Въ 1914 году галицкій селянинъ поглядывалъ на востокъ и считалъ дни, коли придутъ русскіи войска. Прихода русскихъ ждали кто съ великими надеждами, кто съ смѣшаннымъ чувствомъ тревоги и любопытства передъ чѣмъ то новымъ, а большинство съ глубоко закорененной вѣрой, что горше не будетъ, но и къ лучшему много не измѣнится. Тѣ послѣдніи говорили: ”съ хлопа насъ никто не скине, а на хлѣбъ всегда треба себѣ заробити самому”.

Наконецъ сбылось. Безчисленныи массы русского войска залили Галичину. Шли днемъ и ночью — полкъ за полкомъ, дивизія за дивизіей, что галицкій селянинъ невольно спрашивалъ самъ себе: откуда же въ той Россіи берется столько народу? Тутъ онъ только начиналъ составлять себѣ въ воображеніи образъ великой и безконечной Россіи. Но тѣ массы не помогли. Лучшая организація и техника германской арміи откинула тѣ массы обратно въ Россію. И галицкій селянинъ, глядячи въ слѣдъ за уходящими на востокъ разбитыми русскими арміями, думалъ, что въ той великой Россіи нѣтъ порядка и просвѣщенія и черезъ то николи та Россія не заберетъ у нѣмца Галичины. Но простыи русскіи солдаты, отступаючи на востокъ, заявляли селянамъ: ”Мы еще вернемся”. То уже говорило обиженное сознаніе русского народа, которое потомъ росло и ширилось, чтобы два года спустя разразитись страшной революціей, которая пронеслась якъ ураганъ на необъятной Россіи и смела съ ней начисто старыхъ негодныхъ правителей.

А Галичина закружилась въ дикомъ круговоротѣ событій: развалъ Австріи, свобода, оперетковая західно-украинская республика, война съ польскими легіонерами и тяжелая польская власть. И когда все утихло, когда польскій жандармъ и польскій дѣдичъ сѣли крѣпко на шеѣ галицкого селянина, то онъ снова сталъ поглядывати на востокъ. Теперь съ русского Востока приходили дивныи вѣсти: въ Россіи скасовали совсѣмъ ’’пановъ”, и простый народъ взялъ въ свои руки власть въ державѣ. Правятъ тѣ простыи солдаты, которыи, отступаючи изъ Галичины, заявляли галицкимъ селянамъ, что они еще вернутся въ Галичину. Просто не хотѣлось вѣрити всему тому, но до селъ возвращались изъ Россіи бывшіи бѣженцы и военноплѣнныи и то подтверждали. Поднималъ голову и жадно прислуховался такимъ бесѣдамъ о большевикахъ и найбольше прибитый и навѣки примирившійся со своей нуждой селянинъ.

Между тѣмъ весной 1920 года Пилсудскій, воодушевленный славой Болеслава Храброго и старыми традиціями польского имперіализма, началъ свою историческую ”выправу на Кіевъ”. Съ нимъ шелъ и новый Мазепа, новый здрадникъ Руси и прислужникъ Польши — ”украинскій гетманъ” Симонъ Петлюра со своей ’’козацкой” арміей. Но Кіевскій походъ этихъ добранныхъ стратеговъ кончился полнѣйшимъ крахомъ. Совѣтская армія и возставшіи украинскіи крестьяне разгромили польско-петлюровскіи силы, а недобитки ихъ Буденный со своей конницей погналъ обратно на западъ — въ Польшу. Преслѣдуючи Пилсудского съ Петлюрой, совѣтская армія перешла Збручъ и ворвалась въ Галичину. Исполнялись слова русскихъ солдатъ, отступавшихъ изъ Галичины въ 1915 году. Русскіи войска вошли опять въ Галичину.

Но теперь русскіи войска вступали въ Галичину подъ другими знаменами и съ новой революціонной программой. Царскіи войска не несли галицкому селянину ніякой перемѣны въ его положеніи. Якъ работалъ онъ при австрійскомъ режимѣ на ланахъ польского дѣдича-пана, такъ безъ всякихъ перемѣнъ долженъ былъ онъ тягнути свое ярмо и при русскомъ режимѣ. Царская Россія не посмѣла бы нарушити ”священного” права собственности польскихъ пановъ въ Галичинѣ. Польскій дѣдичъ остался бы паномъ, а русскій селянинъ — хлопомъ, якъ то было на Волыни, въ Бѣлоруссіи и другихъ русскихъ земляхъ, освобожденныхъ Россіей при раздѣлахъ Польши. Совѣтская армія натомѣстъ несла съ собою радикальную перемѣну. Первымъ дѣломъ новая совѣтская власть въ Галичинѣ объявила націонализацію панской земли, а затѣмъ начала вводити въ жизнь свою программу соціальной революціи.

Но совѣтская власть въ Галичинѣ въ 1920 году была непродолжительной. Подъ напоромъ реорганизованныхъ французскими офицерами польскихъ войскъ, вооруженныхъ съ помощью Франціи, совѣтская армія должна была отступити. Разрушенная страшной революціей Совѣтская Россія не могла дати своей арміи того вооруженія, что дала польской арміи Франція. Притомъ терномъ въ ея боку была армія ген. Врангеля на югѣ Россіи.

Въ текущемъ году, 1930-омъ, исполняется первое десятилѣтіе установленія той кратковременной совѣтской власти въ Галичинѣ. Совѣтская Россія, наученная горькимъ опытомъ, напрягаетъ нынѣ всѣ свои силы въ великомъ дѣлѣ индустріализаціи страны. А галицкій селянинъ стонетъ подъ тяжкимъ польскимъ режимомъ, но не теряетъ уже надежды на лучшую долю.

Желаючи освятити лучше событія того времени, мы помѣщаемъ въ настоящемъ Календарѣ три статьи, посвященныи 1920-ому году. Въ первой изъ нихъ, написанной въ прошломъ году, бывшій глава галицкой совѣтской власти В. Затонскій описываетъ, якъ галицкій селянинъ встрѣтилъ совѣтскую власть и якъ относился къ ней. Вторая и третья статьи написаны галичанами, наочными свидѣтелями событій 1920-го года.

Тому назадъ 9 лѣтъ Пилсудскiй сдѣлалъ пробу поширити панскую Польшу «отъ моря до моря» черезъ захватъ, подобно якъ и во время расцвѣта шляхетского королевства, Правобережной Украины. Неожиданнымъ нападомъ по веснѣ 1920 года ему удалось было захватити Кіевъ. Петлюра, розумѣется, якъ могъ такъ шляхтѣ помагалъ.

Однако, собравши свои силы, Красная армiя дала панамъ такого штовхана, что они скоро полетѣли назадъ, и уже въ іюлѣ мѣсяцѣ боевыи фронты посунулись на западъ поза Збручъ. Сталъ на очереди дня вопросъ о Галичинѣ, поневоленной польскою шляхтою послѣ неудачной пробы дробно-буржуазного галицкого уряду досягнути національного освобожденiя отъ польского имперіализма безъ соціального освобожденія трудовыхъ массъ Галичины. Зугуменковыи галицкіи дѣятели, привыкшіи къ политическимъ методамъ австрійского парламента, колебалися между революціонною фразою и оріентаціею на капиталистическую Антанту, больше всего на свѣтѣ боячись широкого массового соціального движенія.

Было время, что въ 1919 году Галичина могла стати мостомъ между Совѣтскою Украиною и Совѣтскою Венгріею. Но тогда лидеры Західной Украины волѣли связатись съ Петлюрою и ударили въ тылъ Красной арміи, что вела борьбу съ Деникинымъ. Коли послѣдній занялъ Украину, галичане заключили соглашеніе съ симъ бѣлымъ россійскимъ генераломъ, благаючи у него лишь кусочка Украины для Украины и то въ будущемъ.

Три галицкіи стрѣлковыи корпусы были запроданы Деникину. И ишли сыны бѣдного галицкого селянства подъ проводомъ «щирыхъ» украинскихъ соціалистовъ защищати интересы россійскихъ чорносотенныхъ помѣщиковъ. Послѣ новой побѣды совѣтской власти остатки сихъ корпусовъ, что потеряли больше 75% своего состава въ бояхъ съ красными частями, а особенно отъ тифа, — перешли на сторону совѣтского правительства. Но перешли не черезъ революцію, безъ внутренняго переворота, а всѣмъ гамузомъ съ офицерами и генералами, что также переходили на нашу сторону, бо уже не было куда дѣватись. Сдавалось, что противъ польскихъ пановъ-насильниковъ, что катовали ихнюю батьковщину, они повинны бы боротись бокъ о бокъ съ Красной арміей. Стрѣлковыи корпусы были реорганизованы въ три красныи галицкіи бригады.

