Каинъ убилъ брата своего! Поднесь руку на кровь свою и увлеченъ яростію нанесъ тяжкій ударъ. Первый то разъ трысла злою рукою пролита людска кровь на родительницу землю, первый грѣхъ братоубійства былъ довершенъ.

Кровь возопила до неба и Каинъ почулъ голосъ Божій:

„Гласъ крове брата твоего вопіетъ къ мнѣ отъ земли, и нынѣ проклятъ ты на земли (І. Мойс. 18. 10—11).

Убійство Авеля было началомъ военъ. Выходячи изъ точки христіанского ученія, кажда война есть поновленьемъ Каинового злодѣянія, въ каждой бо стае братъ противъ брата, народъ противъ народа. Но народъ то ничъ другого, якъ только разомъ взяты одиницы, а на сердци тѣхъ одиниць выписана любовь ближнего.

Война стара, якъ свѣтъ, значится, она конечна. Есть щось, що старше отъ войны, и що являеся жереломъ, початкомъ, причиною войны — то есть грѣхъ.

Чи грѣхъ маемъ также назвати конечностію? Николи.

Велике слово: „Не убій“, оно сказано не только для одиниць, оно сказано для всѣхъ народовъ, всѣхъ часовъ, всѣхъ вѣковъ.

Были такъ зовимы „святы“ войны, якъ походы крестоносцевъ и другіи. Кто усвятилъ ихъ? Чи само названіе ихъ „святыми“ оправдуе на дѣлѣ ихъ святость? Гляньмо въ исторію и увидимъ, що поводомъ, причиною тѣхъ военъ далеко не святы рѣчи. Свѣтъ навыкъ торговати святощами, якъ торгуе именемъ Бога самого, уважаючи имя то за найдешевшу обѣжну монету, яка ничо не стоитъ роздаючого, а всежь мае свою стоимость у принимаючого.

Причиною всѣхъ военъ: самолюбіе, гордость, жажда зыска и, славы, упокоренна амбиція, интриги третихъ, зводячися однакъ до высше поданыхъ причинъ.

Скажемъ, що были войны религійны. Конечно правда, що были, но правда и то, що въ войнахъ тѣхъ надужито святости религіи. Поодинокіи люди или громады людей брали право божого суда въ свои руки и во имя Христа, во имя Его пречистои любови, во имя Бога, якій сказалъ: „не убій!“ — точили потоки крови, мордовали братей, найтяжшимъ грѣхомъ братоубійства хотѣли угодити Богу и въ жертву несли Ему тысячи до житя сотвореныхъ людей. Той, кто сказалъ: «растите и умножайте землю», не могь сказати: «и убивайтеся взаимно».

Гляньмо въ исторію, перейдѣмъ всѣ войны и увидимъ двѣ рѣчи: Перше, що ни одна и николи не мала оправданного повода, а друге, що кажда могла быти избѣженна, если бы зачинщиками ихъ руководила не пристрасть, а шуканье правды и розумъ.

Всѣ „святы“ и „религійны“ войны окончилися якъ найгорше. Лишь недобитки вертали изъ святой земли, лишь трупы остали по семилѣтныхъ и долшихъ, бо трійцятлѣтныхъ войнахъ.

Скажете, що я понижаю такіи дни славы, якъ: Желты воды, Корсунь, Зборовъ и т. д, Вѣдь же то была „свята“ война за „крестъ и волю“. Не входячи въ то, о сколько на дѣлѣ мотивомъ козацкихъ военъ были потребы обороны гонимого креста; я не могу позабыти, що подъ Желтыми Водами, Зборовомъ пало тысячи нашихъ, я не могу забыти и того, що всѣ усилія козацкихъ военъ кончилися на пролитію крови, а защиту святому, трираменному кресту и волю народу далъ Бѣлоцерковный актъ, якій можна было осягнути и безъ — войны.

