Вечерѣло. Солнце уже слало послѣдніи свои лучи на землю, замолкли птахи, тихо и благо ставало на Божьемъ свѣтѣ.

Дорогою, что вела изъ мѣста на фармы, ишла пара молодыхъ людей. Онъ, молодецъ, лѣтъ двадцати четырехъ, красивый, стрункій, съ буйною чуприною, лице безусое, смѣющееся, каріи очи, высокое чело. Она лѣтъ семнадцати, нѣжная, хрупкая, якъ леліинъ цвѣтъ. Ясный волосъ вился кучерями на ея головцѣ, синіи оченята отражали въ себѣ невинность и незнакомость житья съ его бурными переворотами. Усточки, яко цвѣтъ розы, лице не обзнакомленное еще съ штукою малеванья и пріукрашиванья, бѣлыи зубы — словомъ, писанка - краля, не дѣвчина.

Они шли, держачи себе за руки, и тихо говорили съ собою.

— И якъ же намъ быти теперь, Мартуся? — спросилъ ея спутникъ.

— Богъ одинъ знаетъ, что дѣлати, Андрею, — тихо отказала Марта. — Незавидна наша доля, и сумный менѣ предвиджуется конецъ!

— Не тревожь своего сердца, моя ты голубко, — сталъ утѣшати ее Андрей. — Свѣтъ не безъ добрыхъ людей, ачей они поможутъ намъ добитися нашего счастья.

— Знаешь, Андрею, что я уже пять ночей не сплю, а всегда думаю о томъ, чѣмъ провинилися мы, что позналися и полюбили себе взаимно. За что вороги хотятъ насъ разлучити, и что я винна моей мачесѣ, что она такъ напосѣлася на мене ? Ни дня, ни ночи не даетъ менѣ супокою: «Иди, иди за старого Марка, — онъ тебѣ одинъ подъ пару! У него фарма и гроши, и за нимъ твое счастье!»

— Безсовѣстна вѣдьма, — съ обуреньемъ промовилъ Андрей. — Она не хочетъ памятати, что старому годится быти уже не отцемъ, а прадѣдомъ твоимъ. У него больше семидесяти лѣтъ; три жены уже загналъ до гробу, а теперь, числячи на свои гроши, онъ кощавою рукою посягаетъ еще по тебе. Но не быти тому николи; поки я жію, ты не будешь его женою... хиба, что сама захочешь его богатства...

— Андрею, и не соромно тебѣ такое казати и такъ низко думати о мнѣ, — отвѣтила Марта, и двѣ слезинки покотилися изъ ея оченятъ.

— Марто, прости мене за дурное слово, я знаю тебе и самъ не вѣдаю, чего я такъ озлобился, и что кажу. Но если-бы ты знала, якъ болитъ мене душа, якъ непривѣтный выглядаетъ весь тотъ свѣтъ, якъ мрачно на очахъ и на думцѣ...

— И менѣ не легче, голубе мой, — тихо промовила Марта. — Безъ тебе, безъ твоей любви совяну я, якъ вянетъ цвѣтъ безъ солнца, якъ гибнетъ рыба безъ воды.

Въ молчанію они уйшли кусень дороги, а потомъ Андрей заговорилъ опять:

— Но нѣтъ, Марто, нѣтъ такой силы, чтобы могла насъ розлучити. Богъ насъ свелъ разомъ и Онъ не позволитъ намъ розойтися. Знаешь, Мартусе, что? утекаймо разомъ изъ отси. Свѣтъ широкій, у мене здоровыи руки, я зароблю на наше прокормленіе. Далеко отъ своихъ, забудемъ въ взаимной любви на все старое и по новому устроимъ нашу жизнь. Что ты на тое скажешь, Мартусе?

— Андрею, если бы я была сама одна, безъ заботъ, то и нынѣ я готова бы все кинути и идти съ тобою, хотя бы на край земли. Но ты знаешь, что у мене старый, несчастный отецъ - калѣка и три сестрички - малютки. Если я ихъ покину, то мачеха поѣстъ ихъ всѣхъ поѣдомъ, она изгонитъ ихъ съ сего свѣта. Безъ мене они пропадутъ и погибнутъ.