Но классовая природа, якъ всегда, взяла верхъ. Во второй и третьей бригадахъ, передъ самымъ вооруженнымъ выступленіемъ поляковъ противъ насъ, старшины галицкіи еще разъ зрадили и снова подъ сине-жолтыми прапорами повели галицкіи полки противъ Красной арміи, открываючи фронтъ для польского шляхетского наѣзда. Имена сихъ героевъ зрады изъ второй и третьей галицкой бригады повинны войти въ исторiю катованной польскимъ имперіализмомъ Галичины. Найсильнѣйшую численно первую бригаду удалось задержати по сей сторонѣ фронта совѣтско-польской войны, благодаря тому, что тамъ успѣли произвести болѣе глубокую реорганизацію и во главѣ ея поставили галичанина коммуниста тов. Барана. Та бригада подъ Бердичевымъ въ концѣ апрѣля 1920 года выдержала бои съ польскою арміею. Тѣ бои своимъ упорствомъ напоминали борьбу подъ якимсь Верденомъ. Большая половина стрѣлковъ погибла въ окопахъ, но не поддалась панамъ. Лишь прорывъ польской кавалеріи на сосѣднемъ секторѣ фронта принудилъ галичанъ отступити.

Коли въ Кіевѣ были получены первыи вѣсти о зрадѣ галичанъ въ Тирасполѣ и Винницѣ, я сейчасъ выѣхалъ къ героической первой галицкой бригадѣ. Сверхъ силъ человѣческихъ утомленныи трехдневнымъ безпрерывнымъ боемъ, но въ полномъ порядкѣ отходили порѣдѣвшіи ряды первой бригады. И снова тяжкое пораженіе додало духа контръ-революціоннымъ старшинамъ. Они сѣяли въ рядахъ солдатъ недовѣріе въ свои силы, представляли справу такъ, что красный фронтъ уже разгромленъ поляками. И вотъ 1-го мая въ селѣ Лобачевѣ — новая и послѣдняя зрада. Я лично совершенно случайно выскочилъ. Одинъ честный нѣмецъ — офицеръ галицкой арміи, ризикуючи власною головою, спасъ отъ висѣлицы тов. Барана. Зрадники повели остатки несчастныхъ, дезоріентованныхъ солдатъ снова до Петлюры, союзника Пилсудского.

Коли уже фронтъ посунулся за Збручъ, треба было найти организаційныи формы, якіи бы допомогли стати на ноги галицкимъ рабочимъ и селянскимъ массамъ, оставленнымъ своими буржуазными ватажками. Вначалѣ сорганизовано зародокъ совѣтского правительства Галичины — Галицкій Революцiонный Комитетъ. Я былъ головой того Комитета. Членами были упомянутый тов. Баранъ, Михаилъ Левицкій — галичанинъ, что въ россійскомъ плѣну въ Туркестанѣ сталъ большевикомъ, тов. Савка Бараль, который въ то время былъ членомъ ЦК австрійской коммунистической партіи, тов. Литвиновичъ — рабочій полякъ изъ Львова.

Начали мы свою работу. Помню, якъ на первомъ засѣданіи Галицкого Революцiонного Комитета въ г. Тарнополѣ до комнаты, розбивши стекло въ окнѣ залетѣла польская куля, бо Тарнополь былъ тогда просто на линiи фронта. Но разгромъ польской бѣлогвардейщины былъ настолько явный, что молодое совѣтское правительство смѣло посунулось на западъ, мало что не впереди полковъ Красной арміи. Треба было видѣти, якъ встрѣтило насъ галицкое селянство. Но то еще не была революція. Россійскому царизму и то не удалось такъ прибити, приголомшити селянъ на великой Украинѣ, якъ то сумѣли сдѣлати польскіи магнаты Галичины. Часто случалось — пріѣздишь на село. Люди радуются, мало не плачутъ отъ радости, что посбылись вѣковѣчного гнета и панской неволи. Въ знакъ благодарности совѣтскому правительству — кидаются тебѣ цѣловати руки . . . Традиціи панской неволи выявлялись повсюду. Даже слово «товаришъ» употреблялось: «пане-товаришу» . . .

Первой нашей задачей было розбудити тѣ приголомшенныи панщизною селянскіи массы (до рабочихъ центровъ намъ дойти такъ и не удалось). Мы вступили въ Галичину якъ разъ передъ жнивами. Былъ хорошій урожай, полнымъ колосомъ красовались широкіи панскіи ланы и никто ихъ не жаль. Бо якъ же можно: — они-жъ чужи, то-жъ власность пана! Правда, панъ удралъ съ польской арміею, но чи-жъ «порядный господарь» возьметъ чужое? Даже не то, что боялись повороту поляковъ, а просто считали невозможнымъ нарушити «святое» право власности, хотя бы и панской. Несомнѣнно, за ту чемность «хлоповъ» до пана треба благодарити не только «культурного» польского дѣдича, что смогъ завладѣти и тѣломъ и душою своего хлопа, — благодарити треба и попа-пароха та интеллигента-поповича, и радикала, что туманячи головы трудящихся массъ программой единого нацiонального фронта, дѣятельно гамували развитіе классовой борьбы и классового сознанія.

Первый разъ отъ большевиковъ почули галицкіи «хлопы», что въ нарушенiи права приватной власности нѣтъ грѣха, коли то не есть якась кража, а классовая борьба съ дѣдичемъ-помѣщикомъ и капиталистомъ.

Галицкій Революціонный Комитетъ съ того и началъ, что выдалъ декретъ о націонализаціи земли и оставленного панского майна на корысть трудящихся. Пришлось выдавали спеціалъный наказъ, чтобы селяне жали колишній панскій хлѣбъ, даючи извѣстную часть зерна въ магазины Красной арміи. Слухи о томъ наказѣ разошлись по краинѣ скорше, чѣмъ бумажка, на которой онъ былъ напечатанъ. И цѣлыи села выжидали — чи не везетъ кто изъ подорожныхъ сего чудодѣйного наказу, и лишь провѣривши, что подпись и печатки правильны, селяне сунули на панскіи ланы...

Возможно, что теперь не только намъ, что пережили буйныи періоды революціи, но и галичанамъ дивно припоминали о такомъ дивачномъ отношеніи тогдашнихъ массъ галицкого селянства. Но такъ было, слова изъ пѣсни не выкинешь. Не чужа, а родна была совѣтская власть для бѣдолашной Галичины, была она якъ мечта взлелѣянная, но отсутствіе «репетицій» привело до того, что неожиданно выступивши на арену революціи, «актеры» не знали, что имъ дѣлати, и были неспособны завладѣти тѣмъ, что имъ вслѣдствіе революціи само сунулось до рукъ.

Процессъ политического роста шелъ чрезвычайно быстро. Уже за якійсь тыждень пріѣдешъ вторично до того самого села и его не узнаешь. Не кидаются цѣловати руку, а по-товаришески пожимаютъ. Вѣками гнобленный «хлопъ» началъ поднимати голову. Недаромъ уже въ августѣ въ резолюціи одного учительского повѣтового съѣзда было написано, что учители щиро привѣтствуютъ совѣтскую власть, якъ власть, что принесла нацiональное освобожденіе Західной Украинѣ. А дальше они писали, что одно только ихъ безпокоитъ, что занадто много свободы свѣтская власть даетъ «хлопамъ». И учительскій съѣздъ обращаетъ вниманіе правительства, что въ мѣстныи сельскіи революцiонныи комитеты почали приходити вмѣсто поважныхъ людей всѣлякая «босота». Поважныи галицкіи учители изъ поповичей, дьяковичей и кулаковичей, розумѣется, не могли терпѣти сей «босоты». И то особенно послѣ того, якъ та «босота» почала поднимати голову и выходити изъ послуху своимъ «природнымъ» ватажкамъ.

Галицкое село на очахъ перерождалось. Организовалась бѣднота и форнали изъ панскихъ дворовъ. Уже косо поглядали на совѣтскую власть кулаки и ихъ прислужники. Единый нацiональный фронтъ въ украинскомъ селѣ рвался, починалась дифференціацiя его. Но сдался единый нацiональный фронтъ и въ польскихъ селахъ. Вначалѣ польское населеніе относилось съ большимъ подозрѣніемъ къ совѣтской власти и тулилось вокругъ костела. Польскiи села тоже исполняли наказы про сборъ урожаю съ панскихъ лановъ, но по совѣту ксендзовъ свозили хлѣбъ на панскіи фольварки, лояльно отдавали часть для Красной арміи, а остальное сберегали для пана. Но потомъ, коли сосѣдніи украинскіи села уже продавали хлѣбъ, началось разслоеніе и среди поляковъ. Изъ многихъ селъ вначалѣ потайно, а такъ смѣлѣйше и открыто пріѣзжали до Галревкому посланцы отъ польской бѣдноты за порадою, что имъ дѣлати и якъ бы то можно повалити заборону ксендза и сопротивленіе своихъ кулаковъ.