Отъ войны отрознити треба — самооборону. Защищати самого себе, ставати въ оборонѣ своего загороженного добра, а ставати тогдѣ, коли насильно зневоляютъ насъ до того-то рѣчь совсемъ природна, И тогдѣ мусится оправдати и войну, если она вызвана другою стороною, Разъ сточенный изъ верха камень не опинится ажь на долинѣ. Разъ начата война муситъ осягнути якій то наслѣдствія и для того не можна входити въ ей больше или меньше кровавый перебѣгъ, можна только соболѣзновати надъ нею.

Но камень летатъ изъ горы просто, онъ не скручае съ розмысломъ, абы розторощити собою то, що лежитъ дальше отъ его дороги. И такъ само протестъ всего человѣчества долженъ поднестися тамъ, где до кровавыхъ наслѣдствій войны лучится остервѣніе, жерстокость, насиліе, рѣчи, якихъ и при найбольше кровавой войнѣ не только избѣгнути можна, но яки и правила войны (если тутъ можно говорити о правилахъ) отсуджаютъ и карата должны.

Война стара, якъ свѣтъ. Но такъ само, якъ стара есть война, такъ само старе есть и пересвѣдченье, що безъ войны обойтися можна. Быти може, що треба еще долшого часу, абы увѣрити свѣтъ, що кровопролитіе, война, не есть дорогою до усчастливленя жіючихъ и будучихъ поколѣнь. Съ каждымъ вѣкомъ, съ каждымъ лѣтъ десяткомъ, съ каждымъ мѣсяцемъ и днемъ все голоснѣйше несеся отзывъ за безпрерывнымъ миромъ.

Осягнути его можна двома дорогами. Перша дорога правдиво-христіянского житя, подданя нашого житя правиламъ Евангелія — то дорога найкоротша. Друга, то сильна воля народовъ, все, що ихъ болитъ и розъеднюе, отдати тверезому, международному суду.

По кровавыхъ войнахъ послѣдныхъ временъ, въ часѣ теперѣшнои, найстрашнѣйшои изъ всѣхъ свѣтовыхъ военъ, дай Боже послѣднои, все, що добре въ свѣтѣ, все кличе одноголосно:

„Долой оружіе, прочъ съ войною!“

Якъ туча перелетѣли конны батеріи арматъ, перелетѣли черезъ поле, окрыте раненными, убитыми. Были мѣстця, где изъ подъ колесъ ихъ высоко трыскала кровь, собрана въ цѣлы калюжи. По арматахъ вихромъ промчалися десятки сотенъ конницы. Все то укрылося за лѣсомъ, изъ отки чути было безнастанный грохотъ пулеметовъ, а потомъ громъ многихъ орудій (арматъ).

На побоевищи стало тихо, надойшла ночь.

Съ розторощенною ногою лежитъ Семенъ при своемъ убитомъ кони. Голова его попала межи передны ноги коня, и тѣ въ послѣдныхъ судорогахъ стиснули ю неначе клещами.

Сколько лежалъ безъ памяти, того Семенъ не знае. И теперь не знае, що съ нимъ дѣеся. Чуе только, що якійсь огонь палитъ все и ноги и голову и внутръ его якій то огонь, всюда, и въ грудехъ и въ желудкѣ. Где онъ, що съ нимъ? Сдаеся, що надъ нимъ якіи то свѣтила, чи звѣзды? Где онъ може быти? Хоче собрати мысли, но въ головѣ шумитъ, волнуе що то. И сновь въ очахъ замиготѣли искры и гдесь летитъ онъ въ долину, въ пропасть, въ бездну.

Минае година, двѣ. Опять открылъ онъ очи, открыты уста хотятъ втягнути въ грудь воздухъ, но не можна, що то заставило тѣ груди, они неначе скаменѣлы. Одного бажае онъ только, однои, малои капли воды. А въ мысли неясно, а все вертае одно пытанье: — Где онъ? Чи въ дома, чи въ поли, чи где-то далеко, дуже далеко. Но чему онъ не може ни рукою двигнути? Кто связалъ его? Може бы встати, ити где? Но гдежь ноги? Вмѣсто нихъ якійсь камень, тяжкій, претяжкій и не думай нимъ порушити.

