Кончился пиръ у князя... Давно затихли веселы пѣсни, замолкли золотострунны гусли... Наступила ночь.

Спитъ крѣпко Кіевъ. Заснулъ и весь княжій дворъ; спятъ дружинники, спятъ мужи, отроки... Спить и челядь княжа. Одинъ на пуховыхъ перинахъ, густы кудри розметалися по подушему на пуховыхъ перинахъ, густы кудри розметалися по подушкѣ. Очи, воспалены черезъ долге неспанье, куда то глядятъ въ даль... Черезъ узке оконце дивится тамъ на площадь, гдѣ яснымъ пламенемъ горятъ неугасимы костры капища Перуна.

Перунъ!

Грозный то богъ, кидающій въ своемъ гнѣвѣ громы, огонь и стрѣлы. Сколько разъ молился передъ нимъ Владиміръ, сколько кровавыхъ и безкровныхъ принесъ ему жертвъ, сколько разныхъ драгоцѣнныхъ подарковъ, а все онъ не милостивъ къ нему. Може за то, що отъ часовъ княгини Ольги, его бабки, принявшей христіянство, не приносятся ему человѣческіи жертвы? Може за то тоска мутитъ его сердце? Може чувствуе тяжесть, що не преслѣдуе христіянъ, но позваляе имъ сооружати свои молельни въ близости города въ разныхъ пещерахъ?

Осмѣлили христіяне. Ихъ священники больше не скрываются, не кланяются Перуну, не отдаютъ честь его жрецамъ. Жрецы нарѣкаютъ, нарѣкае дружина. Кіевляне ненавидятъ христіянъ, боятся ихъ волхованій и неразъ уже прошено Владиміра, щобы запретити имъ богослуженіе ихъ Богу.

Якій то Богъ? Добрый или злобный. Но если бы онъ не былъ добрымъ, то не исповѣдывала бы его премудра княгиня Ольга, бабка его, принявша въ Цареградѣ христіянство. А онъ такъ любилъ свою бабку... А може христіяне не виноваты?

И мечеся Владиміръ по постели. Передъ нимъ стоитъ нерозвязана загадка: Кто истинный, чи Перунъ, чи тотъ Богъ, которого чтила бабка? Кому должны кланятися люди? И въ отчаяніи, що могъ сомнѣватися въ Перуна, кличе:

— Великій Перунъ! Великій, могучій Перунъ!

И щобы прогнати тѣ мысли, якіи ему показалися богохульными, стараеся думати о далекомъ прошломъ. Передъ нимъ переносится то, що онъ пережилъ...

Видитъ себе мальчикомъ еще. Живе онъ въ высокомъ теремѣ подъ крыломъ улюбленной бабки, Ольги. Свою матерь помнитъ мало, она умерла, когда былъ еще маленькимъ. Она впрочемъ не мѣшалася въ его выхованье. Кромѣ ней, Святославъ, его отецъ, малъ еще и другіи жены по поганскому обряду. Тѣ жены не любили его матери, Малуши, такъ якъ она изъ простой рабыни — ключницы стала женою князя. И если бы не княгиня Ольга, то певно бы загрызли и его и его мать.

Мало помнитъ теперь Владиміръ бабку, но помнитъ, що она и ей женщины молились Богу, въ которого увѣровали, когда ѣздили въ Грецію. Молилися, спѣвали псальмы... Приходили и священники, курили ладанъ, спѣвали, молилися.

Отца помнитъ хорошо, хотя онъ вѣчно былъ въ походахъ. Онъ былъ могучій, передъ самимъ его именемъ дрожали его непріятели. Ѣлъ мало, одѣвался просто, спалъ на сѣдлѣ, а когда шелъ на врага, то напередъ ему о томъ сообщалъ. Численность врага его не страшила.

Новы воспоминанія...

Умерла его бабка, Ольга, погибъ и Святославъ, но еще передъ смертью роздѣлилъ свои владѣнія между сыновъ. Ярополкъ досталъ Кіевъ, Олегъ землю Древлянску, а Новгородцы попросили Владиміра на престолъ. Но долго сгоды не было.

Пошелъ Ярополкъ войною противъ Олега. Погибъ Олегъ, а Владиміръ утѣкъ за море къ варягамъ. Помнитъ онъ дику страну и море, помнитъ и поворотъ по трехлѣтнемъ тамъ пребываніи, помнитъ и походъ на Ярополка. Онъ уже шестьнадцатьлѣтній молодецъ, жадный побѣды и славы.

