В Карпатах, на берегу кляузуры Чарне-око (штучне озеро, в котре ловлят дожджевы потокы и регулюют спуск воды в долину), в самотной хижкі, почорнівшой от туманов и дожджей, жила-была стара Мария Симак — жена надзорцы кляузуры Андрея Симака, котрый давно зложил кости за людску правду, — мати Василя, по слухам, также згинувшого за правду, но живого и долгожданного для матери.

Всі злы вітры обдували бідну хижину. День и ноч доносился ту гул горных потоков, бо в тот час, осенью, дождь в Карпатах майже не переставал. От хижины В долину вела лем єдна стежка. По ней никто не ходил, и єй майже змыли дожди.

В день, коли несподівано покончилася самотность старой Марии Симак, она, покончивши домову роботу, як и все в послідны рокы, сиділа сама в полтемной от осенной непогоды хаті и плела грубый волняный свидер. По шибах шуржал дробный дождь. Шуміли поточкы, вливаючися в кляузуру, зелено-ржавы горы поднималися с долины, попельно-дожджевы горы спускалися. Панувал ползмерк, хоц было ище лем полудне. Мати плела и думала о том, як тяжко в таку непогоду Василю. Самый непривітливый корчик замінят му дом, а галузкы сосны и ялицы, мокре листья — постель. Вот вернеся дому, так она день и ночь буде прикладати до пеца, загріє го за всі холодны рокы.

С улицы крозь шум вітра и шорох дождя донюсся свист, якым пастухы перекликуются єден с другым. Мария Симак кинула плести и выскочила на двор. Ни в обыстью, ни на берегах кляузуры никого не было. Нараз, як бы с низко высячой хмары, ку ногам матери што-си упало. Здивувана, посмотріла на острый, обліпленый глином камень, лежачий среди гладкых, отшлифованых каменей. Поднесла голову ку небу, потом повольно повернула єй ку зелено-ржавой омытой дождями горі, верх котрой пропадал в хмарах. Буковы корчы, якы росли на краю обыстя, на берегу кляузуры, зарушалися и с них посыпалися брызгы. Меж галузками Мария увиділа усміхаючеся лице с чорными бровами и чорными усами. Сильно забилося сердце и задрожали ногы. Кто то? То не сын. Василь біловолосый, білобровый.

Чоловік с корчов давал якы-си знакы. Мати скорше догадалася, што они значат, як порозуміла. Она также знаками отповіла, што німцов в єй домі ніт. Чоловік вышол с корчов. Ніт, он цілком не походит на Василя — на дві головы высший от него, широкоплечий. В руках чоловік держал автомат, из-под распахнутой курткы видно было поясный ремень, увішаный гранатами. Покаль он приближался, оставляючи на землі огорада глубокы сліды, Мария Симак смотріла на него с радостью и благодарностью. Он принюс зо собом то, што уж почало повольно гаснути в матери, — надію.

По тому, як нескладно на чоловіку была прилажена одежа, Мария поняла, што он не житель гор, не словак. Однако в його усміху, в открытом и честном взгляді было што-си родне, миле, отразу покоривше сердце матери. Незнакомец подошол, знял помятый чорный калап, привитался. Говорил он не по-словацкы, но Мария го добри розуміла. Напевно, украинец або білорусс. На його челі был свіжий шрам от раны.

Мати попросила чоловіка в дом. Предтым чым войти, он зробил який-си знак руком:

— Я не сам пришол до тебе, а зо своими братьями.

С корчов на берегу кляузуры єден за другым вышли люде, одіты по місцевому — в чорных калапах, вывернутых нарубы кожухах, обуты в керпцы. У каждого был автомат и гранаты. Пропустивши Марию Симак вперед, они всі вошли в дом. Чоловік зо шрамом на челі поставил в куті автомат, обнял маму и поцілувал єй в губы:

— Мамо, тебе обнимам и цілую я и твой сын. Я друг Василя Симака. Умераючи, он просил, штобы я нашол тебе, обнял и поцілувал.