— И такъ, что намъ почати, несчастнымъ и бездольннымъ? — глухо спыталъ ея Андрей.

— Сдатися на волю Всевышняго: если Онъ намъ не поможетъ, то никто не заступится за нами. Мачеха тебе ненавидитъ и настроила отца моего противъ тебе. Даже имени твоего никто не смѣетъ произнести въ домѣ. Марко ихъ подпоюетъ, улещаетъ словами и дарунками. А менѣ проходу нѣтъ отъ дорѣкань отца и мачехи: «Иди, иди за него, самъ Богъ тебѣ посылаетъ такую долю». Легче бы менѣ въ могилу, якъ чути о немъ, не то, чтобы вязати себѣ съ нимъ свѣтъ.

— Марто, я знаю, что ты любишь мене и то щиро. Знай же, что пока я живый, то ты не станешь женою старого того пса! Або менѣ, або ему конецъ — двохъ насъ за богато на томъ свѣтѣ! Пропади онъ пропадомъ вѣчнымъ! — уже на цѣлый голосъ крикнулъ разъяренный Андрей.

И такъ они были заняты своимъ безталаннымъ горемъ, что и не добачили, якъ слѣдомъ за ними ишолъ кто-то и слухалъ уважно ихъ бесѣды. Они наближалися уже до дороги, якая поворачивала на ту фарму, где жила Марта.

Тутъ въ слезахъ и болю они распрощалися до завтрашняго дня и разойшлися обое сумныи, обое печальныи.

«Кто-жъ они такіи?» — спытаете.

Андрей — сирота, работникъ на одной фармѣ, честный, бравый, но при томъ кругомъ бѣдный молодецъ.

Марта — самая старшая дочка фармера Якима Ворончика. Якимъ, человѣкъ старый и темный, былъ совсѣмъ подъ вліяніемъ своей другой жены Софіи, якая держала его, якъ то кажутъ, въ жмени. Родомъ ляшка, она молодыи свои лѣта протратила по службахъ въ мѣстѣ, а по смерти первой жены Якима и матери его четверыхъ дѣтей чепилася его руками и ногами, поки старый не ввелъ ее въ свой домъ, яко другую свою законную жену. Онъ переписалъ на ню весь свой маетокъ, такъ что онъ самъ и его несчастныи дѣти остались на ласцѣ злюки-мачехи. Софія была, якъ то кажутъ, триста миль изъ пекла родомъ; она и замѣнила въ пекло мирную до теперь жизнь Якимовой семьи. Она ненавидѣла его и его дѣтей, но особенно житья не давала найстаршей Мартѣ. Проклинала ее и злословила, сухой не оставляла на ней нитки, ганила передъ чужими, звала лѣнтяйкой и неробой. Молодшіи три дѣвчатка тряслися передъ нею, они боялися ея рукъ и ея проклятого языка, якій сыпалъ громами и проклонами отъ рана до ночи.

Мягкій сердцемъ Якимъ ослѣпъ, неначе онъ всецѣло поддался воли своей жены, и на все дивился ея очами, для святого супокою не перечилъ ей ни въ чомъ, такъ что ея воля была мѣриломъ для всѣхъ въ семъѣ.

Молодыи дѣвчата ходили бы и голы и босы, если бы не Марта, якая отъ рана до ночи трудилася на фармѣ, а вечеромъ до поздней годины шитьемъ заробляла на пріодѣвокъ для себе и для сестеръ. За свой же трудъ она собирала лайку и проклоны отъ вѣдьмы-мачехи. Фарма ихъ была въ чистомъ полѣ, далеко отъ другихъ. Но слухомъ полнится земля, и сосѣди минали издалека Софію и неразъ заплакали надъ недолею несчастныхъ сиротъ. Гдеякіи, встрѣтивши Марту, радили ей, чтобы она не вязала себѣ свѣта, чтобы кинула всю ту погань и ишла изъ дома прочь. Но не такая была Марта — она помнила слова умирающей своей матери: «Мартусе, якъ мене не станетъ, ты будь матерію для всѣхъ нихъ!» И она терпѣла все, и побои, и проклоны, она несла свой тяжелый крестъ, а все изъ любви къ покойной матери, изъ уваженія къ ея послѣдней волѣ, изъ любви до старого отца и своихъ нелѣтнихъ сестеръ.