По дорогѣ узналъ, що въ Полоцкомъ княжествѣ есть хороша княжна, Рогнѣда, и хотѣлъ съ нею женитися, но та отвѣтила, що не пойде за сына рабыни. Закипѣлъ злобою князь, пошелъ войною на Полоцкого князя, въ бою погибъ старый князь и его сыны и Владиміръ взялъ насильно въ жены горду княжну.

Владиміру вело. Относилъ онъ побѣды, окончательно братъ Ярополкъ хотѣлъ помиритися. Когда онъ входилъ въ шатро Владиміра, безъ его вѣдомости убили его... Погибъ Ярополкъ и Владиміръ сталъ одинокимъ княземъ на всей русской земли, сталъ „краснымъ солнышкомъ” своего народа, успѣшно завоевалъ всѣ доокрестны близкіи племена.

За его владѣнія розцвѣла Русь, якъ пышна красавица, розвилось ей богатство, мощь, торговля.

И сами боги рѣшили, сдаеся, охраняти Русь. И що ему больше треба? Но нѣтъ, щемитъ его сердце, нѣтъ сна, нѣтъ спокоя.

— Перуне великій поможи! — шепче князь — покажи чудо, дай менѣ знати, кто правый, чи ты, чи Тотъ невѣдомый. Кого исповѣдывала премудра бабка?

Но Перунъ молчалъ.

И сама ночь молчала. Не было отвѣта на тревожащіи Владиміра вопросы.

Теплый ясный лѣтній поранокъ. На площади толпится народъ. Вокругъ капища Перуна непроходимы толпы. Священный костеръ ярко горитъ. Трескъ костра мѣшаеся со звуками играющихъ помощниковъ жрецовъ божища и шептомъ толпы. Но нечаянно роздаеся звукъ гудковъ. Появляются жрецы. На нихъ бѣлы одежды, за поясами заткнуты кроткіи ножи. Тѣми ножами будутъ рѣзати животныхъ въ жертву Перуну. Около жертвенника стоитъ нѣсколько воловъ и козловъ, приведеныхъ въ жертву. Ждутъ только князя, щобы начати праздненство.

Наконецъ появляеся князь, а вокругъ него вооружена дружина. Князь одѣтъ богато, но лице его мрачне. По совѣту жрецовъ рѣшилъ онъ сегодня принести обильну жертву въ честь Перуна. Хоче умилостивити грозного бога, щобы снялъ тяжесть съ его души, а также щобы допомогъ ему въ новомъ походѣ. Давно собирался въ Грецію, тягне его та богата страна, откуда приходитъ непонятне для него христіянство. Или онъ мечемъ прекратитъ смѣлостъ исповѣдниковъ христіянства, или же тѣмъ самимъ мечемъ постигне нове ученіе. Щобы пересвѣдчитися еще разъ въ величіи и могучести Перуна, онъ пришелъ умилостивити его жертвами и попробовати судьбы.

Появляеся найстаршій жрець Перуна. За нимъ служители другихъ боговъ, якъ Стрибога, богини Макоши, Дажбога, Сымирога и другихъ. Приближаеся торжественна минута. Начинаютъ грати голоснѣйше на разныхъ инструментахъ. Жрецы спѣваютъ головну молитву Перуну, поднимаючи руки до горы. Вся площадь якъ одинъ человѣкъ падае на колѣна. Кіевляне чтятъ своего бога, и, ударяючись въ груди, голосятъ:

— Смилуйся, Перуне! Пошли намъ свою благодать.

Поднялися съ колѣнъ жрецы. Помощники съ трудомъ тягнутъ огромного вола къ жертвеннику. Верховный жрецъ наближаеся, взмахивае ножемъ, ударяе съ силою въ вола и тотъ валится на землю. Изъ его шеи кровь прыскае, одинъ изъ жрецовъ подставляе чашу, чаша наполняеся до береговъ дымящею кровью, а тогда подноситъ къ устамъ и пье горячу еще кровь. Та кровь опяняе его не меньше вина и дае ему силу предсказанія будущности. Другіи жрецы уже обходятъ капище хороводомъ и славословятъ Перуна. Убитого вола пожирае цѣлкомъ священный огонь, хотя обычаемъ было давати богу только нѣкоторы части, решту же употребляти на пиръ.

За первою жертвою принесено другу.

Видъ крови опянѣлъ присутствующихъ. Они молятся еще больше горячо. Передъ капище выходитъ жрець съ окровавленными губами отъ недавне выпитой крови и громкимъ произноситъ голосомъ:

— Великій Перунъ! Могучій, грозный богъ будь милостивъ къ намъ!