Незнакомец умолк, чекаючи слез матери. Не плакала. Она стояла насередині комнаты, опустивши великы, темны, морщиннисты рукы вдоль бедер, и, не мигаючи, смотріла прямо в очи чоловіку, який принюс горьку вість. 

Мария приняла на роскрыту долонь срибный перстень с чорным очком, поцілувала го и заплакала. Не домом своим, не тым, што было в нем, держалася мати на землі, а житьом сына. Тепер, коли он погиб, память о нем была для ней дорожша, як всьо на світі.

— Я пойду с вами, — сказала она братьям. — Василь прислал знак — отцовский перстень.

— Нигде тобі не треба идти. Мы ку тобі сами пришли. Ту будеме ждати Красной Армии. Розумієся, зо заложеными руками сидіти не будеме. Днеска ночом мы нагрянеме на німцов. Єсли хочеш, то пойдеш с нами за проводника.

— Хочу.

— Ну, а тепер давай познакомимеся. Мене звут Кондратом, я білорусс. А вот тот — поляк Казимир, вот русский Иван, вот словак Стефан, чех Ян, болгарин Георг, украинец Остап. Наш отряд называтся “Славянскы братья”. Командиром был твой сын, а тепер я. Мы поприсягли навікы стояти єден за другого в біді, а счастье, переливати єден в другого.

Мария поцілувала каждого. Нич не сказала, но всі поняли, што с той минуты она усыновила славянскых братов.

Всі молчкы, скорбно и в тот сам час радостно смотріли на Марию Симак, стареньку чуть згорбленну. Напевно, каждый из них находил в ней родны и любимы прикметы. Очи матери были наполнены світлом сурового спокойствия и скробной мудрости. На ней лежала ясна печать полвіковой в повседневных трудах и тревогах прожитой жизни. Віяло от ней бесстрашием и правдом. На єй шеі меж двома глубокыми поперечными морщинами висіли деревяны, искусно выточены и потемнівшы от часу бусы.

Мария Симак обышла всіх братов, взяла их кожухы и повісила на жердку, под повалу, штобы просохли. Братья покорно, як маленькы діти, подчинялися єй старункам.

Змерк с дождьом и вітром подступили с гор. В хаті потемніло. Мати заслонила окна шматами, запалила смоливкы, подпалила дрова в пецу, поставила один горнец с картофлями, потом другий с молоком. Братья россілися вколо пеца, гріючи скочанівшы на карпатскых вітрах и дождях рукы и ногы, вбераючи в свои очи світло материской ласкы.

Мария взяла плести свидер, а Кондрат повольно и тихо, под вой вітра и шорох дождя, росповідал всьо, што знал о Василю Симаку. Скупы слезы струилися по морщинам матери, падали на темны рукы, якы торопливо доплетали свидер. И хоц очи єй были наполнены слезами, то и так их взгляд был успокоєным, майже счастливым. Он часто сперался долго то на чеху Яні, то на білых кудрях поляка Казимира, то на чорных бровях украинца Остапа, то на свіжом шрамі білорусса Кондрата, то на темном лиці болгарина Георга, то на суровых губах Ивана, то на молчаливом и печальном словацком юноші Стефані. Видно, што в каждом браті она виділа то, што стратила, — прикметы свого сына.

На дворі послышался шорох камней, чияси рука осторожно постукала в окно. Кондрат вскочил, винувато усміхнулся Марии:

— Мамо, я забыл сказати, што до тебе ище придут гости. То пришли нашы братья.

Он вышол и через минуту вернулся с бойцами Красной Армии, в стеганых ватниках, прикрытых плащами, потемнівшыми от дождя. На головах у бойцов были шапкы зо спущенными наушниками, на ногах — горскы баганчы зо застежками, в руках — автоматы, на поясі — гранаты. И всі они походили єден на другого и на тых, котры пришли предтым.