Не меньше значенія, чѣмъ справа съ панскимъ хлѣбомъ, мала для галичанъ сельская задолженность. Всѣ села дуже тѣшились, что декретомъ совѣтского правительства были анулированы всѣлякіи ипотеки (земельныи мортгечи). Но богачи не хотѣли, само собою розумѣется, чтобы нарушалися ихъ интересы. За пудъ зерна, за 3-4 короны, пожиченныи въ тяжкій для бѣдняка часъ, кулакъ стягалъ нелюдскій процентъ, да еще принуждалъ отрабляти натурою. Галревкомъ постарался о томъ, чтобы та кабала была анулирована. Неразъ случалось, что до мене лично обращались бѣдняки, чтобы дозволити имъ не платити бодай проценту за пожичку у кулака. Ты имъ говоришь, что есть загальный наказъ въ той справѣ, даже показуешь его на бумагѣ напечатанный, но проситель низко кланяется и заявляетъ:

«То взагалѣ . . . но вѣритель говоритъ иначе и собирается позывати, у адвоката былъ. Та вы дайте менѣ личное посвѣдченье, что я такой-то не повиненъ платити».

И часто было, что тутъ же писалось удостовѣреніе, что такой-то не маетъ права платити, а вѣритель не маетъ права требовати отъ него такой-то пожички. Ставилась подпись, прилагалась печать. Кулакъ, увидѣвши то, разводилъ руками:

«Видно, конецъ свѣта насталъ». А записка съ печатью (безъ печати недѣйствительна!) ходила по рукамъ бѣдноты, якъ наочный доказъ того, что исполняются ихъ бѣдняческіи мечты.

Великое впечатлѣніе произвели на населенье громадскіи работы, на которыи мы выгоняли нетрудовый элементъ. Колишнихъ властителей, торговцевъ-лавочниковъ и др. — съ лопатами, съ сокирами выгоняли поправляти дороги, строити мостки и т. д. Случалось неразъ такъ: слѣзетъ селянинъ съ воза, станетъ и дивится:

«Та-жъ отколи и вы на насъ працюете?»

Отъ Ленина Галревкомъ получилъ спеціальный наказъ: «Дѣлати все что возможно, чтобы широкіи массы рабочихъ и бѣднѣйшого селянства сразу и наочно отчули, что совѣтская власть несетъ имъ жизнь». Ленинъ намъ наказалъ не панькатись съ буржуазіею и кулаками и якъ только можно розбивати единый нацiональный фронгь, каждое нацiональное угруппированіе, воспитуючи вмѣсто того международную солидарность трудящихся. И Галревкомъ ту задачу выполнилъ. Ленинъ требовалъ отъ мене, чтобы ему каждого тыждня надсылати информацiонныи письма. На жаль, этихъ тыждней было немного . . .

Польская армія, въ которой было еще много заслѣпленныхъ націонализмомъ рабоче-селянскихъ сыновъ, при поддержкѣ Антанты, отбила наступленіе Красной арміи на Варшаву. Мы такъ и не просунулись дальше Золочева—Бучача. На нашъ лѣвый флангъ неожиданно ударили организовнаныи въ Польшѣ петлюровскіи части, среди которыхъ было немало и галицкихъ націоналистовъ. Они еще разъ пошли рядомъ со своимъ и національнымъ врагомъ — польскою шляхтою противъ совѣтской Західной Украины. Бо классовыи интересы всегда перемагаютъ, а единый нацiональный фронтъ лишь дурманъ для массъ; сами-жъ ватажки нацiонального фронта всегда измѣняютъ національнымъ интересамъ при первой лучшей нагодѣ, коли того вымагаютъ интересы ихъ класса.

Обезсиленныи тяжкимъ походомъ, красныи полки принуждены были черезъ два мѣсяца отступати. Галицкое село еще не въ силѣ было дати отпоръ наступающему врагу. Правда, сотки и тысячи молодежи вливалось до частей Красной арміи, даже при отступленіи. Но не хватало вооруженія, а главнымъ образомъ, времени, чтобы всѣхъ организовати. Сь жалемъ дивилась галицкая бѣднота, якъ отступали на востокъ наши красныи части. На дорогу выносили печеный хлѣбъ, молоко. Кой-кто кидалъ свое село, приставалъ къ краснымъ частямъ изъ боязни мести со стороны польскихъ пановъ и «родныхъ» кулаковъ, и шелъ на совѣтскую Великую Украину.

Члены Галревкома выѣхали изъ Тарнополя уже автомобилемъ, бо желѣзная дорога была прервана рейдомъ петлюровской конницы.

Общимъ натискомъ польского дѣдича-помѣщика и капиталиста, западно-европейского имперіализма и мало-буржуазного украинского націонализма первое совѣтское правительство Галичины было повалено.

Прологъ соцiалистической революціи въ Галичинѣ закончился. Въ дальнѣйшихъ актахъ уже принимаютъ активнѣйшее участіе непосредственно широкіи рабоче-селянскіи украинскіи массы вмѣстѣ съ массами польскихъ пролетаріевъ и селянъ.

Историческая трагедія продолжается . . .

На галицкой сторонѣ Прикарпатья сегодня прекрасная погода. И не удивительно: это не осень и не зима, это лѣто, самыя жнива. Это половина іюля 1920-го года.

На крошечныхъ загонахъ крестьянскихъ полей въ тактъ своеобразной музыкѣ ровнаго вѣтра волнуется, точно вода на озерѣ, золотоколосистая пшеница. Пшеница уже, слава Богу, спѣлая, но не видать народу на поляхъ. Что это такое? Можетъ, празднуетъ рабочій народъ?

Но нѣтъ, должно быть, сегодня день рабочій. И чтобы успокоить свою любознательность, мы зайдемъ въ ближайшее село.

Кстати, село недалеко. Мы спускаемся внизъ по хорошей шоссейной дорогѣ, и передъ нами, какъ на экранѣ, постепенно, точно изъ-подъ земли, выдвигается село. Село, какъ и всѣ прикарпатскія села, расположено по обѣимъ сторонамъ небольшой, но быстрой рѣчки, утопая въ яблоневыхъ и черешневыхъ садахъ, производитъ на насъ довольно пріятное впечатлѣніе. Мы видимъ уже село, но мы хотимъ увидать обитателей этого села. И мы заходимъ въ село на широкій майданъ, где та дорога, по которой мы пришли, пересѣкается другой дорогой, которая идетъ изъ города Стрыя на Галичъ.

Приближаясь къ майдану, мы видимъ рѣдкую картину. Вдоль по дорогѣ довольно стройными колоннами проходятъ войска. Это кавалерійская особая армія атамана Буденнаго. Хорошіе кони подъ всадниками ступаютъ бодро, а молодые, большей частью безусые, ѣздоки поглядываютъ весело и бойко, какъ будто бы они не въ походѣ, а на парадномъ смотру въ Царицинѣ или въ Ростовѣ на Дону.

А по обѣимъ сторонамъ дороги стоитъ народъ толпою, старые и молодые, женщины, подростки и дѣти. И мы съ перваго же взгляда замѣчаемъ, что съ этимъ народомъ что-то ужасно плохо. Понуро смотрятъ старики, а молодежь, обыкновенно веселая и рѣзвая, выглядываетъ такъ, какъ выглядываютъ сироты на похоронахъ своей доброй матери.

«Изъ-за чего вся эта печаль на лицахъ народа?» думаемъ мы про себя. «Вѣдь эти войска изъ чужихъ, далекихъ странъ. Здѣсь идутъ сыны Волги, Дона и далекаго Кавказа — совсѣмъ, кажется, чужіе этимъ тихимъ жителямъ Прикарпатья». И если мы спросимъ самихъ этихъ людей, въ чемъ вся эта непонятная для насъ загадка, они отвѣтятъ намъ на простомъ народномъ языкѣ, что здѣсь разыгрывается великая трагедія. Трагедія не только этого села, а трагедія всего бѣднаго русскаго народа по обѣимъ сторонамъ Карпатъ.

Эта же трагедія, отвѣчаютъ намъ, стоитъ уже народу рѣки крови и море слезъ, а еще не видно ей конца. Правда, первая часть этой печальной трагедіи уже окончилась. Старая Австрія, перевѣшавъ тысячи на талергофскихъ столбахъ и согноивъ и замучивъ десятки тысячъ народа въ концентраціонныхъ лагеряхъ, погибла. И хотя Австрія погибла, но трагедія не окончилась, потому что главную роль, роль ката, перебрала на себя воскресшая Польша.

