Кириллъ Тарабухъ прожилъ въ Нью Іоркѣ 27 лѣтъ. На третій день, якъ пріѣхалъ изъ старого краю, швагеръ запровадилъ его до своего «боса», и Кириллъ досталъ безъ долгихъ церемоній роботу въ гузиковнѣ. Нынѣ Кириллу уже 45 лѣтъ, но ходитъ до той самой роботы и робитъ гузики при томъ самомъ окнѣ.

Кириллъ не любилъ подорожувати. Кромѣ Нью Іорка, онъ былъ лишь разъ въ Джерзи Сити, якъ женился его стрыечный братъ, которому Кириллъ былъ за дружбу.

Десять лѣтъ тому назадъ Кириллъ оженился съ не дуже красивой, но зато згодливой своей нынѣшней супругой Параской и переѣхалъ съ ней на нову квартиру. Съ часомъ въ ихъ маленькихъ двухъ комнатахъ и кухонкѣ прибавилось плачу, бѣганины и росходовъ, бо молодыиъ супругамъ народился наслѣдникъ — сынъ, а за рокъ — другій.

Найбольше боялся Кириллъ плачу дѣтей. Неразъ въ ночи кричалъ на жену: «На раны Боски, тримай му гамбу, або що, бо насъ съ «румівъ» выженутъ». А на рано, идучи до роботы, Кириллъ боялся пройти мимо «джіаниторки», що буде сваритись изъ-за дѣтей и прикаже забиратися прочь изъ дому.

Помалу Кириллъ складалъ центикъ до центика, и грошенята росли. Роздѣлилъ онъ то по разныхъ банкахъ, бо сподѣвался, що всѣ отразу не збанкротуютъ. И по англійски троха подучился, набралъ больше смѣлости и якъ ишолъ улицей въ новомъ «сутѣ», въ жолтыхъ, поскрипующихъ черевикахъ и соломяномъ капелюсѣ, то никому бы и въ голову не пришло, що то бывшій «гриноръ» Кириллъ Тарабухъ.

Кириллъ любилъ Америку и передъ всѣми ганилъ старый край. Съ американскими властями не малъ николи ніякихъ непріятиостей. И ситизенскіи паперы досталъ легко. Якъ ходилъ за тѣми паперами, то якійсь выголенный и высокій съ долгимъ носомъ, но сухій, якъ жердь, урядникъ запытался его:

— Кто открылъ Америку?

Кириллъ памяталъ добре, що все на свѣтѣ походитъ отъ Бога, и отповѣлъ увѣренно: «Mr. God!»

Урядникъ поглянулъ съ заинтересованьемъ на Кирилла, якъ бы говорилъ: «Эхъ, ты пташку, хоть и чужинець, но не такій ты глупый, якъ могло бы сдаватися. Ты може мене хочешь зловити. . .»

— А кто былъ Колумбусъ? 

Кириллъ со своей стороны сильно удивился, якимъ способомъ тотъ сухій американець могь знати Колумбуса, которого въ ихъ селѣ, въ старомъ краю, звали старымъ приблудой. Тотъ Колумбусъ ходилъ помежъ людей и жебралъ, часомъ ворожилъ, а часомъ и укралъ.

— Э, то не быль американець, — отповѣлъ наконецъ Кириллъ.

— You are perfectly right, — замѣтилъ съ удовлетвореніемъ урядникъ, которому загадочный способъ отвѣчанья Кирилла начиналъ дуже подобатися.

— Ну, а якого роду былъ Колумбусъ? — спытался еще урядникъ.

— Того никто не зналъ точно, — отповѣлъ Кириллъ.

— Sure! — согласился урядникъ, додаючи: — испанцы кажутъ, що онъ испанецъ, а итальянцы кричатъ, що Колумбусъ ихъ. Можливо, итальянцы маютъ больше правды. Enough!

Такъ Кириллъ сдалъ свой «эгзаминейшэнъ», получилъ паперы и стался полноправнымъ ситизеномъ американскимъ.