Къ верховному жрецу подводятъ черного, якъ уголь коня. Его ноздри сдаются дышати огнемъ. На немъ нарядна попона блеще золотомъ. Помощники розкладаютъ на земли копья, недалеко одно отъ другого. Верховный жрецъ бере подъ узду коня и веде. Конь иде стройно не задѣваючи копья. Народъ съ жадностью устремилъ на него очи. Если конь пройде, не задѣвши ногою ни одного копья, тогда буде удача въ бою князю и его дружинѣ. Если задѣне конь одно копье, тогда не ждати счастья. Длятого такъ жадно устремились на коня всѣ взоры, для того всѣ затаили дыханіе. Конь оминулъ уже всѣ копья, а при послѣднемъ задѣлъ его и сдвинулъ съ мѣстця.

— Не буде удачи! — стогне толпа, якъ одинъ человѣкъ.

— Не буде удачи — кричитъ звучнымъ голосомъ верховный жрецъ, станувши у жертвенника, — если великими жертвами не умилостивити прогнѣванного бога.

И жрецы скрываются въ святынѣ.

На площади тихо.

Знаютъ всѣ, що тамъ въ храмѣ совѣщаются, якой великой жертвы потребуе богъ. Гадаютъ они изъ разныхъ признаковъ, на дымящихся внутренностьяхъ животныхъ. А народъ молится прогнѣванному богу.

Открываеся храмъ, выходитъ жрецъ. Его бѣла одежда закапана кровью жертвенныхъ животныхъ. Кровь на его усахъ и бородѣ. Очи горятъ дикимъ огнемъ, радость розлита по его тварѣ. Онъ подноситъ руки къ небу и громкимъ голосомъ, такъ що его слышно далеко, далеко, произноситъ:

— Верховный жрецъ послалъ мене извѣстити волю Перуна. Страшный и грозный гнѣвъ великого бога. Его не умилостивити обыкновенными жертвами, онъ требуе человѣческой жертвы. Треба кинути жребій, кіевляне, кому прійдеся отдати жизнь во славу его!

Замолкъ жрець и жде.

А народъ, возбужденный его словами, уже шумитъ, кричитъ, волнуеся:

— Кидайте жребій, кого принести въ жертву великому богу! Кидайте, вѣрны слуги Перуна! Нехай Перунъ укаже, кто ему любъ!

И народъ, проникнутый трепетомъ, палъ на колѣна...

Въ странной избѣ живе Ѳеодоръ со своимъ сыномъ Іоанномъ. Изба поставлена на четырехъ дубовыхъ столбалъ. На долинѣ хранятся склады и домашня птица, а на верху, куда веде узка драбина, помѣщаеся Ѳеодоръ съ сыномъ. Оба они христіяне и къ нимъ сошлось нѣсколько другихъ христіянъ. Ажъ тамъ доходили крики и шумъ отъ капища Перуна.

Но шумъ наближался. Заняты побожными розговорами того не замѣтили. И только тогда, когда толпы наближилися къ домику, подбѣжали собравшіися къ окну и узрѣли несмѣтны толпы.

Изба Ѳеодора была окружена изъ всѣхъ сторонъ.

Самъ хозяинъ избы былъ обыкновенно спокойный, но теперь казался взволнованнымъ. Толпа, собравшася неизвѣстно въ якихъ цѣляхъ, занепокоила его. Обратился онъ къ присутнымъ со словами:

— Все то що-то недоброго звѣщае. Идутъ воины, идутъ княжіи дружинники, даже жрецова стража входитъ въ ворота. Не за добромъ они пришли, чуе мое сердце. Утѣкайте въ бокову избу, тамъ драбина, нею сойдете въ подземный ходъ и незамѣтно смѣшаетесь съ толпою. А я спрошу толпы, за чѣмъ пришла.

— Я тебе не оставлю, отче! — сказалъ Іоаннъ — твердымъ голосомъ.

Старый Ѳеодоръ взглянулъ съ любовью на сына.

— А если недобре жде насъ обохъ?

— Що може быти горше смерти, отче? — спокойно отвѣчалъ Іоаннъ. — Смерть намъ христіянамъ, не страшна. Смерть — одинъ мигъ, а за нимъ переходъ къ вѣчной, блаженной жизни. Ты самъ мене училъ тому неразъ!

Отецъ съ любовью посмотрѣлъ на сына, а потомъ повелъ гостей въ сосѣдню комнату, приподнялъ въ ней доску и открылъ выходъ.