Только всего смогли намъ отвѣтить эти люди.

И мы моментально припоминаемъ себѣ, что мы уже раньше слыхали кое-что про это. Слѣдя по газетамъ за ходомъ военныхъ дѣйствій, мы читали, что австрійскій генеральный штабъ оправдывалъ передъ общественнымъ мнѣніемъ Габсбургской монархіи пораженіе своей арміи измѣной и предательствомъ населенія Восточной Галичины и Буковины. Правда, никто не принималъ это за правду, зная, что австрійскому бездарному командованію надо же было найти козла отпущенія за свои пораженія. Потому опять по шпальтамъ газетъ промелькнули сообщенія про звѣрское издѣвательство австрійскихъ властей надъ интернированнымъ населенiемъ Галичины на Моравіи, въ Чехіи и Стиріи. Долгое время потомъ австрофильская украинская пресса росписывалась про это и на всѣ лады объясняла, что будто бы россійскіе эмиссары, вродѣ графа Бобринскаго, звонкимъ золотомъ перекупили большую часть народа Галичины и втянули его на службу россійскому царю. Да, мы читали и это. Но то писали тѣ люди, которые сами состояли на службѣ Австріи и которыхъ то именно рука указывала австрійцамъ, кого надо вѣшать немедленно, а кого брать покамѣстъ въ концентраціонные лагери.

Потомъ въ 1915:омь году, коли мы читали, что при отступленіи русской арміи изъ Карпатъ 200-тысячная масса галицкихъ крестьянъ оставила свои родныя села и подалась на востокъ, убѣгая передъ «своими» же войсками, то мы были удивлены не мало.

А вотъ сейчасъ мы имѣли возможность разузнать, въ чемъ дѣло. Это вотъ село Княжелука, вблизи Болехова, которое пріобрѣло себѣ извѣстность на всю Бойковщину крайнимъ патріотизмомъ своихъ обитателей. То, что намъ отвѣтили на нѣсколько нашихъ вопросовъ, насъ не удовлетворяетъ. Мы опять пробуемъ разспрашивать народъ, но намъ не отвѣчаютъ, а смотрятъ на насъ подозрительно. И это вполнѣ естественно. Народъ, перенесши всевозможныя терзанія, замкнулся самъ въ себя и не вѣритъ никому. Но мы вѣдь живемъ въ 20-мъ вѣкѣ. Это вѣкъ радія, аэроплановъ и другихъ великихъ техническихъ достиженій. Въ нашъ вѣкъ многочисленные спиритисты будто бы вызываютъ тѣни покойниковъ и имѣютъ возможность заглядывать въ загробную жизнь. Если-бъ такъ мы имѣли возможность заглянуть въ душу этого бѣднаго народа, мы узнали-бы очень многое.

Вотъ взять бы хотя, напримѣръ, вонъ ту женщину, которая, окруженная громадкою своихъ дѣтей, стоитъ у воротъ своего небольшого огорода и плачетъ. Почему же плачетъ эта женщина? Мы знаемъ, что люди плачутъ заровно какъ отъ большого горя, такъ и отъ великой радости. Но на сей разъ сія женщина плачетъ не отъ радости, а отъ горя. Это хозяйка вотъ той же бѣдной хаты и мать этихъ же босыхъ дѣтей, общеизвѣстная въ селѣ бѣдная вдова Василиха. Плачетъ она потому, что нельзя не плакать. Въ продолженіе шести лѣтъ войны она лишилась мужа и сына, а неизвѣстно, что ждетъ ее самую и ея дѣтей впереди. Въ теперешнія времена все возможно. Шесть лѣтъ уже какъ тянется война, а неизвѣстно, скоро ли ей конецъ. Такъ думаетъ въ своей головѣ вдова Василиха. И она припоминаетъ себѣ предвоенныя времена, когда народъ мирно жилъ, и никто никого не вѣшалъ и не грабилъ. Какъ ни бѣдно жилось народу за покойной Австріей, но народъ доволенъ былъ и этимъ, потому что въ народной памяти сохранились еще переказы про старую Польшу, когда то всякій панъ могъ убить православнаго человѣка какъ собаку, а церкви отдавали польскіе паны въ аренду жидамъ.

Такъ жилъ народъ и въ Княжелукѣ тихо и спокойно до 1904-го года. Въ 1904-омъ году проникла вѣсть въ Княжелуку, что где-то далеко война. Бьется Россія и Японія. Эта вѣсть расколыхала немного народъ. Узнали какъ-то люди отъ евреевъ въ поблизкомъ городѣ Болеховѣ, что бьетъ японецъ Россію и много грошей собираютъ евреи и поляки на помощь Японіи, потому что не любятъ они Россіи. Услыхавъ такую новость, люди захотѣли узнать, почему евреи не любятъ Россіи, почему они помогаютъ японцу. Чтобы получить отвѣтъ на интересующій ихъ вопросъ, пошли одни къ попу, друтіе къ сельскому учителю, где получили почти одинаковый отвѣтъ. Сказали имъ тамъ и здѣсь, что Россія бьется съ Японіей за какой-то кусокъ земли, а евреи и поляки не любятъ Россіи потому, что въ Россіи не только народъ такой же русскій, какъ и у насъ, но царь тоже русскій, православный, и правительство не разрѣшаетъ полякамъ и евреямъ обдирать свой народъ, какъ у насъ они обдираютъ. А у насъ (добавилъ еще учитель) царь нѣмецъ и правительство въ Вѣднѣ нѣмецкое.

Долгое время потомъ старики при всякой случайности толковали: «Почему то у насъ царь нѣмецъ, мы-жъ не нѣмцы?»

Въ мірѣ ничего вѣчнаго нѣтъ. Прошло время — за войну позабыли. И за Россію и Японiю тоже. Развѣ когда либо пьяный мужикъ, поссорившись съ евреемъ, пригрозилъ ему: «Отъ обожди, поганая вѣра, отъ уже скоро Бѣлый Царь прійдетъ!»

Но благоразумный еврей-корчмарь, зная, сколько-то уже десятокъ мужикъ пропилъ у него, а сколько еще онъ пропьетъ, хитро улыбался, и этимъ дѣло оканчивалось.

И опять потекла жизнь въ Княжелукѣ тихо и мирно. Но не надолго. Нѣсколько лѣтъ послѣ услыхали Княжелуцкіе жители, что въ нѣсколькихъ сосѣднихъ селахъ организуютъ какіе то Украинскіе Січи. И понятно, сейчасъ же люди поинтересовались узнать, что то такое украинскіе січи и для чего онѣ. Имъ не пришлось ждать долго. Агитаторы пришли въ село сами и стали объяснять народу, что украинцы мы всѣ, потому что наши предки пришли сюда изъ какой-то далекой Украины. А «Січ» это будетъ такое войско, которое, если будетъ война съ Россіею, пойдетъ разбивать Россію. А коли ихъ спросили, зачѣмъ идти бить Россію, тамъ, молъ, народъ русскій, православный, то агитаторы отвѣчали: «Никакого русскаго народа тамъ нѣтъ, а есть тамъ москали, кацапы — народъ татарскаго племени, и вѣра ихъ не христіанская, а схизматическая — хуже еврейской.

Но на сей разъ сорганизовать Січ въ Княжелукѣ не удалось. Мужики отвѣчали, что если дѣйствительно и татарскій народъ въ Россіи и вѣра ихъ не-христіанская, то все равно воевать они не согласны и на войну добровольно не пойдутъ, развѣ что правительство позоветъ.

Потомъ услыхали Княжелучане, что въ нѣкоторыхъ сосѣднихъ селахъ организуются «Русскія Дружины». Тѣ тоже приходили въ Княжелуку и уговаривали народъ завести у себя то же самое. А коли ихъ спрашивали, зачѣмъ имъ эта дружина, они отвѣчали, что поляки, которые видятъ, что не смогутъ насъ ополячить, хотятъ перевести насъ на какую-то выдуманную «украину», а мы должны защищаться, потому что мы и наши предки споконвѣка Руссины, а на какую-то «украину» перетянуть себя не дадимъ, бо-жъ насъ 150 милліоновъ.

Но не удалось въ Княжелукѣ организовать и Русскую Дружину. Крестьяне, посовѣтовавшись, отвѣтили, что хотя они не знаютъ, сколько милліоновъ всего русскаго народа, но они знаютъ, что они Руссины, а «дружины» имъ не надо, потому что въ ихъ селѣ украинцевъ нѣтъ, и слѣдовательно не отъ кого защищаться.