Разъ въ «шапѣ» форманъ ударилъ одного роботника въ лице и еще выгналъ съ роботы. Другіи роботники зачали протестовати, хотѣли выйти на страйкъ, но Кириллъ былъ противъ и всѣмъ говорилъ:

— А добре сомарови зробилъ, най на другій разъ пильнуе роботы, а не меле языкомъ.

Въ головѣ Кирилла не могло помѣститися, якъ можно противъ боса и его формана выступати.

— Ладный ты челядникъ, що противъ своего господаря ся порывае, — оповѣдалъ потомъ Кириллъ.

До ніякихъ организацій Кириллъ не належалъ и еще смѣялся съ тѣхъ, що робятъ уніи и платятъ гроши:

— Я бы имъ ани цента не далъ, бо то не хочеся одному съ другимъ робити, та съ роботника дре. Лучше, хлопе, зробишь, якъ за тоты гроши выпьешь.

Такъ говорилъ Кириллъ, но самъ пити не пилъ, хибаль при честунку, коли кто нибудь другій платилъ.

Но разъ случилося, що въ томъ самомъ домѣ, где жилъ Кириллъ, умеръ якійсь словакъ, который до ніякой организаціи не належалъ, и не было кому его похоронити. Кириллъ видѣлъ, якъ пріѣхала передъ домъ якась фѣра, якъ забрали трупа и повезли куда то безъ священника и безъ процессіи, но никто не зналъ, що съ нимъ зробили. То такъ потрясло душевно Кирилла, що пару ночи не спалъ, а потомъ пошолъ и записался до мѣстцевого братства на «христіанскій похоронъ» и на хору запомогу.

Въ томъ самомъ братствѣ стоялъ членомъ краянъ Кирилла — Петро Попельничка. Онъ въ старомъ краю былъ троха въ гимназіи, но не могъ собѣ дати рады съ латинскими формами и пріѣхалъ до Америки. Робилъ съ початку по шапахъ и проклиналъ Колумбуса за то, що Америку открылъ. Грошей не малъ, бо ся его не тримали: якъ отложилъ 200 долларовъ, то заразъ впадалъ въ яку нибудь хвороту и лежалъ дома, пока всѣ гроши ся не розошли.

Петро Попельничка былъ явный большевикъ. Коли вычиталъ въ газетахъ, що въ Россіи буржуи улицы замѣтаютъ, а рабочіи лишь надзираютъ, то дуже собѣ сподобалъ такіи порядки и записался до рабочей организаціи на «давнтавнѣ» и ходилъ на ихъ митинги, а своихъ людей старался перетягнути на большевицку вѣру.

Часто межи Петромъ и Кирилломъ доходило до острыхъ споровъ. Но Кириллъ не малъ Петра за серьезного человѣка, бо не былъ при центахъ. Але часами, якъ почулъ отъ Петра о томъ, що творится на большевицкихъ митингахъ, то начиналъ побоюватися за свои гроши въ банкахъ.

На одномъ братскомъ митингѣ было прочитано воззваніе якой то рабочей организаціи съ просьбой о жертвы для фамилій майнеровъ, пострѣлянныхъ въ битцѣ съ полиціей и скэбами въ Вирджиніи.

Кирилъ запротестовалъ противъ собиранія жертвъ и сказалъ:

— Якъ бы не завинили, то бы ихъ не стрѣляли. А вы собѣ сидьте тихо и не зачепайтеся съ полиціей.

— Прошу о слово! — крикнулъ Петро.

Въ галѣ сдѣлался шумъ, бо всѣ предчували, що буде добра звада.

— Петро Попельничка мае слово, — крикнулъ предсѣдатель и гримнулъ кіянкой по столѣ.

— Товарищи, — началъ Попельничка: — мы чули тутъ страшны слова человѣка, который называеся рабочимъ, а онъ горшій тиранъ, якъ послѣдній капиталистъ-кровопійца. Онъ одобряе стрѣлянье до роботника. Но я не чудуюся ему, бо онъ темный, несвѣдомый рабъ, лизунъ капиталистичного строя, але я чудуюся вамъ, товарищи, що вы такого темного вола держите между собою. Я вношу, щобы ему показати нашъ работничій гнѣвъ и нашу свѣдомость и выкинути его изъ братства. . .