Она изъ всей души полюбила сироту Андрея за его нѣжное, доброе сердце; она платила ему привязаніемъ и чувствомъ взаимности за его къ ней безграничную любовь.

Но скоро о томъ узнала мачеха, тогда ажъ хата затряслася отъ ея пекольной зависти. Она поганила Марту и Андрея послѣдними словами, нагнала его изъ дома, затравила собаками и заборонила ему даже подходити до границы своей фармы.

И такъ обое молодята только рѣдко и то потайки могли побачитися, поплакати и поклястися одно другому въ своей вѣрности.

Якая же была причина той ненависти Софіи до никому ничего неповинного Андрея? Причина была такая. О три мили отъ Якимовой (а радше сказати, отъ его жены) фармы жилъ старый скряга, вдовець Марко. Онъ числилъ уже по-надъ семьдесятъ лѣтъ, похоронилъ, а радше живыми поклалъ въ гробь уже три жены и считался дуже богатымъ человѣкомъ. Старый, но еще крѣпкій на видъ скупарь хвалился, что имѣетъ, кромѣ банковыхъ книжечекъ, еще цѣлую скрыночку золота, закопанного на своей фармѣ. Жилъ самъ, одинокій; самъ себѣ варилъ ѣсти и пралъ сорочки; никого не припускалъ до себе, кромѣ одного пословаченного поляка сосѣда, съ якимъ водилъ кумпанію. Тому то, уже трупомъ вонячому Марку приглянулася Марта, и въ старомъ дуплѣ загорѣлъ огонь. Марко рѣшилъ, что она муситъ быти его четвертою женою.

Хитро онъ повелъ дѣло и началъ его отъ Софіи. Не щадилъ грошей, и вскорѣ мачеха уже всѣми силами стояла за нимъ. Якимъ поддался волѣ своей жены, а солодкая водка доправила дѣло. Марко уже не отходитъ отъ хаты, Якима, молодшого отъ него на четверть столѣтья, зоветъ «татомъ», а Софію — «мамою», даетъ имъ дарунки, угощаетъ каждого дня и мало дбаетъ на тое, что Марта на самый его видъ трясется цѣлая отъ отразы и ужаса.

Софія дьявольскимъ способомъ обходилася съ Мартою: стала ей подлещатися, хвалила старого пса подъ небеса, говорила, что съ старымъ найлучшее житье, что онъ будетъ на рукахъ носити молодую жену, что ей хиба не достанетъ пташачого молока, и что по его смерти она будетъ первая богачка на всю околицю. Коли же побачила, что ея слова не имѣютъ на Марту ни найменьшого вліянія, тогда стала юдити противъ нея Якима. Доходило до ужасныхъ подѣй въ домѣ томъ, где колись былъ миръ и тишина. Пьяный Якимъ билъ и за косы по землѣ тягалъ несчастную Марту, синяками покрывалъ ея бѣлое тѣло, дорѣкалъ непослухомъ и невдячностью, грозилъ проклятіемъ. А несчастная дѣвчина все тое терпѣла, она плакала цѣлыми ночами, она боролася съ покусою покинути домъ и родню, но на очахъ ея стоялъ все видъ умирающей матери и въ памяти были послѣдніи ея слова.

И такое то адское житье волѣклося уже цѣлыми мѣсяцами, и конца всего не можно было предвидѣти.

Марта со страхомъ наближалася до своего дома. Она знала, что старый врагъ ея, Марко, сидитъ тамъ, и самая мысль о немъ лякала ее.

И дѣйстно, въ хатѣ шла гостина. На столѣ стояла фляшка «муншайна» и другая съ виномъ. Якимъ и Софія были уже «подъ охотою». Одинъ Марко, якій почти николи ничего не пилъ, былъ тверезый.

— Прецѣнь, ты показалася до дому, — крикнула Софія: — я думала, что ты уже ночевати будешь въ мѣстѣ. Сѣдай вечеряти... вотъ тутъ коло Марка... Сѣдай, якъ кажу!

Марта послухала, но коли Марко хотѣлъ обняти ее за шею, она оттолкнула его совсѣмъ не легко.

— Вы знаете, что я того не терплю, — сказала она.