Гости ушли, взываючи и Іоанна. Но онъ отвѣтилъ:

— Мое мѣстце коло отца. А мой отецъ никогда не утѣкае передъ людьми, когда уважае себе правымъ.

Предчувствіе не обмануло Ѳеодора. Когда онъ показался толпѣ съ сыномъ, въ толпѣ пронесся глухій ропотъ. Горящіи фанатизмомъ очи впилися въ нихъ. Ѳеодоръ поклонился низко толпѣ. Сынъ послѣдовалъ его примѣру.

— Що вамъ нужно, добры люди, що пожаловали ко мнѣ? — прозвучалъ голосъ Ѳеодора надъ толпою.

Сейчасъ изъ толпы выдѣлился воинъ со шлемомъ на головѣ. То былъ одинъ изъ сторожей, стерегущихъ капище Перуна.

— Мы посланы къ тебѣ отъ верховного жреца — отвѣчалъ воинъ. — Метано жребій, кого принести въ жертву великому Перуну и жребій палъ на твоего сына. Отдай намъ его!

А толпа подхватила:

— Отдай намъ сына! На него выпалъ жребій!

Отецъ съ сыномъ переглянулись. На ихъ смертельно поблѣднѣвшихъ лицахъ отразилася тревога... Они предчувствовали бѣду, но ихъ мысли были далеко отъ такой напасти. Молоде, почти дѣтске личко Іоанна, прекрасне, якъ Божій день, не дрогнуло ни однымъ мускуломъ. Только свѣтло-голубы очи розширились отъ страха и стали великими и блестящими, якъ звѣзды. Отецъ притиснулъ его къ груди, обвилъ сильными руками... Бурно подносилась та грудь, шибко било сердце... Не выпускаючи сына изъ объятій, Ѳеодоръ произнесъ громкимъ голосомъ:

— Що вы хочете, безъумцы? У васъ не боги, а дерево. Сегодня они есть, завтра сгніютъ. Не ѣдятъ, не пьютъ, не говорятъ они, не сдѣланы человѣческими руками. А Богъ одинъ, Которому служатъ греки и кланяются Ему, Который сотворилъ небо, землю, звѣзды, луну и солнце и человѣка, далъ ему жизнь на землѣ. Ваши боги сдѣланны вами самими. Не дамъ сына бѣсамъ *).

Ледво затихла его рѣчь, якъ страшный и зловѣщій ропотъ рознесся по толпѣ. Послышался стукъ оружія, проклятія, угрозы, крики. Дико заблестѣли очи у ревныхъ почитателей боговъ.

Ѳеодоръ обратился къ сыну:

— Дитя мое, мужайся! Господь надъ нами. Онъ видитъ все!

— Я не боюсь разомъ съ тобою ничего — прозвучалъ голось Іоанна.

Его взоръ взглянулъ безстрашно впередъ, а то еще больше розярило толпу.

— Дай сына богамъ! — роздавались крики.

Ѳеодоръ еще разъ громко крикнулъ такъ що далеко слышно было его голосъ:

— Если они боги, то нехай пошлютъ кого одного взяти моего сына отъ мене, а вы чего хлопочете?

На минуту воцарилась страшна тишина кругомъ. Сдавалося, що народъ, пораженный смѣлостью христіянина, ждалъ, що розвернеся небо и розгнѣванный Перунъ кине громъ на богохульника, осмѣлившого вызывати его на бой. Но небо было по прежнему чисте и ясне. Перунъ было тихо...

Но озвѣривша толпа рѣшила вступитися за своего униженного бога.

Остервенѣйвшій крикъ пронесся по Кіеву не меньше грома.

— Вы слышали, що онъ говоритъ? — кричали язычники. — Смерть ему за то! Смерть отцу и сыну! Рубати столбы, пускай повалится прокляте леговище нечестивцевъ! Да погибнутъ сейчасъ оба!

Въ тотъ моментъ засверкали топоры въ рукахъ воиновъ. Толпа кинулась къ избѣ... Послышались зловѣщіи удары. Одинъ изъ столбовъ, поддерживавшихъ избу, рухнулъ. Изба покосилась на бокъ.

А Ѳеодоръ взглянулъ на сына. Въ его очахъ на хвилю вспыхло выраженіе страха. Смерть показалася мальчику такою чудовищною и безпощадною. Онъ былъ еще такъ молодый, а жизнь была такъ прекрасна кругомъ!...