— Сѣдай, сѣдай! — раздались голосы въ залѣ.

Но тутъ Кириллъ не вытерпѣлъ, бо до Петра былъ смѣлый, и занѣмъ можно было що нибудь предприняти, подбѣжалъ до него и замахнулся рукой. Но битися имъ не дали, а розняли ихъ и якось утихомирили.

Послѣдня точка программы была справа русской школы. Молодый секретарь братства всталъ и началъ говорити, що русскіи дѣти пропадаютъ безъ школы и безъ религіи, що семьи ся роспадаютъ и изъ молодыхъ хлопцевъ и дѣвчатъ робятся бомы. Проектъ секретаря былъ такій, щобы каждый членъ, который мае дѣти, посылалъ ихъ до русской школы и платилъ по одному доллару въ мѣсяцъ отъ дитины, то изъ того можно буде оплатити учителя и помѣщеніе.

Кириллъ и тутъ запротестовалъ. Онъ забралъ голосъ и сказалъ:

— Якъ ся кому фамилія роспадае и дѣти не тримаются купы, най собѣ ихъ повяже дротомъ. Чого моя фамилія ся не роспадае? А школы русской намъ не треба, бо мы маемо американску школу. Тутъ есть Америка, а не Россія. Снова, якъ суть бомы изъ дачьихъ дѣтей, то видно таке уже насѣнье. Но у насъ, слава Богу, есть полиція, и она знае, що съ бомами робити. Лучше послати отъ братства делегацію до капитана полиціи и подяковати, що добре порядокъ тримаютъ.

Петро сидѣлъ нахмуренный и не чулъ, що говорилося. Въ немъ кипѣлъ страшный гнѣвъ противъ Кирилла. «Чекай, огидо, — думалъ онъ: — тебе первого поставимо передъ роботничій революціонный судъ».

Протестъ Кирилла поддержалъ якійсь членъ, потомъ поднялось больше голосовъ, що школы не треба, и даже безъ голосованья предложенье секретаря упало.

За два мѣсяцы отбылся рочный митингъ. За тотъ часъ популярность Кирилла сильно возросла, и на митингу, якъ пришло до выборовъ нового предсѣдателя и начали ставити кандидатовъ, якійсь членъ крикнулъ:

— Кириллъ Тарабухъ.

— Я поддержую, — отозвались хоромъ, якъ бы сговорились, задніи кресла.

Якійсь членъ въ правомъ углу попросилъ слово и не дуже складной бесѣдой толковалъ, що Кириллъ розсудный человѣкъ, и не буде давати братскіи гроши на всѣлякіи дурнички.

Случилось то, чого мало кто ожидалъ: Тарабухъ получилъ двѣ трети всѣхъ голосовъ, и былъ избранъ предсѣдателемъ братства. Изъ старыхъ урядниковъ не вышелъ ани одинъ. Перепалъ и секретарь, который выступалъ съ планомъ основанія школы.

По митингу Кириллъ возвращался домой, окруженный великой дружиной своихъ сторонниковъ. Всѣ хотѣли быти близко нового предсѣдателя.

— Но, але мы показали мудрагелямъ, — говорили изъ той дружины.

— Ани 10 голосовъ не досталъ самъ главный ихъ атаманъ, старый секретарь.

— Хотѣли выбрати своихъ, щобы потомъ выдавати братскіи гроши на всякіи дурнички, но штука не удалась.

Кириллъ лишь подсмѣховался и больше слухалъ, а мало говорилъ. Теперь онъ малъ вполнѣ независимый видъ. Руки заложилъ назадъ и крачалъ широко и поважно, перекладаючи тѣло то на праву, то на лѣву ногу. Коли вступилъ до дому, где жилъ, то по коридорѣ передъ дверьми «джіаниторки» ступалъ тяжко и голосно, що ажъ джіаниторка отворила дверь и выглянула.