— Диви, якая недотрога... но не для всѣхъ. Якъ бы такъ тотъ драбъ, Андрей, тутъ былъ, то она бы охотно съ нимъ и до рана сидѣла, — зашипѣла язя-мачеха.

— Го, го, го, нехай онъ менѣ покажется тутъ, — промовилъ Якимъ: — я ему кости почислю, тому злодѣю, такому дѣду, такому бомови...

— Что-жъ онъ вамъ завинилъ такого, что такъ грѣшите на него? — промовила Марта.

— Видишь, еще ся заступаетъ за драбомъ! Но нехай тамъ его нечистый носитъ, а ты, дѣвко, знай, что на другій тиждень твое весѣлье съ Маркомъ, — сказалъ Якимъ.

— Тату, вы знаете, что того николи не будетъ, и я николи не выйду за Марка.

— А кто тебе о тое будется пытати, скажи менѣ, моя премудренице? На что я тебѣ отецъ, абымъ не имѣлъ права приказати, чи что такое? Своимъ розумомъ хочешь жити? Но нѣтъ, поки я жію, будетъ такъ, якъ я кажу.

— Марто, — зашепотѣлъ Марко: — и въ небѣ тебѣ такъ не будетъ, якъ за мною. Пальцемъ до работы тебѣ не дамъ доторкнутися, будешь пановати, уберу тебе, якъ царевну. У мене грошей полно, и въ банку, и золото есть.

— Не хочу я вашего золота, ни вашихъ убраньствъ, не хочу и чути о васъ, вотъ послѣднее мое слово.

— Видишь, яка подуфала, якъ языкъ роспускаетъ, — скричала Софія.

— На все есть способы. Якъ я ее добре спережу ременемъ и замкну въ свинскій хлѣвъ на хлѣбъ и воду, то она инакше заспѣваетъ, — проговорилъ гнѣвно Якимъ.

— Тату, бійте и забійте, мучьте, морѣтъ голодомъ, а я таки не пойду за старого замужъ!

— Кто тутъ старый? — зашепотѣлъ Марко. — Только песъ старый, а я еще десять молодыхъ стою.

— Шукайте же собѣ другой жены, а на мене забудьте, — вотъ вамъ послѣднее мое слово. — Тутъ Америка — свободная страна, и примусу тутъ нѣтъ.

— Чекай но, доню, я тебѣ покажу свободу, — сказалъ разлюченный Якимъ и цѣлою силою ударилъ несчастную Марту по лицѣ. Бѣдная дѣвчина упала, якъ подкошенный цвѣтъ, а Якимъ сталъ ее еще копати ногами. Марко нѣбыто хотѣлъ боронити, но Софія сказала ему: «Не пхайтеся между отца и дѣти, ничего ей не будетъ, скорше прійдетъ до розума».

На другій день молодшіи дѣти дармо пыталися за Мартою. Они не знали, что избита дѣвчина сидитъ въ пустомъ шпихлѣрѣ, за колодкою, и тамъ горько заливается слезами.

Другого дня рознеслася вѣдомость, что Андрей арестованъ и сидитъ въ тюрьмѣ. «Варантъ» на него выбралъ старый Марко, якій присягнулъ на тое, что Андрей въ ночи напалъ на него и обрабовалъ его изъ грошей.

— Кто бы ся сподѣвалъ того? — стали говорити люди: — такій выдавался статочный и добрый, такій тихій...

— Въ тихой водѣ нечистый сидитъ, моя кумо!

— И что съ нимъ теперь будетъ?

— Получитъ якихъ десять лѣтъ тюрьмы и согнѣетъ тамъ.

— Недаромъ «билъ» за него поставили въ двѣ тысячи. Но кто за него заручится, нема такихъ дурныхъ!

— Знаешь, Марто, попался твой Андрей — сидитъ уже въ тюрьмѣ, — сказала того же дня Софія дѣвчинѣ.

— За что такое?

— За рабунокъ. Напалъ въ ночи на Марка и ограбилъ его изъ грошей. Теперь жди на него до сивого волоса... За якихъ десять, пятнадцать лѣтъ увидишь его.

— То не правда, — скрикнула Марта: — то ложь, Андрей не сдѣлалъ того!

