Въ великомъ мѣстѣ Багдадѣ жилъ бѣдный водоноша, а звался онъ Али. Щирого, доброго сердца, веселый по природѣ, терпѣлъ онъ нужду, бо якъ еи не терпѣти, коли тяжкою роботою не доробишся ничого.

Два шкуряны мѣшки съ водою, всегда, отъ ранѣшнои молитвы до вечернои, все они на плечахъ Алига. Кто его знае, не только що поздоровитъ (магометане подъ тѣмъ взглядомъ дуже хоронятъ свой законъ), но и говоритъ, а прійде вечеръ, то принесешь до дому только, що за то жена, Улейка, купитъ заледво пару пригорщевъ рыжу (риса) и троха дактилей. Значитси, была въ Алига и жена?

Конечно. И то не абы яка! Онъ самъ не молодый и жена не молода, а до того и не красива. Правда, що люди о томъ не могли судити, божь на улици никто не видѣлъ еи безъ заслоны, а до дому музулманина чужій мужчина не войде, бо войти тамъ, значить смерть.

Но, еслибъ Улейка явилася середъ насъ, то и черезъ заслону мы спознали бы ю и сказали коротко: „бридь баба!“

Жили и бѣдовали и навыкли до своеи бѣды.

Трафилося разъ такъ, що Али поздною ночію, идучи улицею Багдада, почулъ крикъ. Добрый по природѣ, онъ кинулся въ ту сторону, изъ якои доходилъ его крикъ и увидѣлъ, що два якіи то драбы напали на одного „правовѣрного“ и уже повалили его на землю.

Водоноши звычайно маетковъ не маютъ, но за то маютъ здоровы кулаки. Такъ было и съ Аліемъ, Пустилъ онъ въ ходъ кулаки, помогъ собѣ ногою и драбы, хочь, не хочь, мусѣли удирати.

Оказалося, що нападеный былъ богатымъ купцемъ изъ далекои стороны. Перше всего онъ помолился Аллагу, а потомъ, отдавши поклонъ Аліему, сказалъ:

— Ты спаслъ менѣ житье. Кто ты такій?

— Я водоноша, Али по имени.

— Маешь якіи достатки?

— Маю.

— Що такого?

— Здоровы плечи, здоровы кулаки, якими отогналъ я твоихъ напастниковъ, тѣ лахи на собѣ и — жену, Улейку. 

Стало на томъ, що купецъ взялъ его съ собою до гостинницы, въ якой мешкалъ, и далъ ему мѣшокъ золота.

— Будь счастливый и Аллахъ нехай буде съ тобою!

И розпращалися.

На крылахъ неслся Али до дому. Якъ добросердечный розсказалъ все женѣ и середъ общои радости перечислили всѣ гроши. Было ихъ больше, якъ и въ снѣ надѣятись можна.

— Знаешь, жено, не кажѣмъ никому, бо люди намъ не повѣрятъ. А такъ поволи розглянемся, купимъ домокъ и будемъ до смерти счастливо жити.

— Такъ, но сейчасъ завтра ты мусишь купити менѣ золоте ожерелье и золотомъ тканы туфли (патынки) и атласну кофту (халатъ) и.... тутъ треба бы полгодины ждати, закѣмъ все вычислити.

Али открылъ только уста и почесался въ бороду (музульмане голятъ головы (а и такъ она была окрыта турбаномъ).

Не чепался сонъ его очей, не знае, що зробити. И середъ ночи всталъ, пойшолъ до огороду и закопалъ гроши въ землю. Рано Улейка, только протерла очи, сейчасъ до него:

— Где гроши?

— Якіи гроши?

— Ты знаешь, якіи! Тѣ, що принесъ ты вчера.

— Тобѣ хиба снилося, гдежь бы я взялъ якіи гроши. И пойшолъ до звычайнои роботы.

Два дни и двѣ ночи не уставала сварка. А третого дня Улейка побѣгла до кадіего (судіи) и тутъ прискаржила, що Али укралъ гроши, що принесъ до дому и що гдесь укрылъ ихъ.

Кадій, коли почулъ о грошахъ, то ажь очи ему засвѣтилися, бо каждый кадій, не во гнѣвъ имъ будь, злодѣй!

Сейчасъ же послалъ полицаевъ и тѣ привели Алія.

— Говори, злодѣю, где гроши?

— Я не знаю о ніякихъ грошахъ!

— Сейчасъ узнаешь. — Кляснулъ въ долони. Казалъ привести Улейку и та „до очей“ сказала то саме, що и передше.

— Жено, я кормилъ тебе столько лѣтъ, и ты теперь платишь менѣ такъ?

Багдадскіи кадіи не маютъ охоты тратити часъ. На початокъ приказалъ онъ Аліему всыпати сто тростинъ на конечно голы пяты.

Въ другихъ краяхъ бютъ въ другу часть грѣшного тѣла, въ Багдадѣ бютъ въ пяты. Чи ту, чи тамъ, а сто буковъ и то бамбусовою тростиною, то не конечно смачна рѣчь. Хотѣлъ Али, чи не хотѣлъ, а мусѣлъ вытерпѣти, а коли кади обѣцялъ ему другу сотку и то не чекомъ, а чистоганомъ (кешь), то признался до всего. 