Воды, чему нема воды? Передъ его очами рѣка, широка, съ чистою водою, чуе, якъ холодомъ вѣе отъ неи, чему не дадутъ ему напитися? И сновь хвиля безпамяти, долга, предолга. Въ нозѣ будится острый, сильный боль и онъ приводитъ Семена въ сознаніе.

— Правда, вчера была стычка. Стрѣляли. Ихъ сотня ишла до аттаки. Но где онъ нынѣ? Чему такъ темно доокола? Чему такъ тихо? Ничо не знае. А въ внутрѣ палитъ жаромъ, сдаеся внутренности ссохли, звилися, якъ шкварене на угляхъ мясо. . . .

Вотъ звѣзды видно упали на землю, одна, двѣ, три, десять, сто. Якійсь тѣни ползаютъ до него, неначе мары, лячно отъ нихъ. Очи замкнулися, якъ изъ олова тяжкіи повѣки опали на нихъ.

— Тутъ одинъ лежитъ, сказалъ одинъ изъ санитетовъ. Жіе еще. Посвѣтѣтъ! Ноги розторощены. Давайте носилки.

Засычалъ отъ болю Семенъ, коли клали его на ноши, но очей не былъ въ силѣ открыти, его понесли до найблисшого амбуланса.

— Сейчасъ треба обѣ ноги отняти!

— Якъ сей часъ? На то „сейчасъ“ ждутъ сотни другихъ. Положити и ждати черги.

Трехъ докторовъ, перевязаныхъ окровавлеными фартухами, съ закочеными рукавами, при нихъ сестры милосердія съ знакомъ червоного креста на груди и рукавахъ, Докола на земли сотки раненыхъ, большость безъ памяти, другіи, уже перевязаны, но обезсилены болемъ, бездушны, молчаливы. Долгіи возы и автомобили забираютъ ихъ и тихо везутъ на назначене мѣстце.

Лѣкарѣ робятъ свое дѣло скоро, на око бездушно, або радше съ заѣлостію, съ недовольствіемъ, божь и имъ руки опадаютъ отъ умученія, а тутъ рука муситъ быти певна и дрогнути не смѣе.

Прійшла черга и на Семена. Безсознательного поклали на столъ.

Шкода заходу — каже одинъ лѣкарь.

Не наше дѣло, свое зробимъ — отвѣчае другій.

За половину годины операція укончена. Обѣ ноги отняты. Обвинутого въ коцы внесли до особного воза, одна изъ сестеръ милосердія сѣла разомъ и поклала его голову на свои колѣна,

Разъ еще на половину вертае мысль до него. Где онъ? Чи малымъ колыше его мати? Такъ тепло въ голову, то певно она . . . . .

. . . . . Мамо . . . . .!

Семенъ сконалъ! Сестра милосердія почула холодъ застигаючого тѣла. Легко сложила его голову на сподъ воза и начала тиху молитву.

Доѣзджали до найблисшого становища войскъ. Тутъ, при свѣтлахъ факлей клали въ величезны ровы сотки убитыхъ. Боялися палити тѣла, абы огонь не здрадилъ ихъ становищь.

Сестра милосердія вздержала возъ.

— Не треба дальше ѣхати. Онъ умеръ. Закѣмъ выняли тѣло Семена, сестра перекрестила его и уцѣловала зимне чело. И сдавалося ей, що тѣло его вздрогнулося, що изъ зимныхъ устъ понеслося тихе, якъ первый вѣтрецъ слово:

. . . . . Мамо . . . . .!

Его сложили съ другими. Могилу стали закидовати. Два священники и сестра милосердія отмавляли надъ гробомъ, великимъ гробомъ молитвы. Изъ далека чути было пальбу изъ орудій.

Наразъ, що то засвистало, дико, лячно, надъ всѣми ударила пуля изъ арматы, за нею друга, обѣ попали въ недовершенну еще могилу, рознесли землю, выдерли изъ неи еще по смерти розшарпаны трупы. Священники, сестра лежали бездушны, мертвы.

— Были то двѣ „заблукавшіися“ пули, приманенны свѣтломъ факлей,

Официръ, доводячій отдѣломъ, якій погребалъ убитыхъ, казалъ отступити. Для умершихъ не можна жертвовати жіющими.