— Нехай по твоему будетъ и брехня, но онъ сидитъ въ «лакопѣ» и не выйдетъ изъ него. Одинъ Марко можетъ его спасти.

И съ тѣми словами лишила злая мачеха безталанную дѣвчину.

Вечеромъ отець ввелъ ее опять въ хату. Тутъ былъ Марко и его пріятель полякъ. Они подтвердили сумную вѣдомостъ о несчастномъ Андрею, а полякъ додалъ отъ нехотя:

— Добре, что еще житья васъ не позбавилъ, сосѣдо. А то на дняхъ я самъ чулъ на свои уха, якъ онъ отгрожувался вамъ, что або ему, або вамъ не жить на томъ свѣтѣ. Вотъ поспытайте Марты, она также чула его грозьбы.

Марта встряслася вся, она пригадала себѣ послѣднюю свою бесѣду съ Андреемъ и дѣйстно онъ сказалъ тотѣ слова.

Но несчастная дѣвчина ани на хвилю не сомнѣвалася въ томъ, что дорогій ея сердцю молодецъ совсѣмъ не виновный.

— Марку, — сказала она: — майте Бога въ сердцѣ, освободѣтъ Андрея. Я буду за васъ день и ночь молитися Богу, но не дайте невинному мучитися задармо въ тюрьмѣ.

— Гмъ, Марго, онъ совсѣмъ не невинный. Я на тое присягалъ и присягалъ на правду. Но если схочешь повѣнчатися со мною, то я его освободжу, хоть тое будетъ много стояти. А если не схочешь, то нехай гніетъ въ криминалѣ; ты сама подъ присягою будешь свѣдчити противъ него, что онъ хотѣлъ мене убити. Подумай о томъ и нехай будетъ по твоей волѣ.

Другого дня на кортѣ повѣнчали Марка съ Мартою, а до трехъ дней потомъ Андрей опинился на свободѣ. Онъ не зналъ, что свободу тую онъ завдячувалъ посвященности Марты, якая не могла перетерпѣти его несчастья и пожертвовала цѣлымъ своимъ житьемъ, цѣлою судьбою для спасенія возлюбленного своего Андрея. Тотъ, узнавши о томъ, что Марта выйшла за Марка, гокинулъ тую околицю и пропалъ безслѣдно.

Минулъ заледво одинъ мѣсяцъ отъ послѣдне случившагося. Короткій то промежутокъ часу, а сколько перемѣны! Бѣдная Марта плачетъ день и ночь на свою долю. Она робитъ горьше наймички, отъ вчасного ранка до поздней ночи она рукъ не покладаетъ. А надъ нею, неначебы якій атаманъ, зпущается ея старый мужъ Марко:

— А что, графиня, руки заложила, га? — бормочетъ онъ. — Роби, если хочешь ѣсти, роби, моя газдыне плюховата. Тутъ тебѣ не твоего піяка-тата газдовство, тутъ муситъ быти порядокъ!

Не роботы боится Марта: она изъ малку навыкла до ней. А поѣдомъ ѣстъ ее безпрестанная доганная бесѣда ея мужа, якому никто въ свѣтѣ не могъ бы догодити.

Мало дбаетъ она и про тое, что она вѣчно голодна, бо старый скупарь все держитъ подъ замкомъ и отчисляетъ кажду крупу и каждую фасолину. Онъ замкнулъ подъ замокъ даже пріодѣвокъ Марты, такъ что она ни крокомъ не можетъ выйти изъ дома.

На першихъ дняхъ приходили сестры, но Марко насварилъ на нихъ и прогналъ изъ фармы: «Тутъ не маете чего шукати... вонъ менѣ изъ отси, неробы-лѣнтяйки!»

Якось на дняхъ зайшли до нихъ Якимъ и Софія — обычайно, провѣдати «молодыхъ». Прійшли и сѣли. Марко даже не отзывается до нихъ.

— Якъ же вамъ Богъ милуетъ, дорогіи мои дѣти?—пытается Якимъ. — Все ли гараздъ между вами?

— Все, славити Господа Бога, — шепотомъ отвѣчаетъ Марта.

— А ты, зятику, что воды въ ротъ набралъ, чи что такое, стоишь, яко нѣмый? Честуй же насъ, родителей твоихъ, ставь фляшки на столъ! А ты, жено, ставь жареную курку, небойся, нынѣ при недѣли у тебе всего добра припасено!