— Гэло, миссисъ! How are you? — крикнулъ ей весело Кириллъ.

Джіаниторка долго смотрѣла вслѣдъ за Кирилломъ и думала: «Первый разъ вижу того человѣка подхмеленного». 

При новомъ предсѣдателѣ дѣла въ братствѣ пошли по-новому. На одномъ собраніи было рѣшено давати мѣсячно по 5 додларовъ полиціанту, щобы малъ «добре око» для братства, особенно явъ братство будетъ мати забавы. Осенью устроено великій балъ съ всякими забавами и продавано горячіи напитки въ пивницѣ подъ заломъ. Тотъ балъ далъ братству чистого зыску 200 долларовъ.

Петра Попельничку выкинено изъ братства заразъ на первомъ митингу. На томъ митингу онъ сталъ протестовати противъ нового предсѣдателя и робилъ обструкцію. Коли выбрано отъ членовъ мѣсячне, Петро попросилъ слова. Кириллъ, который былъ первый разъ за предсѣдательскимъ столомъ, относился любезно до всѣхъ и всѣмъ давалъ слово.

— Я, товариши, — говорилъ Петро: — не былъ на послѣднемъ митингѣ, и теперь жалую, бо вижу, кого тутъ выбрали до уряду. Я предлагаю произвести новы выборы, бо тотъ, що тамъ сидитъ за предсѣдательскимъ столомъ, ворогъ роботничого класса. Онъ не може быти предсѣдателемъ роботничой организаціи. При томъ онъ подписатися добре не умѣе. . .

Въ залѣ сдѣлался страшный шумъ. Кириллъ почервонѣлъ такъ, що ани слова не могъ проговорити. Но его сторонники не стратили притомности и закричали Петра, не даючи ему продолжати бесѣду.

Кириллъ скоро опамятался, коли увидѣлъ, що братство за нимъ, сорвался съ кресла и крикнулъ:

— Выкиньте прочь того бома и большевика!

Двѣ тяжкіи руки вцѣпились Петру за колнѣръ и выставили его за двери. Кириллъ заразъ предложилъ, щобы Петра вычеркнути изъ числа членовъ братства за то, що ширилъ раздоръ и большевизмъ. Протестовъ ніякихъ не было, и предложеніе было объявлено принятымъ.

Передъ закрытіемъ митинга попросилъ слово бывшій секретарь и сказалъ, що получилъ на свой адресъ, но на имя братства, письмо изъ русского сиротанца, въ которомъ просятъ поддержки. Отъ себе бывшій секретарь додалъ, що, по его мнѣнію, треба помочи, бо въ томъ сиротанцѣ суть русскіи сироты, которыи остались безъ родителей и мусятъ сдаватися на ласку добрыхъ людей.

— Ту, братья, якъ чуете, — сталъ поясняти предсѣдатель Кириллъ: — хотятъ отъ насъ грошей на якій тамъ сиротинецъ и сироты. Я не знаю, якіи тамъ сироты суть, але такъ думаю, що честныхъ родителей тамъ дѣтей нема. Нашъ братъ Василь Шолтысъ може и на такіи дѣти давати гроши, бо своихъ дѣтей не мае, але мы маемо свои дѣти. Я такъ вижу, що въ томъ сиротинцѣ знали, до кого письмо заадресовати, бо заадресовали его до брата Шолтыса. . .

Кириллова партія засмѣялась на весь голосъ и забила въ руки въ знакъ одобренія словъ Кирилла. Бывшій секретарь поднялъ руку и хотѣлъ щось говорити, но Кириллъ заявилъ, що уже поздня година и на него дома жде вечеря и жена, такъ онъ муситъ митингъ закрыти.

Одного вечера Кириллъ возвращался съ работы съ грошами тыждневой выплаты въ карманѣ. Уже стемнѣло добре и падалъ дождь съ липкимъ снѣгомъ. Кириллъ рѣшилъ въ душѣ, что лучше идти пѣшкомъ, чѣмъ брати «элевейторъ», бо въ карманѣ останется пять центовъ. При томъ до дому не было больше, якъ 10 блоковъ.