Кондрат коротко росповіл внов пришедшым то, што знал о Марии, и то, што чувствувал о ней. Мати обняла и поцілувала каждого бойца, для каждого нашла в тісном колі місце коло пеца. Огонь с єднаковом щедростью отражался на лицах бойцов и на лицах партизан. Покаль они о чым-си бесідували, мати готовила вечерю. Она розрізала великий хліб, розділила го на ровны кускы, закрыла стол чистым обрусом. Зварилися картофли, вскипіло молоко. Мати присунула стол ку пецу, положила пред каждым по пару картофель. Молоко она розляла в маленькы деревяны горнятка, зарядом обнесла каждого бойца и партизана. И то, як она тото торжественно робила, заставило братов переглянутися. Они чуствували, што мати приобщат их до чого-си святого и великого. Они пили молоко так, як бы в горнятках был таинственный сок, котрый навікы влієся в их кров, — сок любви и братства. 

По вечери Кондрат поднялся зо-за стола, потуже затянул ремень с гранатами, знял зо жердкы свою футряну куртку.

— Ну, здаєся, час! — рюк он.

Всі молчкы оділися. Мати приткала комин, засыпала червене угля грубом верством попелу, накинула на своих худы, костисты плечы хустку, сховала под ню топор лісоруба с білым острьом. Потом наділа на голову с великыми крисами калап, який замінят осенью в Карпатах амбрелю, и твердо переступила порог дома. Братья пошли за ньом.

Легка, як птица, она бесшумно спускалася с гор в долину, среди лісов и скал, по руслу ручейка, по тайной стежкі. Глубоком ночом Мария Симак вывела отряд в узку долину, на дні котрой шуміла в камнях ріка. Крозь вітвы маленького и бідного сада вколо старенькой хаты и стодолы якого-си словацкого селянина, братья долго и молчкы смотріли вдолину, в поток. Ту не было ни дождю, ни вітру. При світлі звізд добри был видный желізнодорожный мост, перекинутый над пропастью с одного берега на другий, от села в село. По мості ходили німецкы вартовы, стукаючи своими подкутыми боганчами. Кондрат обнял Марию и рюк:

— Ну, мамо, чекай нас ту в тых корчах, а мы скоро вернемеся.

Мария Симак покрутила, головом. Ніт, она также пойде там, куды и всі. Она приблизился ку стайни, тихонько отворила двери, вывела оттамаль корову зо звонком на шеі, по звукам котрого в Карпатах отнайдуют заблудившу в горах скотину. На звонок выбіжал с хаты словак, босый, в сподной білизні. Мати што-си скороговорком объяснила му — и газда покорно замолчал. Она погнала корову прутом ку мосту.

Ратицы коровы застукали по каменнистой дорогі. Вартовы розміренным кроком пошли на встрічу матери. Поровнавшись с ней, єден с них што-си рюк селянкі. Мария Симак отповіла. Через миг з моста донеслася приглушена возня, потом всьо затихло — и звук звонка, и крокы вартовых, и голос женщины. Братья поняли, што дорога для них свободна. Коли зышіли долу, они увиділи Марию; стоявшу над трупами вартовых. У одного была голова розрубана на дві части, у другого розрубана грудь. Рукы матери держали топор. Кондрат обнял єй, поцілувал и легонько подтолкнул в спину — назад, на западну часть моста. Мария навернула корову, погнала єй дому, а братья пустилися на восток, ку темніючой на берегу касарни. Покаль єдны закладали под мост динамит, другы вдерлися в вартову касарню німцов и перебили гранатами заспану варту.

Ище в горах по тысячкрат повторялся гром подорваного моста, ище каминя и желізо падали с огромной высоты в ріку, а отряд рушил назад. Мария Симак привела их по той самой тайной стежкі.

Світало, коли они добралися до горской хижкы. Лем што Мария почала розводити огонь в пецу, як за Карпатскым хребтом прогреміл сильный, долго горами повторяный гром. Гром в декабрі!

Не бойся. То Красна Армия приближатся.

Мати перекрестилася: — Слава Тобі, Господи!

Догоріли дрова в пецу, крозь дождь и мутны шибы пробивался попельный россвіт. Покаль отряд отдыхал, мати сиділа пред хижком, вслухувалася и вглядувалася в пасмурны лісы Карпат — она сторожила сон своих сынов.