Ѳеодоръ понялъ чувства, якіи волновали сына. Онъ положилъ ему на голову благословящіи руки, свѣтло усмѣхнулся до него и сказалъ:

— Дитя мое! Мы погибнемъ за нашего Спасителя! Не бойся смерти, она буде прекрасна. Ты сейчасъ увидишь Господа, Бога твоего. И свѣтлыхъ ангеловъ Его въ раю ты увидишь! Они поднимутъ насъ на свои пречисты крыла и унесутъ на небо. Взгляни въ гору, Іоаннъ, чи ты не чуешь ихъ приближенія?

Іоаннъ взглянулъ на небо. И въ тотъ моментъ пропалъ недавній страхъ. Его лице освѣтилося блаженною улыбкою счастья. Въ очахъ его загорѣлся неземный восторгъ. Онъ прижался къ отцу всѣмъ тѣломъ и якъ бы преобразившись и прекрасный, якъ никогда, вскричалъ:

— За Него, отче, я умираю счастливый!

Въ ту минуту рухнулъ вторый столбъ, поддерживающiй избу... Рухнула и сама изба и погребала подъ своими обломками тѣла отца и сына, первыхъ мучениковъ христіянства на Руси...........

Въ то время, когда толпа еще окружала рухнувшій домъ христіянъ, къ Владиміру бѣжалъ его любимець, молодый дружинникъ. Вбѣжалъ онъ въ комнату князя и тяжело палъ на колѣни передъ нимъ.

— Що съ тобою — съ тревогою спросилъ князь.

Черезъ нѣсколько минутъ дружинникъ не могъ проговорити слова, наконецъ поволи началъ объясняти свое глубоке волненіе.

Онъ що только со двора убитыхъ христіянъ... Онъ видѣлъ славну ихъ кончину... Онъ слышалъ вызовъ, киненый Ѳеодоромъ самому Перуну, якъ звалъ самого громовержца прійти отобрати ему сына... И не видѣлъ, щобы Перунъ укаралъ богохульника... Ни молніи, ни грома не было... Якій же то богъ, если не умѣе себе боронити? — закончилъ рѣчь дружинникъ.

Перервавши дыханіе, говорилъ онъ дальше:

— И якъ они умирали, княже! Іоаннъ шелъ якъ бы на пиръ, съ усмѣхомъ на устахъ! Еще у мертвого была улыбка. Ни отцу, ни сыну привалившiи ихъ бревна не повредили лицъ. И тѣла ихъ якъ живы, а лица, якъ у спящихъ. У нашихъ мертвецовъ нѣтъ такихъ лицъ! Видно великій Богъ христіянскій, охраняющій своихъ дѣтей! — закончилъ свою рѣчь дружинникъ.

Владиміръ въ молчаніи взглянулъ на него. Онъ уже зналъ о всемъ, зналъ о посрамленіи Перуна. И теперь еще яснѣйше представилось ему все безсиліе его вѣры, вся безпомощность деревянного идола, не могущого постояти за себе.

Свѣтлы мысли роились въ головѣ Владиміра. Онъ окинулъ взоромъ окружающіи Кіевъ лѣсы, холмы, горы, синій Днѣпръ, голубе небо. На устахъ его заиграла легка улыбка и онъ проговорилъ твердымъ голосомъ:

— Ты правъ, великъ Богъ христіянскій!

Якъ вихоръ пронеслась по всѣхъ сосѣдахъ Кіевской Руси вѣсть о желаніи великого князя перемѣнити вѣру. Стали приходити въ Кіевъ послы отъ разныхъ народовъ и племенъ. Пришли болгары-магометане съ береговъ Дуная. Говорятъ они Владиміру:

— Хороша наша вѣра, прійми ю... Единъ Аллахъ надъ небомъ и землею. Нѣтъ Бога кромѣ Аллаха и Магомета пророка его!

И стали они роскрывати передъ княземъ суть магометанской религіи. Между прочимъ говорили и о раѣ Магомета, о прекрасныхъ гуріяхъ, прислуживающимъ праведнымъ въ раю.

— Хороша ваша вѣра — сказалъ Владиміръ, которому понравился магометанскій рай. — Много она дозваляе, а що запрещае? Якій законъ Магомета? Скажите!

— Заказуе пити вино и ѣсти свинину! — отвѣчали.

Владиміръ на хвилю призадумался, покачалъ головою и сказалъ:

— Не любо менѣ то. На Руси есть веселье пити, не може быти безъ того...

И отослалъ онъ съ ничѣмъ болгарскихъ пословъ.

Слѣдомъ за ними приходили евреи изъ Хозарского царства.