И съ тѣхъ то именно дней началась междуусобица на Прикарпатьѣ. Тѣ и другіе ежегодно заходили въ село и раздавали свои брошюрки и газеты. Одни созывали, а другіе разбивали всякіе митинги и собранія. Въ Княжелукѣ грамотные люди читали заровно газеты какъ одной, такъ и другой стороны, но не рѣшали ни на ту ни на другую сторону. Въ газетахъ одной и другой стороны писалось все гладко, но толкомъ крестьяне ничего не могли узнать, ибо не только изъ Княжелуки, но изъ цѣлого уѣзда никто никогда не бывалъ въ Россіи, такъ что нельзя было сказать опредѣленно, какой тамъ народъ: русскій или монголъскій.

Въ такихъ условіяхъ разразилась война 1914-го года. Въ Галичинѣ поляки, евреи и украинцы приняли объявленіе войны съ энтузіазмомъ. Евреямъ удивляться нечего. Они надѣялись, что имъ удастся облегчить незавидную судьбу пяти милліоновъ своихъ единовѣрцевъ, которые не пользовались въ Россіи правами равноправныхъ гражданъ. Еще болѣе улыбалась судьба полякамъ. Они умѣли еще передъ войной выбиться на видное мѣсто въ Габсбургской имперiи. Они захватили въ Галичинѣ цѣликомъ административный аппаратъ. Добились въ Вѣнѣ особаго министерства для поляковъ. А заручившись формальнымъ декретнымъ договоромъ съ австрійскимъ правительствомъ, они надѣялись возстановить Польшу въ ея историческихъ границахъ — по Кіевъ и Чорное море.

Украинцы, то есть главари украинскаго движенія, должно быть, надѣялись тоже на что-то. Но критическій разумъ обыкновеннаго человѣка не могъ понять — на что. Правда, они говорили, что Австрія отобьетъ Украину отъ Россіи. Но вѣдь у нихъ не то, чтобы было какое-нибудь соглашеніе съ австрійскимъ правительствомъ, они не имѣли даже никакого голословнаго заявленія, въ то время какъ поляки имѣли что-то въ родѣ контракта на всю Украину. А можетъ, кто подумалъ бы, что они надѣялись, что война принесетъ какія нибудь облегченія русскому или, какъ они говорили, украинскому народу въ Австро-Венгріи. Тоже нѣтъ. Положеніе русскаго народа въ Австро-Венгріи было плачевное. Закарпатская Русь на три четверти уже была смадьяризована. На Буковинѣ румынизація шла быстрымъ темпомъ. Не много лучше было въ Галичинѣ, изъ которой Австрія сдѣлала чисто польскую провинцію. Русскіе патріоты въ Австро-Венгріи добивались объединенія всѣхъ трехъ частей Прикарпатской Руси въ одну провинцію, но этого нельзя было достигнуть главнымъ образомъ потому, что украинскіе верховоды, загипнотизированные фантастической Украиной, чтобы угодить Австріи, смотрѣли равнодушно на судьбу своего родного народа.

Съ перваго дня войны поляки, подъ руководствомъ будущаго маршала Пилсудскаго, начали организовывать свои легіоны. А украинцы, платя дань народной пословицѣ, которая гласитъ: «Коня куютъ, а ракъ себѣ ногу подставляетъ», дѣлали то же самое. Для этой цѣли они согнали молодежь, которую передъ войной успѣли втянуть въ украинскія организаціи, въ городъ Стрый, где они надѣялись сформировать украинскій легіонъ. Въ то время, когда изъ украинскихъ селъ шла воодушевленная молодежь вмѣстѣ съ нѣмцами, мадьярами и поляками отбивать Украину изъ «московскихъ кайданъ», въ русскихъ селахъ Прикарпатья заковывали въ кайданы старыхъ и молодыхъ, безъ различія пола и возраста, и отправляли въ глубь Австріи. Многихъ успѣли увести, но не всѣхъ. Австрійская армія, которая, если-бъ вѣритъ украинскимъ и польскимъ, шла побѣдоносно впердъ, на самомъ дѣлѣ начала скоро отступать. Передъ отступающей австрійской арміей тянулись длинныя вереницы крестъянскихъ подводъ. То бѣжали жители украинскихъ селъ передъ русской арміей, которую украинскія газеты представляли имъ какъ армію монголовъ и татаръ.

Въ Княжелукѣ жители, видя отступающую австрійскую армію, тоже зашевелились.

— Не убѣгатъ ли намъ? — говорили нѣкоторые.

Но посовѣтовавшись, рѣшили оставаться на «волю Божу». На слѣдующій день черезъ село прошелъ послѣдній австрійскій аріергардъ, а къ вечеру вступилъ въ село авангардъ русской арміи — конный полкъ Кубанскаго казацкаго войска.

Крестьяне съ извѣстнымъ безпокойствомъ смотрѣли, когда въ село въѣзжали чужія войска въ большущихъ бараньихъ шапкахъ. Но коли козаки, по два и по три, расквартировались по домамъ, люди моментально переконались, что это не монголы, а свои русскіе люди съ русской душой и русскимъ добрымъ сердцемъ. Того же вечера въ девять часовъ собрались казацкіе сотни на площади на провѣрку, и какое было удивленіе людей, коли каждая сотня по командѣ: «На молитву, шапки долой» запѣла дружнымъ хоромъ «Отче нашъ, иже еси на небесехъ . . .»

На другой день козаки уѣхали, пришла одиннадцатая пѣхотная дивизія, и молодежь встрѣчала ихъ уже какъ своихъ.

Въ слѣдующее воскресенье Княжелуцкая церковь была наполнена до отказу. За престоломъ сидѣлъ старый генералъ, командиръ 11-ой дивизіи, и группа офицеровъ, а на клиросѣ фельдфебель Ясенчукъ, полковой псаломщикъ Камчатскаго полка, съ хоромъ унтеръ-офицеровъ своего полка, освободилъ мѣстнаго псаломщика, стараго Комара, отъ его обязанностей на сей день. И коли мѣстный священникъ о. Владиміръ Сойка возвышеннымъ голосомъ пропѣлъ, какъ обыкновенно: «правовѣрнаго Императора нашего и все православное воинство его ...» на очахъ молящихся прихожанъ поголовно блистали слезы.

Одиннадцатая дивизія ушла, дѣлая мѣсто другимъ частямъ. Въ село приходили другіе солдаты, и такъ тянулась цѣлая зима 1914-15 года.

Весной 1915-го года началось отступленіе русской арміи изъ Карпатъ. Передъ армiей потянулись бѣженцы, на сей разъ уже изъ русскихъ селъ.

Княжелуцкіе жители и на сей разъ не трогались изъ родного села. Послѣ отступленія русскихъ войскъ, съ австрiйской арміей явились украинскіе добровольцы, или какъ они сами себя именовали: «січевики». Они расквартировались въ поблизкомъ Болеховѣ и отъ-нечего-дѣлать разъѣзжали по селамъ и залюбки вѣшали и арестовывали крестъянъ. Они говорили, что есть у нихъ приказъ перевѣшать всѣхъ москвофиловъ, а такъ какъ москвофилы, то есть люди изъ тѣхъ селъ, где были передъ войной русскія организаціи, убѣжали въ Россію, то «січевики», чтобы удовлетворитъ свою душевную злобу, кинулись вѣшать и арестовывать въ тѣхъ селахъ, где не было никакихъ организацій. Въ Княжелукѣ они повѣсили 12 людей, а околи сотни послали въ Талергофъ. Между сосланными въ Талергофъ попалъ найстаршiй сынъ той же вдовы Василихи, семнадцатилѣтній Ярославъ, откуда онъ уже домой не вернулся.

Спроситъ кто-нибудь, какая особенная вина за нимъ числилась? Особенной то никакой: нашли у него русскую книжку. То не была книжка изъ Россіи; эта книжка, и много ей подобныхъ, была издана во Львовѣ Обществомъ им. Михаила Качковскаго и прошла цензуру. Но это не важно, разъ книжка русская — и того украинцамъ было довольно, чтобы отнять у бѣдной матери сына и послать его на звѣрскія мученія и вѣрную смерть. Сколько ни просила Василиха, сколько ни объясняла, что ея мужъ, мобилизованный въ началѣ войны, погибъ на сербскомъ фронтѣ — ничего не помогло! Она осталась съ малыми дѣтьми, успокоивая сама себя тѣмъ, что не она одна такая. У нѣкоторыхъ матерей забрали по два сына и больше.