Могила остала розрыта, многіи тѣла выкинены. Тутъ изъ земли видно выстаючу до горы руку, якобы взываючу помету небесъ за молоде житье, за муки, за смерть.

Надтягла буря, начался ливень. Намуломъ заноситъ могилу, буря довершае послѣдный обрядъ похороновъ. А арматы гремятъ, идутъ съ громами въ заводы. Изъ головнои квартиры прійшли новы приказы: Впередъ! На неминучу смерть. Впередъ людске мясо! Земля велика, есть мѣстце и на тысячи такихъ могилъ.

То война!

Долой оружге!

За мечемъ войны, коса смерти. Война же то только заповѣдь великого жнива, яке собирае она — неумолима — смерть.

Коса еи далекосягла, чудесна, она не то двоится, она въ одной и той же хвили въ тысячахъ мѣстъ, она за однымъ замахомъ тне миліоны.

И не только на побоевищахъ, не только по шпиталяхъ. Также далеко отъ нихъ.

Опустошенны мѣста и села. Гураганъ перейшолъ черезъ нихъ. Осталися старики, жены и дѣти. И осталася съ ними печаль.

Еще вчера ночевалъ въ селѣ отрядъ ворожого войска. Забрали остатки, спалили двѣ хаты, пойшли. Рано вытягли изъ рѣки тѣло семнадцятлѣтнои дѣвчины, тѣло окрыте синяками и ранами. До остатка боронила дѣвочои чести. Не боронила. Гіены въ людскомъ тѣлѣ кинули ю потомъ въ воду и тутъ головка еи попала на косу всесущнои смерти. Пропали еще двѣ дѣвчивы. Найшли ихъ. Одну повѣшену. Она не хотѣла пережити своеи ганьбы, сама наложила на себе руку, смерть замкнула еи очи. Другу найшли въ лѣсѣ сбожеволѣлою. Роспущенный волосъ, блудне око, страшный смѣхъ. Тои же ночи смерть замкнула еи повѣки. О, смерти, ты и жестока, ты и добра, ты нищишь, ты и спасаешь!

Начали мерти дѣти. Неначе смерть хоче увити собѣ вѣнокъ на страшну голову и выбирае найкрасши, що только розцвившися цвѣты. Еи воля! На небѣ являются знаки, якась червона ясность бье изъ облаковъ каждои ночи. Не знати, чи то отъ пожари, чи отъ крови, якою червонѣютъ побоенища.

Однои ночи умерло ажь трое старшихъ. Еще ихъ не похоронили, а уже пятеро другихъ вьеся въ предсмертныхъ боляхъ. Слабость одна и та сама.

Зовѣтъ доктора! Изъ отки звати, изъ далекихъ сторонъ, где битва иде по битвѣ?

Въ селѣ владѣе одинъ лѣкаръ — смерть. Якъ муха падаютъ люде. Уже не дзвонятъ по умершихъ. Уже не хоронятъ ихъ по закону. Умершихъ кладутъ на возы, неначе снопы и ночію везутъ до общои могилы.

По Каина дорозѣ.

Изъ однои, другои хаты не утвераются уже двери. Только песъ вые лячно, протяжно. Чи боятся люде выйти на Божій свѣтъ?

Сторожи зайшли до нихъ. Вся родина, старивсь дѣдъ и мати и двѣ дочки и немовля при грудехъ однои, всѣ они посинѣлы, зимны, мертвы.

Кто донесе отцу тои дитины о ихъ смерти? На котромъ поли сражаеся онъ? Пытайте смерти. Она розскаже вамъ, що тамъ на чистомъ поли, где тамъ оно чисте, оно разоране тысячами куль и зарядовъ — тамъ, на томъ поли есть недовершенна, только намуломъ въ части прикрыта могила. Изъ могилы тои сторчитъ въ гору рука убитого. Мясо изъ неи, хотя она высушена была и мозольна, объѣли вороны, только костякъ теперь чорнѣе.

То рука кормителя тои, на хольеру вымершои родины.