На углу одной улицы къ Кириллу приступили двѣ закутанны въ плащи фигуры и ждурнули его чѣмсь подъ боки, такъ що Кириллъ ажъ вскрикнулъ.

— Пс-стъ . . . ани слова, бо поѣдешь, откуда никто еще не вернулся. Давай гроши! — закомандовала тихо, но твердо, одна фигура.

Тутъ Кириллу стало ясно, що тѣ тупы предметы, якими ждурнули его предъ хвилей бандиты, то ничъ шине, а револьверы. Холодъ подступилъ къ его сердцу, и онъ чулъ, якъ деревенѣе на цѣломъ тѣлѣ. Теперь бы онъ уже не крикнулъ, хотя бы и хотѣлъ. Только одна права рука дѣйствовала самостоятельно, якъ бы мала свои уши и чула команду бандита. Она сягнула до кармана, достала оттуда нераспечатанный еще конвертъ съ 32 долларами и отдала, трясучися, бандиту.

Бандиты прошлись съ Кирилломъ до половины блока, потомъ сказали: «Good night», и повернули въ противоположную сторону. Скоро и слѣдъ за ними пропалъ.

А Кириллъ ишолъ якійсь часъ дальше въ такой позѣ, якъ бы бандиты были еще по его бокамъ, но потомъ очнулся и оглянулся. Никого уже коло него не было. Права рука сягнула снова до кармана, но въ карманѣ было пусто. Кириллу затуманилось въ очахъ и сдавалось ему, що упаде на мокрый тротуаръ.

Снѣгъ падалъ дальше тяжкими хлопьями. На улицѣ было угрюмо и непривѣтливо, якъ бы вся природа гнѣвалась на людей. Кириллъ переставлялъ ногу попередъ ноги и доплелся до дверей своей квартиры. Не обращаючи вниманія на жену, онъ подошелъ до стола въ кухнѣ и сѣлъ на кресло.

Тутъ только Параска поглянула на него и догадалась, що съ Кирилломъ що то неладно. Она отложила горня, яке держала въ рукахъ, приступила къ Кириллу и спыталася:

— Кириллъ, що ся стало?

Кириллъ поднялъ на ню очи, закрыты мглой, и лишъ махнулъ рукой, якъ бы говорилъ:

«Дай спокой, уже пропало . . .».

— Що, выгнали тя съ роботы?

Въ Кириллѣ щось оживилось, якась часть души прояснилась, и онъ взялъ свою покорну и всегда згодливу жену за руку и сказалъ, превозмогаючи страшну боль:

— Нѣтъ, не выгнали, але обокрали мене бомы на улицѣ, цѣлу «пейду» забрали.

Параска заплакала: «Ой, боженьку нашъ, та що будемъ теперь робити на свѣтѣ, коли на улицѣ гроши отбераютъ».

Въ кутику на креслѣ тулились до себе двое дѣтей Кирилловыхъ — оба его наслѣдники. Они понимали своимъ розумомъ, що съ татомъ дуже зле, що ктось сильнѣйшій отъ тата отобралъ имъ гроши, и тато не могутъ собѣ дати рады съ тѣмъ ворогомъ. Такъ за мамой стали и они плаката.

Кириллъ не ѣлъ ничого, хотя Параска просила его вечеряти. «Не можу, бо чую, якъ бы ктось всѣ внутренности отравилъ мнѣ въ тѣлѣ», говорилъ Кириллъ и лягъ спати безъ ѣды. На другій день Кириллъ всталъ съ совершенно измѣненнымъ лицомъ. Вмѣсто пригнетенного равнодушія и безжизненности, на его лицѣ горѣла теперь злость и тверда рѣшимостъ. Онъ собрался, но не до роботы, а на выходъ, якъ бы до церкви, и не сказавши ни слова своей женѣ, вышелъ изъ дому.