Война тянулась далѣе — годъ и второй. Въ Австріи начался голодъ. На третій годъ разнеслась вѣсть: «Въ Россіи революція! Россія разбита!» Но не прошло и года, какъ распалась Австрія.

До Княжелуки начали съѣзжатися люди, которыхъ Австрія мобилизовала, изъ Италіи и Албаніи и всѣ говорили, что во Львовѣ, въ Станиславовѣ и другихъ городахъ появилась Украина. Не успѣли бывшіе солдаты отдохнуть отъ австрійской войны, какъ по селамъ объявили новую мобилизацію. Это уже бились украинцы съ поляками. Люди диву дивовались:

«Какъ это такъ — украинцы и поляки, которые такъ дружно бились противъ Россіи, бьются сами между собой?»

«То такъ себѣ какая-то провокація!» говорили люди въ Княжелукѣ и, памятаючи, сколько горя они перенесли заровно какъ отъ поляковъ, такъ и отъ украинцевъ, на мобилизацію не шли.

Не только изъ Княжелуки, почти изо всѣхъ русскихъ селъ люди не пошли. Украинцы на пять милліоновъ русскаго населенія Галичины и Буковины собрали всего 80 тысячъ, изъ которыхъ большая половина пряталась по обозамъ и разнымъ тыловымъ учрежденіямъ.

Эта комедія, подъ названіемъ Польско-Украинской войны, тянулась чуть не годъ. Украинцы съ поляками будто бились, а польскіе помѣщики преспокойно сидѣли въ своихъ усадьбахъ и успокаивали своихъ слугъ, что это все скоро кончится. И правда. Украинцамъ надоѣло играть комедію. Ихъ главный атаманъ Петлюра заключилъ тѣсный союзъ съ Польшею, и украинскіе полки, какъ и слѣдовало ожидать, стали дружно плечо-о-плечо противъ Россіи, написавъ, какъ на смѣхъ, на своихъ знаменахъ: «За вольную Польшу и Украину».

Въ мѣсяцѣ маѣ 1920-го года польскія, а за ними, какъ полагается, украинскія газеты на всю ивановскую кричали: «Наша соединенная польско-украинская армія заняла Кіевъ. Да здравствуетъ самостоятельная Украина!»

Но видно, Украина ни за какую цѣну не хотѣла быть самостоятельной. Населеніе Украины, вооружившись чѣмъ попало, подняло возстаніе, и соединенной польско-украинской арміи не осталось ничего лучшаго, какъ отступать за Сянъ и Вислу, позабывъ за самостоятельную Украину.

Въ іюнѣ того же года черезъ Княжелуку такъ же само, какъ шесть лѣтъ тому назадъ, убѣгали войска. Бѣжали поляки и украинцы, которые уже не величали себя «січовиками» и «петлюровцами». Говорили мужики въ Княжелукѣ, что они потому перемѣнили свой титулъ, бо-жъ имъ самимъ стыдно теперь, что они столько своего невинного народу перевѣшали за Австрію, и Австрію лихо забрало.

И хотя украинцы разсказывали всякія ужасныя сказки про большевиковъ, никто имъ не вѣрилъ. Коли заѣхалъ въ Княжелуку первый отрядъ русской арміи, молодежь встрѣтила ихъ Марсельезой, которой научились отъ тѣхъ, что въ австрійскую войну были въ Россіи.

Такъ же, какъ въ въ 1914-мъ году, одни полки уходили, другіе приходили. А бѣдные, измученные жители Княжелуцкіе въ первый разъ почувствовали себя свободно.

Но ихъ радость была кратковременная. Черезъ двѣ недѣли началось отступленіе русской арміи. Вчера весь день ѣхали черезъ село обозы и артиллерія, а сегодня отступаетъ кавалерія. А за ними, навѣрно, нѣсколько верстъ позади слѣдуютъ поляки и украинцы.

Вотъ эта вкратцѣ, такъ сказать, исторія этой печальной трагедіи. Потому такой печальный народъ въ этомъ бѣдномъ селѣ. Потому стоитъ и плачетъ вдова Василиха. Она припоминаетъ себѣ то все, и ей сдается, что видитъ старшаго сына Ярослава, котораго украинцы отдали въ Талергофъ. А передъ нею гуртокъ ея любимыхъ дѣтей. Старшему Борису уже минуло пятнадцать лѣтъ. Вотъ, думаетъ она, придутъ поляки и украинцы и будутъ опять забирать невинный народъ и сажать въ тюремные бараки. И возможно, между тѣхъ несчастныхъ попадетъ ея Борись, ея надежда и помощь на старые годы. И она въ первый разъ въ жизни сомнѣвается въ справедливости Божіей. «Зачѣмъ», думаетъ она, «Господь насылаетъ на насъ эти мученія? Въ чемъ мы такъ провинились передъ Богомъ?»

Въ то время по дорогѣ идетъ слѣдующая сотня. Передъ сотней ѣдетъ старшій, должно быть, а молодой, безусый еще. Точно такой же, какъ ея Ярославъ, котораго украинцы замучили въ Талергофѣ. Онъ, увидя заплаканную Василиху, крикнулъ весело: 

«Не плачь, тетка, не плачь — мы опять вернемся! . . Вотъ только Врангеля разобьемъ, и опять вернемся!» . . .

При тѣхъ словахъ Василихѣ какъ будто все горе изъ сердца пропадаетъ. «Да, они вернутся», думаетъ она. «То не можетъ быть, чтобы наши братья, которые были у насъ разъ и другой, и видали всѣ наши мученія, оставили насъ и позабыли за насъ. Нѣтъ, они не могутъ позабыть за насъ такъ, какъ мы никогда не можемъ забыть за нихъ» . . .

Вотъ по дорогѣ проходитъ послѣдняя сотня.

— До свиданія! До свиданія! — кричатъ дѣвчата солдатамъ.

— До свиданія, До свиданія! Дожидайте, опять придемъ! — отвѣчаютъ дружно солдаты.

И Василихѣ чудится, что дѣвичье «до свиданiя» поблизкія Карпатскія горы громкимъ эхомъ передаютъ по всей безкрайной Русской равнинѣ, а оттуда Алтайскія и Уралъскія горы передаютъ сюда громкій отвѣтъ: «Опять придемъ! . . .»

Що властиво споводувало мене писати сію статью. Отвѣчу коротко. Вотъ якъ разъ теперь, коли пишу сіи рядки, лежитъ предо мною книжка, выданна Іосифомъ Мегасъ, подъ заголовкомъ: «Трагедія Галицкоі Украіни» — 3 друкарні «Канадійского Фармера», 1920 р. Вінніпег. Кто возьме до рукъ ту чудну книжку, то на 10-ой страницѣ найде межъ иншимъ таке (подаемъ дословно):

Навпаки, на доноси хитрих Поляків, австрійських службістів, богато Украінців було арештованих австрійськими властями і відвезених в рiжні Талоргофи, Гмінди й иньші арештантсько-концентрацийні табори. Се було по Російські інвазиі (певно пьяный былъ той, що могъ писати, що се было по Россійской инвазіи. — Примѣчаніе автора).

Еще друга лежитъ предо мною книжечка, а то драма «Серед граду куль». Въ первой сценѣ той драмы говоритъ авторъ, якъ то австрійскіи власти арестовали невинно нашихъ «братів украінців» и т. п.

До того еще треба додати Талергофскій съѣздъ сего року во Львовѣ и отзывы о немъ «ундовскихъ» газетъ, якъ «Діло» и «Новий Час», которы тоже писали, что въ Талергофѣ страдали «украінці». Еще много больше нашлось бы такихъ причинъ, но думаю, що и того достаточно.

1918 годъ былъ тѣмъ рѣдкимъ, разъ въ столѣтія случающимся, годомъ, въ которомъ каждый поневоленный народъ бывшей деспотической Австро-Венгріи могъ стати свободнымъ и думати о лучшемъ завтра. Солдаты, вертаючи съ итальянского фронта, съ-надъ Піавы, шли съ великимъ энтузіазмомъ, мечтаючи о свободѣ родной краины. Въ Вѣднѣ можно было видѣти сотни галичанъ, которы съ нетерпѣніемъ ожидали каждого поѣзда, отходящаго на Краковъ. Послѣ чистки и контроля, каждый ограбленный до послѣдней сорочки, уже стоялъ свободный на «бангофѣ» и ожидалъ сближающагося поѣзда. За хвилю надъѣхалъ поѣздъ, и толпа кинулась до него. Крикъ, сварня, проклоны. Одинъ черезъ другого дерся, бо каждый хотѣлъ скорше захопити мѣсце, где бы то ни было, хотя бы наветъ и на крышѣ вагона. И не дивно: хотѣлось, бажалось ѣхати, щобы чѣмъ скорше добитись до родного села, до жены и дѣтей, отца и матери, братьевъ и сестеръ.