Уже не по хатахъ, а по дорогахъ валяются трупы. На кладбищи сторожи, яки гребали помершихъ, упали при послѣдной могилѣ. Заступи лежатъ при нихъ.

Въ селѣ нема уже никого. Псы выли долго, потомъ потягли въ лѣсъ шукати наживы. Кони, яки тягнули похоронный возъ, не остоялися при воротахъ кладбища и потягнули до лѣса. Тутъ напало ихъ стадо бѣшенныхъ отъ голода собакъ и роздерло. Цадтягнулъ отдѣлъ войска въ вымерше село. Чѣмъ скорше потягнули дальше, задержалися только, абы подпалити хаты. Смерть съ хихотомъ пойшла за ними, клепучи по дорозѣ свою косу.

Село выгорѣло до чиста остало нѣсколько недопаленныхъ палевъ, и купы пепела. Вѣтеръ розноситъ ихъ.

Смерть по дорозѣ вступила до мѣста, споглянути, чи тамъ еи слуга розпуку достойно сполняе свою службу. Найшла и тоску и розпуку и всѣдруги посестры свои.

Уже въ первомъ домѣ въ домовинѣ лежитъ молода, передъ рокомъ повѣнчанна жена, красавиця, счастлива за житя, обожаема молодымъ мужемъ. Его взяли на войну. А коли прійшла вѣдомость, що онъ погибъ, тогдѣ смерть только дала приказъ розпуцѣ,

И теперь сама прійшла прибити вѣко на домовину. Плаче отецъ, матерь, братя.

Смѣеся смерть.

То еи жниво — то все наслѣдствія войны!

Долой оружіе!

Въ богатой, роскошной, панской палатѣ дѣти рано, якъ звычайно, засѣли до снѣданя. На столѣ серебро, на столѣ золото, дороги фаянсовы тарелки, а на тарелкахъ ломотъ сухого хлѣба,

И ничъ больше?

— Ничо! Голодъ заглянулъ и до палаты, въ якой леда марниця стоитъ столько, що за еи цѣну можна прокормити десять родинъ.

Въ касѣ властителя тои палаты грошей довольно, онъ далъ бы сотку за фунтъ мяса, но мяса того не купишь теперь.

Дороги до мѣста перетяты, село одно — друге опустошѣло, що было въ запасѣ, все съѣджено и панъ богачъ, муситъ дивитися, якъ его выпещены дѣти вдоволяются кускомъ сухого хлѣба.

Бо и щожь имъ дати? Розтопленного золота не будутъ ѣсти, а кромѣ хлѣба ничо не можна достати. Мине день и другій, тогдѣ довезутъ чего треба, но нынѣ?

Въ домовинѣ лежитъ молода, передъ рокомъ повѣнчана жена.

Нынѣ голодъ, родный братъ смерти, загостилъ до палаты и не дбае на пански жали и на панскій плачъ. Въ часѣ облоги Парижа богачи за одного щура платили великіи гроши, и мясо его уважалося присмакомъ, якъ мясо собакъ и котовъ. За цѣну золота куповали мясо изъ дикихъ звѣрей, якіи держано передше въ зоологическихъ огородахъ, поѣджено вужи, мочено ремени и шкуры звѣрятъ въ водѣ и приправляно ихъ яко страву.

Голодъ не перебирае!

Хлѣбъ изъ коры деревъ, мѣшанои съ тертою сѣчкою, называеся въ часѣ голода найсмачнѣйшимъ. Голодъ веде до всего, даже до людоѣдства, были сотки случаевъ, що матери убивали свои дѣти и кормилися ихъ тѣломъ.

Не знае голода той, кому судьба все ишла на руку, кто не потребовалъ журитися насущнымъ хлѣбомъ. Не боится голода той, у кого карманъ туго набитый грошми. Но и грошъ не поможе въ часѣ войны. Американскіи миліонеры, съ чековыми книжками на сотки тысячъ, въ началѣ послѣднои войны примиряли въ Англіи голодомъ, бо грошей ихъ никто не хотѣлъ брати, они были безъ стоимости.

Жертвы голода.

