъ бы я научитися и майстерки, але менѣ той талантъ не былъ даный отъ Господа Бога.

У дѣда Василія было богато всякого орудія до майстерки. На одной стѣнѣ было у него десять поличокъ, а въ каждой поличкѣ было по десять дырокъ. На одной поличкѣ были сами свердлики; въ другой были сами долота; въ третьей сами пилки; въ четверой сами гобли и спусты ружного рода до выраблянья рамокъ; въ пятой сами желобкасты долотца; въ шестой сами сокиры, въ седьмой сами циркли; въ осьмой обѣручны ножи до беднарства; въ девятой пунцеры; въ десятой сами молотки и клѣщи. У него было тоже ковадло, ковальскій мѣхъ и вшитки снаряды, которы принадлежатъ до кузни. А всьо то было у него въ великомъ порядку. Былъ у него тоже красный садъ и пасѣка, а въ пасѣкѣ около 30 уліевъ пчолъ.

Словомъ, мой дѣдъ былъ господарь, съ которого каждый може собѣ примѣръ брати.

Припоминается мнѣ еще одинъ случай. Дѣдъ Василій запрягае четыре волы — одну пару до одного воза, а другу до другого. Феодрсій и Антонъ ѣдутъ по дерево до лѣса завчасу рано, якъ слонечко сходитъ. Было то далеко до того лѣса. Доѣхали мы до того лѣса, повыпрягали волы и пустили ихъ свободно. Было то въ мѣсяцѣ маю. Всюда доокола красно, что не можъ налюбоватись тою красою. Уйко бере сокиру и иде по лѣсѣ отъ дерева до дерева, отъ одной ялички до другой, а при каждой постоялъ якихъ пять минутъ и осмотрѣлъ точно. Тишина неимовѣрна, ни одинъ найменьшій звукъ не доходитъ сюда изъ остального міра. А я складаю суча на одну купу и даю позоръ на волы. Такъ сышолъ намъ цѣлый день, солнце уже надъ самою горою, а наши возы оба порожни. Приходитъ уйко съ самой сокиркой, бо треба ѣхати до-дому. Колеса сме поснимали съ одной стороны воза и котиме дерево на возъ. Дерево было на 25 кубиковъ, на будову хижи. А я коло нихъ, якъ то хлопець 12-лѣтній: то камень подставлю, то колесо надѣну, а и двигнути трошки помогъ. За той часъ ся смеркло. Лѣсъ глубокій: не видно ничъ напередъ. А я съ другимъ возомъ сзаду, лемъ-емъ собѣ руку трималъ напередъ, жебы мнѣ дерево не выбило зубы, бо конецъ дерева былъ дуже долгій. А съ пальцевъ на ногахъ иде кровь, бо-мъ былъ босый, а камѣнья по дорозѣ полно, и горбокъ и яма, якъ то въ лѣсѣ, а ту съ горы то наганятъ долой берегомъ. Дорога узка то треба было идти серединой, а тутъ спереди другій возъ ишолъ, то и смерть менѣ грозила, бо ночь темна. Дерево тискатъ, волы стримуютъ, а я одной рукой бью быки по рогахъ, а другой шукаю напередъ конца дерева. И такъ Ангелъ Хранитель допомогъ намъ доѣхати до-дому счастливо. Часъ то не знаю якій былъ, бо годинки не было, только что когутъ запіялъ.

Рано на другій день такъ само поѣхали мы по то дерево. И снова день сышолъ, а возы порожни. Але дѣдъ Василій выхо ятъ, же намъ помогутъ. Недовольны, что мы ничого не приготовили, но менѣ не гварятъ ничъ, только наламали чатины и постелили, а такъ кажутъ: «Антоній, ходи сюда, мы будеме спати тутъ, а онъ най иде самъ якъ хоче домой». Дѣдъ посмотрѣли по небѣ. Была то ясна тепла ночь. Огня мы не мали, бо мой дѣдъ не курили, уйко такъ само, то сѣрника не было. Коло полночи то олень забечитъ, то сова загурчитъ, а я безпокоюсь и гварю:

— Дѣду, тутъ штоси страшитъ въ томъ лѣсѣ . . .

— Не бойся, то ночны птицы спѣваютъ, — успокоилъ мене дѣдъ.

Такъ мы переспали всѣ три до рана. Если бы не мои дѣдо, то я бы той ночи больше пальцевъ на ногахъ посбивалъ.

Такъ и нынѣ, коли я стараюсь припомнути собѣ мои молоды счастливы лѣта, проведенны на родной землѣ, среди нашихъ милыхъ горъ и лѣсовъ, то образъ дѣда всегда встае найяснѣйше въ моей памяти. Счастлива то была жизнь, но она не вернется больше, бо одному человѣку лишь разъ суждено прожити такіи лѣта. А отсюда, изъ далекой Америки, та минувшина кажется намъ еще больше милой и счастливой. Вѣдь наши дѣти тутъ на Американской землѣ такой молодости не могутъ мати.