Широкими и смѣлыми кроками проходилъ Кириллъ улицами Нью Іорка. Онъ былъ мужчина широкоплечій, высокого росту, крѣпко сложенный. Отъ своего тата и его предковъ онъ унаслѣдовалъ ту тѣлесну крѣпость и ростъ. Взросли они всѣ въ лѣсистыхъ Карпатахъ, на свѣжемъ воздухѣ, среди твердой работы. Тѣло развивалось, закалилось и привыкло къ тяжелому труду. И якось дивно выглядало, що тотъ крѣпкій, широкоплечій Кириллъ робилъ всю жизнь коло маленькихъ гузиковъ.

У одного дома Кириллъ остановился на хвильку, якъ бы щось забылъ и теперь старался то вспомнити, но потомъ открылъ дверь и быстро пошолъ по сходахъ гень до горы на четвертый поверхъ. Тутъ запукалъ до дверей и коли якась старша женщина открыла кругле оконце въ двери, Кириллъ спытался:

— Петро Попельничка дома?

— Дома, але мыслю, онъ еще спитъ.

— Добре, то не шкодитъ, я хочу его видѣти.

Женщина открыла дверь, впустила Кирилла и показала ему комнату Петра Попельнички.

Кириллъ запукалъ и заразъ самъ отворилъ дверь и вошолъ до середины. Въ углу маленькой комнатки стояла желѣзна кроватка, а на ней храпѣлъ еще беззаботно великій нью-іоркскій революціонеръ Петро Попельничка.

Скрипъ двери и тяжкіи кроки Кирилла розбудили спячого. Онъ протеръ очи и посмотрѣлъ на стоящого предъ нимъ Кирилла, протеръ еще разъ и снова посмотрѣлъ. 

— Тьфу! — зафырчалъ Петро. — Чи то вы, Тарабухъ, тутъ?

— Іесъ, сэръ, то л, Кириллъ Тарабухъ, въ своей власной особѣ.

Петро скочилъ съ постели и накинулъ на себе стару лѣтню плащину. Потомъ, звернувшися до Кирилла, сказалъ:

— Сѣдайте, я дуже радъ, хотя видите, у мене не все въ порядкѣ.

— Слухай, Петре, где суть тоты комитеты, що революцію маютъ зробити?

Петро вытаращилъ очи, но тутъ же въ головѣ мелькнула мысль: «Шпіонъ, то певно».

— Зберайся! — крикнулъ Кириллъ. — Пойдемо заразъ тамъ до нихъ, щобы робили разъ даякій порядокъ на свѣтѣ, бо то уже вытриманья нѣтъ тымъ буржуямъ: — всѣ крадутъ и друтъ съ роботника,

— Що, вы ту прійшли шпіонувати? — спытался Петро, вглядаючися пристально въ лице Кирилла.

— Не плеть дурницъ, Петре! Мене вчера обокрали дочиста, и я первый хочу революціи.

— Що кажете? — присѣлъ на креслѣ Петро.

— На публичной улицѣ, на очахъ полиціи забрали мнѣ всю «пейду» за минувшій тыждень. Не буду же теперь такимъ дуракомъ, щобы на другихъ робити. Я роблю, якъ сомаръ, 6 дней, а другій приде съ револьверомъ и все забере.

На лицѣ Петра засіяла радость. Онъ присѣлъ ближе къ Кириллу и съ увлеченіемъ сталъ говорити ему о революціи. Не было уже и тѣни старого недружелюбія между ними. Теперь они были двѣ души объединенны одной мыслію, посвятившіися служенію одной цѣли.

Долго велась та революціонная бесѣда въ неубранной комнаткѣ Петра Попельнички. Потомъ Кириллъ подождалъ на Петра, пока тотъ умылся и одѣлся, а такъ пошли разомъ до Роботниччого Клуба на «давнъ-тавнѣ».

Съ тѣхъ поръ Кириллъ и Петро были нерозлучны товарищи. На братскихъ митингахъ Кириллъ сталъ говорити революціонны бесѣды противъ буржуевъ, а найбольше противъ полиціи, що злодѣевъ закрывав. Было рѣшено не давати больше ніякихъ грошей полиціантамъ.