— Христіяне вѣруютъ въ распятого нами Іисуса Христа, — говорили они, — ты не признаешь христіянъ, прими нашу вѣру. У насъ Богъ Единый, создавшій весь міръ.

— А гдѣ земля ваша? — спросилъ Владиміръ.

Евреи не знали що отвѣчати. Но вотъ выступилъ мудрѣйшій съ нихъ и заговорилъ:

— У насъ была давно земля въ Іерусалимѣ, но Господь прогнѣвался на насъ, отнялъ отъ насъ нашу землю и розсѣялъ по всему свѣту нашъ народъ.

— Та якъ же вы хочете, щобы я принялъ вашу вѣру! — гнѣвно крикнулъ Владиміръ. — Хочете, щобы и я присоединился къ тѣмъ, що ихъ наказалъ Богъ?

Съ ничѣмъ ушли евреи.

Нѣмцамъ, посланнымъ отъ римского папы, коротко отвѣчалъ:

— Если бы ваша вѣра была хороша, то давно приняли бы ю мои предки. А премудра Ольга приняла вѣру отъ грековъ.

И отошли нѣмцы съ ничѣмъ.

И отъ грековъ приходилъ проповѣдникъ. Онъ говорилъ Владиміру о сотвореніи міра, о грѣхопаденіи, о обѣщаніи Спасителя и пророчествахъ. И о пришествіи Христа говорилъ онъ, о Его великой жертвѣ, принесеной за грѣхи людей и о будущей райской жизни.

Будуща жизнь найбольше подобалася Владиміру.

— Подумай, княже, ты не умрешь во вѣки, земна оболочка спаде изъ тебе, но твоя душа буде жити вѣчно и наслаждатися дивнымъ блаженствомъ!

Глубоко въ сердце Владиміра запали тѣ слова. А тутъ еще вернулися мужи изъ старцевъ, посланы Владиміромъ, щобы посмотрѣли, якъ совершаются обряды и богослуженія у другихъ народовъ и говорятъ ему:

— Нѣтъ лучше греческой вѣры на свѣтѣ. Были мы въ храмѣ въ Царьградѣ и не знали, гдѣ находимся: на небѣ или на землѣ. Дивне, стройне пѣніе поразило нашъ слухъ.

И они начали розсказывати, що видѣли.

Розрадовалося сердце князя. Созвалъ онъ дружину и говоритъ:

— Хочу креститися отъ грековъ, що вы на то?

— Що скажемъ? — отвѣтилъ одинъ старый дружинникъ, — то, що если бы греческа вѣра была нехороша, то не приняла бы ей твоя бабка, премудра Ольга.

— Не приняла бы! — эхомъ повторили другіи.

— Не приняла бы! — откликнулся имъ Владиміръ.

И лице его освѣтилось.

— Иду на грековъ, друзья! Иду принимати ихъ вѣру. Но пускай не думаютъ, що за ласкою иде къ нимъ Владиміръ, русскій князь. Не ласки просити иду, а мечемъ добывати нову вѣру.

— И мы всѣ съ тобою, любимый княже, красне наше солнышко! — якъ одинъ мужъ отозвалася могуча дружина и походъ на Византіо былъ рѣшенъ.

Греческій городъ, Корсунь, нынѣшня Херсонь на Таврическомъ полуостровѣ, обложенъ со всѣхъ сторонъ врагами. По Днѣпру спустились сюда дружины Кіевского князя Владиміра и обложили Корсунь.

Корсунцы заперлися въ городѣ. Они не надѣялися такъ быстрого нападенія врага.

Ночью подползли Кіевскіи дружины подъ городъ. Когда насталъ день, Корсунцы могли видѣти дружину и простыхъ воиновъ и сдалека познати Кіевского князя, Владиміра. Якъ богатырь лѣтае онъ на своемъ кони подъ стѣнами осажденного города.

Долго простоялъ Владиміръ подъ стѣнами Корсуни. Призвалъ онъ къ собѣ наконецъ старшого дружинника и говоритъ ему:

— Иди и скажи имъ, щобы сдавалися, а нѣ, то три года буду тутъ стояти подъ ихъ стѣнами.

Передано слова князя Корсунцамъ. Но молчатъ на то Корсунцы. Ни въ городъ не пускаютъ пословъ, ни сами не говорятъ. Тогда Владиміръ приказалъ рыти валы вокругъ города, щобы съ высоты, лекше поражати стрѣлами осажденныхъ. Скоро повстали насыпы, дружина разитъ Корсунцевъ стрѣлами. Заволновалась Корсунь, вызвалися смѣльчаки и ночью, когда спали Кіевляне, по подземному ходу виходятъ изъ города и розрушаютъ насыпъ.