„.......Поважно пойшли они черезъ базаръ до паши“

Пойшли и найшли гроши. Кади сконфисковалъ ихъ на разѣ, а Аліего приказалъ замкнути на мѣсяць до тюрьмы, а потомъ онъ дознався решту. Улейцѣ сейчасъ далъ розводъ отъ еи мужа.

Высидѣлъ Али, вертае до дому, входитъ, а Улейка хватае за мѣтлу и гонитъ его изъ хаты.

И такъ осталъ онъ совсемъ безъ ничого. Теперь и робота не береся его. Еще разъ зайшолъ до кадія, божь гроши были не крадены, а таки его.

— Маешь свѣдка, що купець далъ ихъ тобѣ?

— Не маю.

— Приведи купця! Кто онъ такій?

— Не знаю.

Али досталъ еще пятдесять бамбусовъ, хотя може и другою тростиною, а гроши давно уже въ скрини кадіего. Ходитъ улицею и плаче. Но кто тамъ дбае за бѣдного водоношу.

Ажь разъ подыбае его мудрый и въ законѣ ученый муфта (книжникъ).

— Салемъ алейкинъ!

— Алейкинъ салемъ!

— Чего плачешь сыну пророка?

— Скривдили мене!

— Кто, повѣдай!

Оповѣлъ Али все „отъ конца“, до чиста оповѣлъ!

— Аллагъ съ тобою! Я знаю того купця, онъ до отъѣзда былъ у мене и все менѣ розсказалъ. Чекай, за недѣлю онъ буде тутъ, тогдѣ зайди до мене.

Поклалъ Али одну руку на сердце, другу на чело, поклонился до земли, поцѣловалъ край ризы и одойшолъ.

За сиротою Богъ съ калитою. По тыждни купецъ пріѣхалъ. Припалъ ему до ногъ Али и все оповѣлъ до чиста.

— Я тебе укривдити не дамъ. Самъ съ муфтою пойду до паши и все оповѣмъ.

Поважно, якъ пристало на двохъ знатныхъ людей пойшли они черезъ базаръ до паши. Повиталися Магомеда словомъ, попили чорнои кавы, оповѣли о що иде дѣло, а паша прирекъ свято, що самъ розсудитъ дѣло. Купецъ былъ человѣкъ не нынѣшный, знался на рѣчахъ и деликатно поклаль „бакчишь“ (по русски „взятка“, а по нашему „куку въ руку“).

И такъ съ Богомъ отойшли. 

„.......Привести Аліего и позвати кадіего!“

Другого дня паша засѣлъ на суды. Человѣкъ былъ, що правда, дуже справедливый. Болитъ его кривда другого человѣка. А тѣмъ другимъ онъ самъ.

— Якъ смѣлъ кади отобрати бѣдному человѣкови гроши и — не отдати ихъ менѣ? Подъ моимъ правленіемъ злодѣя не буде! А думка каже: „только я самъ!“

Призвалъ онъ своего урядника и дае ему письменный приказъ привести Аліего и позвати кадіего. (сторона 156).

Прійшолъ Али, упалъ на землю и тремтитъ, якъ листъ осики, бо ласка паши на кони ѣде.

— Ты водоноша, Али?

— Я, свѣтло солнця!

— Отъ тебе одобрали гроши?

— Отъ мене, бородо пророка.

— Сколько ихъ было?

— Три тысячи цехиновъ, зоре востока.

Ввели кадіего, а той, увидѣвши, що такій нуждарь, якъ Али, достался ажь передъ лице паши, зналъ, що нема що крутити, бо ничо не поможе.

— Ты одобралъ гроши отъ водоноши Аліего?

— Одобралъ!

— Сколько ихъ было?

— Три тысячи цехиновъ, ясносте неба!

— Брешешь, шесть тысячъ было! Посылай слуги свои, щобы або сейчасъ принесли шесть тысячъ, або въ той хвили кажу тебе повѣсити, Подъ моими рядами никто не буде обкрадати правовѣрного человѣка.

Не минуло годины, а два мѣшки золота были въ рукахъ паши. Онъ опять призвалъ обохъ на судъ!

— Онъ казалъ тебе бити?

— Казалъ, око пророка!

— Сколько ты досталъ?

— Сто и пятдесять!

— За то онъ достане въ двое!

Но тутъ Али упалъ до ногъ паши,

— О нѣ, ясносте неба! Во имя твоей справедливости, я прошу о другу кару, горшу сто разъ отъ бамбуса, темницѣ и смерти.

— Яку?

— Нехай онъ оженится съ моею Улейкою.

— Вуде, якъ кажешь— сказалъ паша. — И кади мало не умеръ на мѣстци, бо слово паши святе. 

Паша подалъ Аліему мѣшокъ съ грошми, якіи одобралъ ему кади и сказалъ:

— Тутъ все до цехина, що укралъ въ тебе кади. Я, а справедливость, то одно! Одойди!

Далеко отъ палаты паши Али перечислилъ гроши. Всего было 500 цехиновъ, на знакъ, що паша, а справедливость, то одно.

Но чортове отродье, жена, яка такъ скривдила своего мужа, стоитъ того, абы хотя за грубы гроши еи посбытися. А кривдитель кади покараный въ сто-пятдесять разовъ, а може еще больше, а то больше сплатитъ ему Улейка.

Байка, чи небылиця, а — сколько и у насъ такихъ Улеекъ? А всѣ они однаки — только, що иначе называются.