Уже три мѣсяцы минуло съ того дня, якъ бандиты ограбили Кирилла, а онъ не былъ еще ни разу на работѣ. Жена плакала и сама хотѣла идти до работы, но Кириллъ говорилъ ей, що не треба робити, бо буде революція, и еще Морганъ и Рокфеллеръ будутъ замѣтати улицы.

Одного вечера въ Роботничомъ Клубѣ устраивали балъ на доходъ рабочей газеты. Кириллъ выбралъ того дня изъ банку 50 долларовъ и врѣзалсл на забавѣ основательно. По забавѣ онъ вышелъ на улицу добре похмеленный и началъ выкриковати по англійски, що рабочіи всѣмъ покажутъ свой кулакъ. Скоро къ пьяному Кириллу подошелъ полиціантъ и приказалъ замолчати. Петро, якъ завидѣлъ полиціанта, сейчасъ перешолъ на другу сторону улицы и, скрывшися за сходами воздушной дороги, смотрѣлъ, що съ того буде.

Кириллъ не уступился, а началъ кричати на полиціанта. Полиціантъ безъ долгого намыслу потягъ его палкой по головѣ. То окончательно омрачило всѣ мысли пьяного Кирилла. Онъ схватилъ полиціанта за шею, а другой рукой съ полного размаху луснулъ его въ лице. Полиціантъ, якійсь старѣющій айришъ, заточился и отступился пару кроковъ назадъ, а потомъ, поднявши палку, прискочилъ и спустилъ ю на голову Кирилла три раза подъ рядъ. Кириллъ упалъ на землю. Полиціантъ схватилъ его за колнѣръ, поднялъ одной рукой, а другой еще лупилъ по головѣ. Потомъ вызвалъ патруль и отдалъ ему избитого до безпамятства Кирилла.

Петро дивился долго за уѣзжавшей полицейской каретой и думалъ: «О чортъ бы то побралъ . . . Добре, що я завчасу перескочилъ на сю сторону улицы».

На другій день Петро встрѣтился на улицѣ съ Михайломъ Гавраномъ, молодымъ энергичнымъ рабочимъ, который прибылъ до Америки по войнѣ, тутъ заразъ по-при свою роботу записался на вечерніи курсы, научился по-англійски, потомъ окончилъ курсъ промысловой школы и досталъ уже хорошу роботу электро-механика.

— Губятъ и преслѣдуютъ страшно рабочій классъ тѣ капиталисты, — сказалъ Петро. — Вотъ и Кирилла арестовали.

— Якіи же вы рабочіи? — отозвался съ усмѣхомъ Михаилъ.

— Якъ то не рабочіи, а що по твоему? — удивился Петро.

— Вы боретесь съ капиталистами, якъ и тога липовяне, що до решета солнце лапали.

— Та якъ же иначе боротись? — начинадъ сердитись Петро. — Самъ Ленинъ сказалъ, що лишь насильной революціей можно скинути капиталистическій строй.

— Вотъ того то и Ленинъ не допускалъ, что между рабочими большинство еще такихъ, якъ ты и Кириллъ. Такимъ рабочимъ не лишь капиталистовъ, но и панской розги еще потребно. Треба учитись, Петре, при томъ треба организоватись, а тогда безъ вашей насильной революціи можно зробити лучшій порядокъ, чѣмъ нынѣшній. А теперь будь здоровъ, бо не маю часу, — сказалъ Михаилъ и пошолъ своей дорогой.

Кирилла подержали пару дней въ полицейской тюрьмѣ и выпустили на свободу. Отъ братства ходили просити за нимъ Михаилъ Гавранъ и бывшій секретарь. Они разсказали, що Кириллъ николи политикой не интересовался и що виноватъ тутъ не самъ Кириллъ, а Петро Попельничка. Полиція кинулась арестовати Петра, но онъ перенюхалъ письмо носомъ и куда то исчезъ.