Я, лемканя от Межелаборца, зо села Габура, пишу вам малу историю о житю в Карпатах. Не даяку велику историю, лем таку просту, што я виділа и сама пережила. Даяку велику историю я вам написати не можу, бо не умію, бо нас не было кому научити дачому в тых Карпатах, так по угорской, як галицкой стороні. Кто там вырос, то знат, як нас там учили. Хоц нам дали яку-си тоту школу, то нам лем голову морочили с том мадьярщином, и лем нас учили панам титулы давати и панам робити.

Памятам добри, як мы, діти, ходили до школы. Но пан учитель нас не учил лем дас пол годины, а потом позберал моцнійшых хлопцов и нагнал их до свойой роботы: єдны мусіли гной зо стайни выметати, другы дырва різати, третьи ціпами зерно молотити. Нас, дівчат, жена учителя тыж забрала и дала нам кудели, або як мала прати, то казала прати. А меньшым дівчатам дала пірья пороти. А як дакотра дашто недобри зробила, то єй пані за волося скубла. Як хлопец дашто недобри зробил, то пан за ухо крутил. То так нас учили в той мадьярской школі.

А коли сме зо школы дому пришли, то знов няньо або мама роботу давали, то и дома лем фурт треба было робити. А як сме повечеряли, а взяли книжку до рук, то нам гварили: “полож тоту книжку, а берся до даякой роботы. Пан (пані) с тебе не буде...”

То так в краю дбали за науку нашы учителе и родиче. То кто ище мал тверду волю и охоту, то научился читати и писати, но больше не знали ани своє имено подписати, и ту в Америкі дост нас єст такых карпаторуссов, што не можут гражданами стати, бо не знає цалком нич, ани коли пришол, ани мено подписати. То тепер уж знаме, кто тому виноватый, што сме такы до Америкы пришли некультурны.

То так ся нам жило и нашым родным в свойом краю, на свойой землі, а под чужом властьом.

Коли сме были ище малолітны и нашы няньове старалися, штобы сме мали што істи, то ся нам здавало, што нам добри, были сме веселы, бо нас не тычилося нич, ци то єст, што треба для житя, ци то буде што на заран істи, о тото старалися нашы родиче.

Мы, молоды, сходилися разом и бавилися, и виділося нам добри, хоц сме не мали, што нам было треба, а часто сме и голодны и босы ходили. Но нам здавалося, што то так має быти, што то таке житя має быти. Як сме пасли худобу, то сме ходили по крякох, по потокох, по каміню босо и покалічили ногы, але яко-си нам тото не шкодило. Як бы ту діти такы ногы мали, то дораз до доктора, штобы пойзин не достало. А мы были веселы и с такыми ногами, хлопцы на пищалках выпискували, а дівчата выспівували. Але як уж сме были векшы и старшы, як уж нам ся требало самым о себе старати, то уж сме виділи, што то тяжко в тых нашых Карпатах жити. Тяжко сме робили, а не могли доробитися, хоц лем штобы хліба дост было. Не было где заробити даякого цента на приодіву.

Превелебному ціле літо люде робили, бо мал великы земли, а за тоту роботу нам не дали ани по фалатку хліба за цілый день, от вчасного рана до поздного вечера. А мал с чого дати, бо му люде наробили. А самым людом, неєдному не стало до нового хліба, то о голоді робил. До того треба было дати пану готове зерно зо свого маленького урожаю, так звану роковину, 2 кирцы зерна, а и канторови. Так што велику кривду люде мали. Тяжко робили, а лем все о бандуркох жили. Жена и діти босы ходили, як зима так літо, бо не было зашто обув купити. Поєдны, што были кус маєтнійшы, то собі радили, але такых мало было. Кто мал в Америкі сына, або жена мужа, то прислал даякого цента, и тоты собі уж скоре могли дашто купити, обув або лаху. Были и такы жены, што як собі набыла даякы скирні, то их так шанувала, што лем в церкви в них стояла, а як шла до церкви або с церкви, то несла в руках, а шла боса. А в такы дни, то скирні были в скрині схованы. Жены робили барз тяжко. Як жена мала маленьку дитину, то як пришло літо, то ціле літо ишла робити на поле с дитином. Несла на плечох дитину с колыском, а в рукі горня с ідлом, и мотыку або грабли. А треба было идти хоцколи и годину.

Робили люде ціле літо тяжко, а пришла зима, то лем о бандуркох жили. И то собі хвалили, як мали дост бандурок, бо дакотры рокы были мокры, то бандуркы погнили, и бідны люде голодували цілый рок. Богатшы газдове, што мали кони, то годны были покус заробити и купити хліба або “тендерицы” (кукурузы), котру мололи и варили чир. Но кто не мал зашто купити, то и того чиру не мал, мусил жити о карпельох.