— Выбачайте, тату, но я не надѣялася гостей, и ничего не варила нынѣ.

— Дивно то якось вы жіете: въ недѣлю и обѣда не варили...

— А что тамъ долго говорити, — прошепотѣлъ Марко: — не всегда при печи стояти и на всякихъ дармоѣдовъ готовити!

— То мы у тебе дармоѣды? — сказалъ протяжно Якимъ. — Дякую тебѣ, дорогій зятику, за славное угощеніе. Передше ты инакше спѣвалъ!

— Что было передше, то передше, а теперь такъ! — отвѣтилъ Марко. — Якая вамъ охота тягатися, яко дѣдамъ, по чужихъ фармахъ, хиба у себе уже нѣтъ, что въ рыло вложити?

— Диви, якій премудрый сталъ! — закричала Софія. — Ты забылъ, что менѣ обѣщевалъ передъ весѣльемъ, га?

— Что, мало наѣлистеся моей працы и напили? Мало я вамъ заплатилъ готовыми грошми за тую мальованную цяцю? А та хустка на васъ за чьи гроши, може не за мои? Спродалисьте дѣвчину и свое достали, а теперь съ Богомъ отъ моего порога. У мене вамъ не шинокъ и не ресторанъ, чуете?

И пойшли достойныи тато и мама, прямо выгнанныи изъ хаты вдячного зятика. За тое бѣдная Марта плакала безустанно ажъ до поздного вечера. Она чувствовала, что сама она осталася на свѣтѣ, сама, якъ былина въ полѣ, запроданная старому извергу, безпощадному володѣтелю ея души и тѣла.

— Ой, кумоньку, что то у Марка не добре!

— А что такое?

— Кажутъ, что Марта дуже хора. Мабудь побилъ ее старый дуже сильно. За докторомъ поѣхали.

— Добре ей такъ, по что лакомилася на его богатство? Абы онъ сдохъ, старый собака, уже четвертую жену зо свѣта гонитъ!

Того же дня Марту безпамятную перевезли въ госпиталь. Она пролежала тутъ три мѣсяцы и коли выйшла изъ госпиталя, никто бы не спозналъ давной красавицы Марты, никто бы не сказалъ, что ей не тридцать, а всего семнадцать лѣтъ. Почти безсильная, безъ кровинки въ лицѣ она поѣхала съ Якимомъ на его фарму.

Тутъ все смѣнилося не до познанія. Не стало трудящихся рукъ Марты, и все упало въ непорядокъ. Самъ домъ выглядалъ радше на хлѣвъ, якъ на уютную колись-то господу.

Софія присмирѣла; мабудь совѣсть не давала ей супокою. Она слезами привитала Марту и уложила въ постель. Всѣ дбали за ню, но было уже поздно. Марта гасла, якъ тота свѣчка таетъ отъ огня. Марко ани не показывался, онъ радъ былъ, что посбылся молодой жены, якая своею покорностію и своимъ молчаньемъ житье ему затраивала. Онъ обчислялъ всѣ свои убытки, положенныи нимъ за время его сватовства, и проклиналъ заровно Марту, якъ Якима и Софію. О тое, что молодая его жена лежитъ тяжко больная, онъ и не дбалъ. У него не было ани за грошъ людского чутья. Вся его душа давно уже выжила въ немъ и пропала, исчезла изъ него. Даже старый песъ, прожившій два десятка лѣтъ при немъ, кинулъ его и уйшолъ въ лѣсъ, чтобы передъ своею кончиною не дивитися на злодѣя, газду своего.

Была святая недѣля. Въ хатѣ Якима нынѣ соборовали Марту. Нѣтъ уже надежды на то, абы она прійшла до силъ. Плачутъ, заводятъ сестры, плачетъ старый Якимъ, плачетъ и Софія.

— Не плачьте, тату, я васъ не забуду и передъ Богомъ буду молиться за вами всѣми.

— Донечко моя, якъ менѣ не плакати, а кто-жъ, якъ не я, завязалъ тебѣ свѣтъ тотъ? Я былъ злымъ отцемъ для тебе, и Богъ менѣ николи того не проститъ.