А если въ часѣ войны голодъ забираеся до богатыхъ и найбогатшихъ, то що говорити о бѣдныхъ? Велике мѣсто, зима, морозы. Му щины пойшли на войну, позамыканы фабрики, дорожня. Въ тысячахъ семействъ ни куска хлѣба, ни полѣна дровъ, ни угля. Поблѣдлы, запалы лиця дѣтей, огнемъ розпуки горѣе око матерей. Мала дитина плаче, рученятами стискае высохлу грудь матери, но въ груди той ни капли молока.

И правленіе мѣста и люди доброго сердця робятъ все, щобы облегчити нужду, но помочь ихъ, то капля воды на великій пожаръ народнои нужды.

Война . . . . . !

О, вы, що проживаете въ Америцѣ, знайте, що всѣ тѣ ужасы войны перейшли и переходятъ братя вашіи въ Европѣ, переходятъ въ цѣломъ ужасѣ, якого не описати. Не чужіи, а ихъ сыны полягли въ миліонахъ, не на чужой, а на ихъ земли сотки непокрытыхъ могилъ, ихъ села и хаты попалены, знищены, ихъ жены и дочери обезчещены, они сдесяткованы слабостями, они всѣ мучены тяжкимъ голодомъ. Не чужіи, а свои, чуете, свои терпять то все!

Бсе тиснеся тамъ, где даютъ хлѣбъ......

Майте сердце и чувство!

Настала перша косовиця. Нема молодыхъ рукъ, щобы взяти косу въ руки. Идутъ недобитки-старики, несутъ свои косы.

Въ означены годины все тиснеся тамъ, где даютъ хлѣбъ, теплу страву. И люди змѣняются въ хищи звѣрята. Каждый дбае о себе, каждый хоче першій захватати, бо знае, що далеко не для всѣхъ стане тота помощь.

Идутъ недобитки старики, несутъ свои косы......

Малы, безсильны дѣти, куда имъ дотиснутися, куда выпередити старшихъ. А тамъ, въ зимной, неопаленой хатѣ жде мати, ждутъ братя и сестры .... Они голодны ..... они отъ вечера ни росинки въ губѣ не мали.

Где отецъ ихъ, где кормитель?

На войнѣ.

Кто причина ихъ великои, безграничнои нужды, ихъ голода?

Война!

О война, проклятіе народовъ — будь за всѣхъ ихъ проклята!

Видите, вы, дорогіи читатели той образокъ (стр. 143) съ подписею: „Жертвы голода“! Спогляньте на него! Сколько нѣмои розпуки, сколько несчастя, просто до утраты розума. Тамъ голодомъ конае людска дитина, тамъ матерь еи, якъ кость высохла, тамъ нужда найбольша, тамъ нѣтъ уже надежды, тамъ потѣхою — одна смерть.

А въ той хатѣ было колись житье, мирне, тихе, не богате, но и не бѣдне, а прежде всего счастливе.

Отецъ, голова родины, трудился въ заводѣ (фабрицѣ), дбалъ о жену, дѣти, спокойно дивился въ ихъ будуще. Що розбило ихъ жизнь, ихъ счастье, ихъ тихій рай?

Косы! По що ихъ. Есть одна коса, яка за минуту скоситъ больше, якъ всѣ другіи косы цѣлого свѣта.

То коса смерти. Идѣтъ нынѣ по всей Европѣ, шукайте закута, где не видно еи покосовъ. Она взяла въ помочники — войну. Не скоро заростутъ зеленію могилы. Не скоро исчезне изъ земли сопухъ людской крови. Не скоро перестанутъ дымитися и чернѣти сгарища церквей, хатъ, селъ, мѣстъ. Не скоро нивы зародятъ хлѣбъ. Не скоро заживутъ раны узъувѣченныхъ.

Не скоро мине вражда изъ сердець. Не скоро осхнутъ слезы и не скоро минеся память по убитыхъ и о кривдахъ вдовъ и сиротъ.

Не скоро еще люди поймутъ великій законъ Христа Спасителя, законъ любови. Но уже нынѣ довліетъ все, абы всегласно поднести голосъ:

Долой оружге, прочь съ войною!