Идутъ русскіи приступомъ, но храбро бются Корсунцы, не допускаютъ ихъ къ городу.

— Не одолѣти ихъ намъ! — говорятъ кіевляне. — За крѣпкіи стѣны.

Но Владиміръ горячится и говоритъ:

— Не уйду, пока не побѣжду грековъ!

И приказалъ еще лучше осадити городъ.

— Не силою, то голодомъ возьмемъ, — говорилъ князь своей дружинѣ.

Однажды, когда греки готовились къ рѣшительному приступу, изъ-за городской стѣны прилетѣла стрѣла со свиткомъ пергамента, на которомъ по гречески было написано:

„Ты не видишь, князю, що за тобою съ восточной стороны росположены жерела, изъ которыхъ по трубамъ иде вода въ городъ. Перейми воду и Корсунь буде ваша!”

Письмо было подписане якимъ-то грекомъ Анастасомъ, который видно зналъ о причинахъ похода Владиміра. Онъ вѣрилъ, що князь иде не съ цѣлью наживы, а щобы познати правдивого Бога и рѣшилъ жертвовати городомъ, щобы спасти отъ язычества весь русскій народъ.

Владиміръ послухалъ Корсунца, перенялъ воду и черезъ нѣсколько дней Корсунь, не мающа воды, была взята.

— Я поднялся увѣровати въ правдивого Бога, если побѣда надъ Корсунью буде наша — говорилъ Владиміръ своимъ дружинникамъ, — сдержу слово и крещусь..........

И додержалъ слова князь Владиміръ...

Съ Корсунцами обошелся ласкаво и послалъ пословъ въ Царьградъ. Тамъ царствовали тогда два братья, Василій и Константинъ Багрянородны. Черезъ посланца передалъ имъ Владиміръ:

„Вашъ городъ взятъ. Иду къ Вамъ на Царьградъ, если не пришлете менѣ вашу сестру въ жены”.

О ей красотѣ и добротѣ слышалъ отъ греческихъ купцовъ, а также отъ Корсунцевъ и заочно полюбилась ему восточна красавица.

Настрашились греческіи императоры и передали сестрѣ, Аннѣ, слова Владиміра. Та горько зарыдала.

— Якъ же я, христіянка, могу стати женою язычника — сказала она.

Но тутъ прибываютъ новы послы отъ Владиміра. Черезъ нихъ онъ заявляе:

— Если отдадите за мене царевну — крещусь.

Тогда царевна, обливаючись слезами, согласилася. Скоро нарядили для ней корабль, полный даровъ, дали ей мощи святыхъ Клемента и Фива, дали митрополита Михаила и нѣсколько священниковъ и Анна поплыла въ Корсунь.

Наконецъ корабль прибылъ къ берегу. Царевна вышла на берегъ, тамъ ждали на ню суровы дружинники, но князя не было. Заявили ей дружинники:

— Князь боленъ, за то не вышелъ до тебе на встрѣчу. Пройди къ нему въ шатро.

Вошла царевна въ шатро. Передъ нею сидѣлъ мужчина въ полномъ розцвѣтѣ силъ, но онъ ей не видѣлъ. Дружинники объясняютъ, що онъ занедужалъ очами.

— Ждалъ тебе, царевна, щобы приступити къ крещенію, то може полегчае.

— Полегчае! — увѣреннымъ и страстнымъ голосомъ вырвалось изъ груди Анны. — Господь милосерденъ къ своимъ дѣтямъ, спѣши-же приняти крещенія, князь Владиміръ.

Чудно сверкае Корсунскій храмъ. Запалены всѣ лампады и кадильницы передъ ликами святителей. Самъ митрополитъ Михаилъ совершае обрядъ крещенія надъ великимъ княземъ и его дружиною.

Боголѣпне и роскошне греческе богослуженіе. Дружина князя не може оторвати очей отъ всего происходящого. Одинъ Владиміръ не видитъ ничего. Онъ почти слѣпъ.

Но вотъ подходитъ къ нему съ крестомъ въ рукѣ митрополитъ, бере за руку и подводитъ къ купели. Трижды погружаеся въ ню князь. И совершилося чудо!

— Великъ истинный Богъ! Я прозрѣлъ, я вижу! — вырываеся изъ грудей Владиміра. Его больны очи широко раскрыты, неземнымъ восторгомъ горитъ его взоръ.

И тотъ богатыръ, тотъ витязь, не знавшій до сихъ поръ ничего, кромѣ битвъ и Перуна, падае на колѣна и прославяе имя своего Творца.