— Нѣ, тату, я вымолю вамъ прощеніе и каяніе за грѣхи ваши. Только, молю васъ, дбайте за тѣ сироты, что сами теперь уже останутся. Я дбала за нихъ, сколько могла, а теперь постарайтеся о тое, чтобы они не были, якъ та былинка въ полѣ. Они-жъ ваши дѣти, не цыганята якіи то...

Въ хату увойшолъ очень рѣдкій тутъ гость, именно, тотъ фармеръ, у которого служилъ донедавна Андрей.

Принесъ онъ радостную вѣдомостъ, что Андрей вернулся.

Блѣдное, якъ снѣгъ, лице Марты окрылося неначебы румянцемъ.

— Где-жъ онъ, чему не идетъ въ хату? — спросилъ Якимъ.

— Онъ бы радъ духомъ тутъ злетѣти, но боится вашего гнѣва, бо-жъ вы ему заборонили даже близко дома подходити.

— Господи, позовѣтъ его сейчасъ, може онъ будетъ лѣкаремъ для несчастной Марты, — скрикнулъ Якимъ и самъ кинулся изъ хаты, чтобы чѣмъ скорѣе ввести Андрея.

— Марто моя, Марто! — съ плачемъ припалъ безталанный молодець до ложа, на якомъ лежала кончающая земную свою жизнь возлюбленная нимъ дѣвчина.

— Прости менѣ, Андрею, — шептала она: — я только для того выйшла за Марка, чтобы ты не мучился невинно въ криминалѣ. Я тебе только одного щиро все любила, видитъ тое Богъ и Пречистая свѣдкомъ тому Матерь...

Оглушаючій плачъ Андрея сволновалъ дуже ее.

— Не плачь, мой милый, Богъ знаетъ, что робитъ. Онъ не хотѣлъ тутъ дозволити на наше счастье, но Онъ насъ сполучитъ тамъ въ небѣ. Свѣтъ передъ тобою... Молися Богу и не забывай на нашу чистую, святую любовь...

Она стала рукою гладити голову Андрея, якій майже безъ памяти клячалъ при ней.

— Менѣ темно въ очахъ творится... Молѣтся всѣ за мене, о, Господи, прости менѣ всѣ мои грѣхи... Тату..., Андрею... и вы, мамо... и вы, сироты, прощайте всѣ менѣ... Что за голосъ, неначебы въ церкви спѣвали? Чую голосъ звона, якій онъ чудесный!... Вотъ и мама небощка коло мене!... Мамо, куда ты ведешь мене, я иду, иду за тобою... Андрею, прощай и прости мене... Тату, видите маму, вотъ она, такъ жалостно дивится на васъ... Господи, въ Твои руки отдаю душу мою...

Не стало бѣдной Марты. Изъ за десяти и больше миль пріѣхали свои и чужіи люди на ея похороны. Я хоронилъ ее, и середъ громадного плачу мы опустили тѣло ея въ нѣдро матери всѣхъ насъ — земли.

На похоронѣ не было только Марка. Онъ не явился, и добре сдѣлалъ, а то люди готовы были живьемъ его роздерти.

Минуло отъ того часу пять лѣтъ. Ни слѣда уже по фармѣ Якима; онъ спродалъ все, и домъ его и всѣ будынки сгорѣли до чиста. Онъ самъ умеръ въ мѣстѣ, по Софіи и слѣдъ пропалъ, а дѣти, якъ пташата безъ гнѣзда, розбрелися свѣтомъ.

Что сталося съ Андреемъ, я не знаю. Одни кажутъ, что онъ уже померъ, другіи не даютъ тому вѣры. Може Господь послалъ ему лѣкъ забытія на страшное его горе.

Жіетъ еще старый Марко и ни на волосъ не измѣнился. Все одинаково скупый и все думаетъ о пятой женѣ.

А на фармерскомъ кладбищѣ, при святой церкви стоитъ на могилцѣ крестъ каменный, трираменный. Двѣ плакучіи березки принялися по-при гробѣ, на нихъ сѣдаютъ пташата и поминаютъ святую мученицу, якая спитъ въ той могилѣ.

Вотъ вамъ и вся короткая, но отъ початку до конца вполнѣ правдивая исторія.