Нашы люде с Карпат шли кажде літо робити до панов на Мадьяры, на жнива. Но не каждый мог идти на тот заробок. Шли найвеце молоды, хлопцы и дівчата. А у кого не было кого выслати, бо своє газдовство сам не мог опустити, або послати жену от малых дітох, то того заробку не было. Як сме пошли на тот заробок до мадьярскых панов, то сме там барз тяжко робили, серпами сме жали пшеницу и жито на великой спекі. Робили сме от россвіту до змерку, даколи аж потемкы. А плата была: 15 снопов пану, а шеснастый за нашу роботу. Американскы жены не могли бы робити так долго и на такой горучкі, они бы ани годину не выстояли. Тот пан, у котрого я робила, давал нам раз дня істи, на обід зупу с фасоли, а по той зупі хробакы плавали. Але мы зато іли, бо иншого не было. То старты люде, загартованы, могли ище о таком кості робити, але молоды, 15 и 16 рочны хлопцы и дівчата ослабли и дакотры здравья попсули. Єдна дівочка, што робила с нами, розум погубила.

То мы там робили штыри тыжні и позарабляли сме по 10 корцов зерна (10 угорскых корцов — около двох метр. цент.). У того пана мы виділи великы ровны урожайны земли, очима немож пресмотріти. А мы, в Карпатах, мали такы лем фалаткы каменистой земли. Нашы люде нераз говорят, што найбы уж тота наша земля и камениста, але найбы єй веце было.

То так ся нам жило под мадьярами. Тот наш край в Карпатах был нам милый и родный, бо сме ся там родили и выросли, но мы мушены были охабити тот наш родный край, нашых няньов и матерей, бо тото тяжке житя примусило нас идти в чужу краину и глядати хліба.

Итак, найвеце народа из нашых Карпат перебралося ту в Америку перед першом світовом войном. Первым нашым емигрантам было ту планно, бо они пришли в чужу краину ку чужым людям, а бесіды той краины не знали. Но позднійшым емигрантам уж было лекше, бо приходили братья ку братьям, сестры ку сестрам, жены ку мужам. Але не всім. Як нашол роботу, то му было добри, а як не было роботы, то была велика біда. Ище кто робил коло лекшых робот, як коло шитя, боканчох, полотна, коло олійовых фабрик, то хоц планно роботы идут, але всі даякий час в року робит и дашто заробит на житя. Но тоты люде, што позасідали коло желізных фабрик, то дуже планно было, бо тоты фабрикы роблят, лем як ордер достанут. А желізных ордеров дуже мало было, бо Америка збудувана, то лем як война, то тоты фабрикы робят. Так што при тых желізных фабриках в спокойном часі барз вельо народа без роботы и без цента. В такы часы безроботя шапы позамыканы, окна дошками забиты, а робочы блукаются смутны и голодны.

Чекат стара мати в краю из Америкы от сына помочи, чекат жена с дітми от мужа, а муж сам без цента и голодный, бо уж два рокы не робит, а он в чужом краю. А тоты хлопи, што мали ту фамилии и с фамилиями чекали, коли ся робота пустит, и по 2 рокы оставалися без роботы, то бідували с цілыми фамилиями. Релифа ниякого не было до тамтой войны. То люде помагали собі так, што разом брали муку зо млина, а капусту и дробну бандурку от фармеров, и так жили, што пекли сами хліб на полі и варили тоту капусту и бандурку, іли разом и так жили.

Кто має добру роботу и постоянно робит, тот не хоче вірити, што и ту люде бідуют, ніт доброты про каждого. Наш народ працує тяжко по майнах и шапах, лем кебы робота была и здравья тримало. А коли роботника уж силы опущают и тяжко в майнах або в шапі не годен робити, то он собі думат, што може про него было бы ліпше на фармі фамелию годувати. То росходилися по фармах. Але як чловек стратил силы в майнах и по шапах, то и на фармі недобри, бо на фармі также треба тяжко робити, а штука ся дачого доробити, бо где добры фармы, то нашого хлопа не стати дорогу фарму заплатити. Нашы люде позерают, где туня земля. А на туньой землі треба все робити, не остає часу на отпочинок, ци неділя ци свято, робити фурт треба, а немож ся ничого доробити.

Но отколи маме президента Рузвельта, то дуже ліпше про фармера, бо ліпша ціна на вшитко. Але за Гувера, то фармер не мал зашто “обергозы” купити. Най Бог варує веце от Гувера.

Так што про нашого лемка не было нигде добра, бо мы народ порострясаный, непросвіщенный, бо нам просвіту не дали. Нашых предков в краю, вмісто дати даяку школу для житя и просвіту, то фашисты их затемняли. То зато мы ся так все тяжко наробиме, а ничого не маме, зато за нашу роботу фашисты пануют. Лем же уж тоты часы минают, и уж и мы маме своих просвітителей, котры помагают народу прозрівати и познавати, кто його приятель, а кто враг.

Час уж и нам, нашому занедбаному народу объєдинитися, бо в объєдинению сила народа, и тогды стратятся и спомеж нас фашисты. Мы посмотме, яку силу мают нашы русскы братья, як они бьют, вынищуют беспощадно тых фашистов “непобідимых”. Най им Бог поможе фашистов знищити и народы освободити, бо уж ся дост народ намучили. Дай Боже, штобы уж цілком зо світа пропали тоты фашисты, штобы не было больше войны, штобы люде и народы зажили в мирі и братстві.