По тяжкихъ трудахъ гдеякіи достались голы, босы, голодны и нужденны до родного села, до жены и дѣтей. Но чи думаетъ читатель, що всѣ вертающіися съ фронта, прійшли до-дому. Нѣтъ! — Многіи были схвачены и мимо воли были принуждены вступати въ ряды украинской армiи. Въ часѣ, коли Австрія провалилась, галицкіи мазепинцы — тѣ сами, що при Австріи выдавали своего брата на шнуръ, задѣлались организаторами, строителями Украинской Державы. Закимъ тѣ несчастны солдаты съ фронта успѣли дойти до галицкой границы, тѣ герои тыла уже сорганизовали полицію, котора по мѣстахъ, селахъ и поляхъ выловлювала всѣхъ тѣхъ кто вертался до-дому. Кто изъ вертающихся малъ троха грошей, тотъ могъ выкупитись, даючи пару сотокъ или тысячъ коронъ смаркачамъ, бо переважно тѣ, що спиняли вертающихся, были 16-17 лѣтніи хлопчики съ карабинами. Были тоже такіи, що перекрались полемъ и приблукали до-дому.

Скоро послѣ того, якъ поворотъ закончился, объявлено мобилизацію отъ 17 до 42 лѣтъ. Народъ умученный, только що отдохнувши немного послѣ страшныхъ лѣтъ войны, и не снилъ братися снова за оружіе. Коли головачи украинскіи видѣли, що по охотѣ своей и власной волѣ никто не пійде, стали брати всѣхъ силою. Стался страшный терроръ. Карны экспедиціи заѣзжали до села (даже чисто мазепинского) и днями и ночами ловили изъ хатъ, изъ церкви и съ полей и забирали, кого попало.

Тутъ подамъ одинъ фактъ, который я малъ нагоду видѣти на власны очи. Село Джуринъ, Чортковского пов., опинилось, якъ и всѣ другіи, подъ властью «неньки Украины». Въ томъ селѣ было не цѣлыхъ полдозена самостійниковъ старшихъ вѣкомъ, а другихъ полдозена молодыхъ, которы въ часѣ свѣтовой войны сидѣли на пецу и бавились въ поросѣ. Теперь, коли народилась Украина, тѣ старшіи стали громадскими урядниками, а молодики забрали постерунокъ и съ помощью «крісів» стали гонити мирныхъ селянъ до арміи. Народъ ховался, где могъ. Днями сидѣли въ полю, по военныхъ окопахъ, а ночью крались до села, щобы захватити троха хлѣба и дальше добывати свои лѣта въ окопахъ. Прійшолъ часъ, що ховатись дальше не можно было, бо карны экспедиціи, а головно урядъ громадскій, или комиссаріатъ, якъ тогда ихъ называно, забиралъ у ховающагося все, що малъ дома: корову послѣдню отъ дѣтей, зерно и т. д. Ночью приходитъ до хаты, то уже его жена или батько молили: «Мужу, чи сыну, иди до войска, бо мы уже вытримати не можемо . . . Забрали все и завтра выставятъ все на лицитацію, если не зголосишься на постерунокъ». Якъ на знакъ всѣ, що ховались, явились въ село. Явно ходили и гордо дивились въ очи бывшимъ катамъ. Але якъ было идти боронити державу, коли тѣ сами, що роспинались за Украину, сидятъ дома якъ украинскіи боги и имъ ани не снится идти боронити своей самостійной Украины. Длятого власне собрались всѣ, которымъ уже надоѣло то збыткованье, позабирали въ руки карабины и явились въ село, щобы забрати всѣхъ тѣхъ, которы хотятъ Украины. За хвилю всѣ мазепинцы, соломянны патріоты, были забраны въ русскіи ряды — въ армію. Въ селѣ остались только два вѣрныхъ сыны Украины, которы сховались и боронити Украину ани рушъ. Русскій отрядъ (въ самостійной Украинской державѣ) явился на подворью одного изъ нихъ и съ словами: «Где той мазепинецъ, который такъ хоче Украины, а не иде на фронтъ?» — стали перетрясати все въ хатѣ. Перешукали каждый кутикъ въ хатѣ, стодолѣ и стайнѣ, но нигде его не было: гдесь такъ скрылся, що найти невозможно. Уже мали отходити, коли въ воротахъ встрѣтили дѣвчинку, котора на запыть, где Д., отвѣтила: «Въ скрыньѣ . . .». Отрядъ вернулся до хаты и прямо до скрыньи. Скрынья, розумѣется была замкнена, тому зажадали ключа. Жена отказалась дати ключъ. Моментально розбито замокъ и отворено скрынью. Тамъ было полно, до самого верха, пряжи. Що тутъ теперь робити. На команду: «вылѣзай, бо штыкомъ колю въ мѣтки!» — никто не отозвался. Но коли одинъ изъ отряда заѣхалъ штыкомъ межъ пряжу, то мѣтки зарухались и дался чути голосъ: «Не колітъ, я вылажу!» За хвилю духъ былъ середъ хаты. Онъ представлялъ страшный видъ: волосы побурены, на половину съ мохомъ пряжи, очи вывалилъ на окружающихъ его. Забрали того героя и съ нимъ просто до хаты украинского патріота Ш., который малъ лавочку и робилъ бизнесъ съ проходящихъ русскихъ войскъ. Той пронюхалъ, въ чемъ дѣло, и сдѣлался хорымъ. Коли отрядъ явился въ хатѣ, онъ уже лежалъ въ перинахъ и стоналъ. Но то не помогло. На приказъ явилась фѣра и Ш. опинился въ перинахъ на возѣ. Такъ украинскихъ героевъ отставлено до команды «запіля» въ Чортковѣ. На пытанье сотника: «А то звідки тѣ пташки кацапы?» — отвѣтили ему громко: «Се кацапы приводятъ тѣхъ, що не хотятъ идти боронити Украины». Сотникъ смѣшался немного, но придѣлилъ привезенныхъ украинцевъ до различныхъ четъ. Такимъ способомъ Джуринъ освободился отъ мазепинскихъ героевъ, которы умѣли въ селѣ будовати Украину, а на фронтъ не хотѣли идти боронити ея.

Въ часѣ, якъ украинска армія робила «равбцугъ» (такъ говорило населеніе, бо то не былъ «рикцугъ», а дѣйстно «равбцугъ» ) и коли упомянутый Ш. явился передъ тѣмъ же сотникомъ, то послѣдній со смѣхомъ сказалъ ему: «Ш., Ш., ты продалъ Украину».

Найбольшіи бои шли коло Львова, переважно въ Винницкихъ лѣсахъ. Въ томъ часѣ дошло до соединенія Східной Украины съ Західной, чи наоборотъ. Пару дней робили парады. Украинска армія въ холодѣ и голодѣ, боса сидѣла въ окопахъ наполовину съ болотомъ и снѣгомъ. Было щось страшного, не до описанья. На Львовъ стрѣляти не вольно было, бо во Львовѣ находились разны знакомы украинскихъ офицеровъ. Когда изъ Кіева пріѣхали отряды кавалеріи и пѣхоты на помощь галицкимъ украинцамъ, то всѣ нарѣпрянцы, якъ офицеры такъ и солдаты, были за тѣмъ, щобы брати сейчасъ Львовъ. Изъ-за того дошло скоро до непоразумѣнія между галицкими и кіевскими украинцами. Галицкіи офицеры стали не довѣряти закордонцамъ, якъ православнымъ и москалямъ, и не позволяли имъ аттаковати Львовъ. Тогда нарѣпрянцы, возмущенны такимъ поведеніемъ галицкихъ офицеровъ, оставили поле битвы и заладувавшись въ поѣздъ, рушили обратно до Кіева. Галицке командованіе рѣшило покарати наднѣпрянцевъ якъ дезертировъ и бунтовщиковъ. Коли эшалонъ подъѣзжалъ до станціи Бѣло-Чортковска, долженъ былъ остановитись, бо ж. д. была разрушена. Изъ станціи никто не приходилъ и наднѣпрянское войско не знало, що дѣлати. Но коли гдекоторы изъ нихъ стали выходити изъ вагоновъ, довѣдались сразу, въ чемъ дѣло. Затрещали пулеметы. Солдаты кинулись утѣкати, кто куда могъ. Но были убиты и ранены.

Въ упомянутой уже книгѣ О. Мегаса говорится много про польскіи звѣрства. Я тутъ не буду боронити ни польскихъ звѣрей, ни украинскихъ, а приведу пару случаевъ, и читатель най самъ выводитъ себѣ свои заключенія.