Законченъ обрядъ крещенія, начинаеся таинство брака надъ кіевскимъ княземъ и греческою царевною. Князь не може оторвати отъ ней очей. Было у него много женъ, но такой онъ не видѣлъ.

И не одинъ онъ любовался нею...

Вернулъ князь Владиміръ съ женою и дружиною. Приказалъ народу собратися къ Перунову капищу. Огромны толпы народа собралися и всѣ со страхомъ поглядали на сребреголового истуканя.

Изъ толпы вышло двѣнадцать молодцовъ со шнурами въ рукахъ. Одинъ велъ дику бѣлу лошадь... Всѣ приблизились къ Перуну, передъ которымъ не горѣлъ уже священный огонь. Къ хвосту коня привязали сильно Перуна. Перестрашенный конь кинулся въ сторону и понесся вѣтромъ. А молодцы еще били его нагайками, другіи сновь идола Перуна били дубинами по серебрянной головѣ и золотыхъ усахъ. Народъ со страхомъ слѣдилъ за происходившимъ.

Прибѣгъ конь надъ Днѣпръ и кинулся въ воду. Кто то протялъ шнуръ и конь выплылъ на берегъ, сереброголовый богъ поплылъ съ водою. Народъ съ дикими воплями бѣжалъ по берегу и кричалъ:

— Выплывай, Перуне!

Но не выплылъ деревяный богъ. Теченіемъ унесло его къ порогамъ и на всегда пропалъ онъ съ очей Кіевлянъ.

За ними послѣдовали другіи идолы: Стрыбога, Макоши, Хорса, Дажъ-бога, Сима и Рела. Ихъ кидали въ воду или палили.

А народъ ждалъ небесной грозы...

Но гроза не разразилась.

И сновь князь приказалъ собиратися кіевлянамъ къ берегу Днѣпра.

И тутъ произошло велике и святе дѣло, крещеніе Руси въ 988 г. по Рождествѣ Христа, за которе Владиміръ былъ признанъ святымъ равноапостольнымъ княземъ православною церковью. Крестилъ народъ Цареградскій митрополитъ съ Корсунскими священниками.

Толпы кіевлянъ вошли въ рѣку. По праву сторону мужчины, по лѣву женщины, подростковъ умѣстили ближе берега, дѣтей держали на рукахъ. Священники читали молитвы, погружаючи крестъ въ Днѣпръ. Священники голосили слово Божье, а народъ слушалъ.

Слушалъ и князь Владиміръ на берегу съ женою Анною. Анна съ любовью глядѣла на мужа, такъ якъ беззавѣтно отдала свою душу тому богатырю, который ей сдавался быти дикаремъ, а который такъ ю поражалъ духовною мощью и красотою. И молились за новообращенный народъ.

На мѣстцѣ Перунового капища заложено въ честь св. Василія Десятинную церковь.

А за тою церковью возносились що-разъ то новы. И покрыли они Святу Русь.

Но не кончилъ на томъ Владиміръ, красне солнышко. Свята Русь и тогда не кончилася на Кіевѣ, къ ней принадлежали и другіи русскіи области. И князь, долго искавшій правдивой вѣры и найшовши ю наконецъ, разомъ съ своею женою ширилъ не смерть среди своихъ и чужихъ, а ширилъ свѣтло правдивой вѣры.

И успѣвалъ въ своей роботѣ.

Народъ безъ роптанія принималъ нову вѣру. Початково трепеталъ, когда безъ милосердія нищено стары божища, ежеминутно надѣялся, що разразится месть и тѣ, що кощуственно скинули божища, поплатятся жизнью, но видячи, що даже Перунъ не кидае громовъ, успокоился и принималъ нову вѣру скорше, чѣмъ можно было надѣятися.

Были и недовольны, но не богато ихъ было. И тѣ свои обряды исполняли въ недоступныхъ мѣстцевостяхъ, якъ бы встыдалися своихъ поганскихъ практикъ. Въ народѣ не искоренилися и по сей часъ поганскіи звычаи, нѣкоторы еще и по нынѣ заховалися, но христіянска вѣра сдѣлала Русь культурною страною, може найкультурнѣйшою въ тогдашней Европѣ. Наука и просвѣщеніе больше было розширене на Руси, якъ въ Германіи, Франціи и Англіи.

А Владиміра перестали безпокоити сны и привидѣнія. Онъ чувствовалъ себе счастливымъ въ новой вѣрѣ.

Вѣра дала ему долго желанный спокой.