Въ мѣшане село Д., въ которомъ жили поляки и русины, приходитъ украинска армія и напастуе невинныхъ и безборонныхъ польскихъ женщинъ и дѣвчатъ. Бьютъ, рабуютъ безъ всякого розумного основанія. Дѣлаютъ то, що не робили найгоршіи татары. За пару хвиль польска армія натискае, и входятъ тоже въ село «галерчики». Въ селѣ сумъ, плачь и нарѣканія. Офицеръ пытаесь, що сталось. Чуетъ отвѣтъ, що украинцы того ограбили, того убили, ту знапастовали, третьяго повѣсили на вербѣ, бо онъ былъ «кацапъ», якъ они говорили.

Въ селѣ робится ревизія, пишутся протоколы. Оставшіися старики и женщины выповѣдаютъ, що то робилъ сынъ того и того. Польскіи жолнѣры начинаютъ росправу: за 10 головъ нищатъ 20. Тѣмчасомъ въ село является У. С. С., которого батька украинцы повѣсили. Теперь идетъ люта росправа. У. С. С. за батька бьетъ нѣсколькихъ сродниковъ того, що повѣсилъ его батька.

Отже кто далъ починъ до тѣхъ звѣрствъ?

Коло Бережанъ украинцы повѣсили парудесятъ селянъ за то, що посмѣли назвати себе русинами. Изъ тюрьмы въ Дрогобичѣ былъ освобожденъ Т. Г—чъ. Коли выйшолъ изъ мѣста, увидѣлъ 18 человѣкъ, висящихъ на шнурахъ. Катовъ удалось еще заскочити и словити. Изъ 18 повѣшенныхъ удалось отрѣзати и спасти 13, а 5 погибли. На тѣхъ самыхъ шнурахъ были повѣшены теперь тѣ самы каты. И певно тѣ каты записаны въ украинскихъ спискахъ, якъ жертвы польского звѣрства.

Стрѣлы . . . крики — и уже въ селѣ поляки. Но другого дня въ село приходитъ снова отдѣлъ украинской арміи. Сотникъ зажадалъ отъ комиссара села 150 штукъ худобы, 150 коней, зерна и всего иншого. Въ селѣ насталъ плачь отъ одного конца до другого. Солдаты ходятъ отъ хаты до хаты и берутъ все, що попало. Грабежъ безъ конца, безъ мѣры. Що было послѣдне, то забрали и согнали коло комиссара. Наразъ вбѣгае въ хату комиссара одинъ хлопецъ Н. М. и съ карабиномъ, якъ звычайно стрѣлецъ, говоритъ: «Пане сотникъ, въ ста крокахъ отсюда, въ тѣхъ вонъ вильхахъ, польска армія!» — и съ тѣми словами выбѣжалъ на городъ и выстрѣлилъ пять разъ изъ карабина, на знакъ, що се уже перестрѣлка. Сотникъ и его деньщикъ только въ сорочкахъ утѣкли и цѣла армія, котора грабила село, начала въ великой паникѣ утѣкати въ сторону села Б. Поляки прійшли доперва другого дня. Такъ той отважный хлопецъ спасъ послѣдне майно того села.

Такихъ низкихъ грабежей не видѣлъ никто въ Галичинѣ раньше, хотя много войска перешло черезъ той край за долгіи роки войны. Вотъ случай: иде группа украинскихъ сѣчовиковъ. По дорогѣ встрѣчаютъ старого 75-лѣтняго старика и говорятъ ему: «Ты, старый, лягай тутъ и давай намъ свои черевики!» Старикъ зналъ хорошо, що то значитъ, и добровольно поддался.

Въ другомъ селѣ приходятъ до хаты шукати за аммуниціей. Въ скрыньяхъ, которы розбивали карабинами, шукали за арматами. Но коли въ скрыньѣ арматъ не найшли, тогда кладетъ одинъ на землю шнурокъ, а на шнурокъ кладетъ всяке платье изъ той скрыньи. Но помагаютъ слезы дѣвчатъ и матери, не помагаетъ цѣлованье по рукахъ такого драба. Забравши все, уходятъ. За ними приходятъ другіи и шукаютъ за пулеметами, но уже не въ скрыньяхъ, которы розбиты, а за пазухами женщинъ, и тамъ знаходятъ не пулеметъ, а пару центовъ, которы забираютъ.

Тутъ постараюсь описати случай, якого я былъ наочнымъ свидѣтелемъ. Коло комиссара I. В. передъ хатою ростетъ черешня, а на ней привязанный на шнурѣ виситъ Гр. М—къ. Що хвиля сѣчовикъ льетъ на него воду и на перемѣну съ водою даетъ ему 25 нагаевъ. Хлопчина, 17-лѣтній, сталъ черный, якъ земля. Такъ его били и катовали 3 годины. За той часъ насходилось много людей, переважно женщинъ, которы горько плакали, видячи таку украинску инквизицію. Коли хлопецъ былъ уже непритомный и лежалъ безъ чувствъ на землѣ, женщины начали просити офицера, гдеякіи цѣловали его по рукахъ и благали: «Пане сотникъ, дайте спокой невинному хлопцу». А сотникъ крикнулъ: «Я не есмъ панъ, я тутъ теперь богъ, знаете!» Въ концѣ концовъ хлопця пустилъ, але той хлопецъ на его приказъ мусѣлъ нюхати землю и говорити, що се есть земля украинска, а не русска, и онъ украинецъ, а не русинъ.

Коли мазепинскіи головачи за дубы и нафту наскладали досыть грошей, начали «равбцугъ» изъ Галичины. Въ Галичинѣ по ихъ отходѣ не осталось ничого, все было заграблене до тла. Галичина стала однимъ кладбищемъ, переполнена плачемъ, горемъ, недолею.

Еще одинъ характерный случай. Коли та украинска армія, отступаючи гола и боса за Збручъ, дошла до Возерянъ и тамъ на станціи застала нѣсколько вагоновъ съ убраньемъ, то солдаты кинулись на тѣ вагоны. Однако сейчасъ офицеры заборонили трогати тѣ вагоны: «Не вольно брати, бо нема еще приказу». За хвилю на станцію пришла польска патруль и захопила вагоны съ убраньемъ.

Коли уже недобитки украинской арміи опинились надъ Збручемъ, тогда сотникъ сказалъ до своихъ солдатъ (коли давалъ сей приказъ, то патрули были уставлены кругомъ, щобы кто изъ цивильныхъ не подслухалъ): «Теперь, панове борцi, мы переходимъ Збручъ и за хвилю будемъ въ чужомъ краю. Тамъ рабувати не вольно, а тѣмъ больше, що тѣ москали народъ отважный и можетъ убити первого попавшого, кто хотѣлъ бы щось потягнути изъ хаты. Въ Галичинѣ намъ вольно было, бо мы дома».

И такъ галицка армія перейшла Збручъ. Все награбленне съ народа добро опинилось тутъ за Збручемъ. Каждый мазепинскій богъ малъ свое добро. Все награбленне, що находилось въ Народной Скарбницѣ въ вагонахъ, было погружено на фѣры, и съ того стался обозъ въ 150 фѣръ, наладованныхъ тайными паками. Обозъ стоялъ въ безопасномѣ мѣстѣ въ лѣсѣ, где одна сотня ту Скарбницу боронила и стерегла, якъ въ день, такъ въ ночи.

Спытаешься, дорогій читателю, откуда взялось то добро. На то я отвѣчу: то добро взялось изъ награбленного народного добра, изъ реквизицiй разныхъ кооперативъ, банковъ и другихъ предпріятій, изъ золотыхъ предметовъ, якъ кульчиковъ, браслетовъ, перстеней, забранныхъ у приватныхъ людей.

Галицка армія послѣ перехода Збруча пережила страшну трагедію. Переходила одного дня до Деникина, другого — до большевиковъ, третьяго — до поляковъ, Махно, Зеленого и т. д., ажъ въ концѣ концовъ кинулась холера и тифъ. Въ Винницѣ и Жмеринкѣ можно было видѣти сотки нашихъ братьевъ, которы приведенны сюда политикерами, валялись по тротуарахъ. Болѣзни нищили ихъ безпощадно. Падали на улицахъ, якъ солома, ходили поверхъ нихъ, а ряды ихъ все больше таяли. То былъ трагическій эпилогъ украинского самостійнического политиканства въ Галичинѣ.

Оставшіися недобитки одни пошли до большевиковъ, другіи пристали къ полякамъ, а третьи присоединились къ бандамъ. Въ концѣ концовъ и Народна Скарбница была разграблена въ части цивильными людьми, а решту Петлюра и другіи лидеры забрали и выѣхали заграницу.