В одном білорусском місточку жил доктор Алексей Иванович. Його знали всі жители місточка и селяне околичных сел, так як он был добрый доктор и добрый чоловік. Рано он выізжал на бричкі до своих пациентов, и діти на улицах, увидівши го, кричали: “Доктор іде!”

Коли появилися німцы, доктор пришол в полеву комендатуру и сказал, што он не опустит госпиталь и буде працувати у них.

Німцы ставили доктора в примір инженерам, артистам и учителям місточка, котры не хотіли працувати у новой власти. Німцы навет сфотографували господина доктора на фильм, послали в Берлин и там показували в кинохроникі, а німецкий коментатор объяснял: вот, гварит, як білорусска интеллигенция рука в руку працує с німцами. Старший агент гестапо замешкал в домі доктора и вечерами приводил до него німпов с полевой комендатуры грати в карты. Сусіде слышали из докторского дома німецкы пьяны крикы и говорили: “Німцы у доктора гуляют!” Його рахували зрадником народа и навет хотіли го убити як запроданца.

И вот одного разу доктор взял в полевой комендатурі автомобиль для прогулькы, выіхал за город и назад уж не вернулся.

На слідуючий день из місточка счезла аптека. И разом с порошками, мастями, каплями датского короля счезла и фармацевтка Аннушка. Потом ктоси вынюс с операцийной гали госпиталя цілый еквипунок. Німцы поставили у госпиталя варту. Но одного разу днем подъіхала теліга. Чоловік показал вартовому німецку пропустку с орлом и вывюз дентистичный кабинет с дентистком Анастасиом Захаровном. Коли німецкому команданту показали подпись на пропусткі, у него заболіли зубы от ярости. То была подпись доктора.

Незадолго вывезли также токарну машину с тартаку и прессу “американку” из типографии. Лем желізный сейф зо золотом и грошми стоял на місці, приверченый до подлогы и до стіны. Но коли раз німецкий кассир отворил сейф, то нашол го пустым. Заміст золота и грошей там лежала росписка доктора.

В лісу недалеко міста появился отряд доктора Алексея Ивановича. И тогды всі дозналися, што в докторском домі под пьяны выкрикы німцов, в сусідной комнаті за дверми, закрытыми шафом, збералася подпольна громадка совітскых патриотов.

В городі всьо творилося наперекор, назлость німцам. Згоріл лісозавод. Одного разу счез машинист електростанции, и в городі погасло світло. Прибіжавшы німцы увиділи, што выпалены моторы. В городской витрині на німецкых афишках нараз появилася совітска газета. Над будовом, где поміщалася полиция, 1 мая появился великий червеный флаг. Німцы с криками полізли на дах, почали зрывати флаг и вылетіли в повітря. Флаг был подминуваный.

Мадьярска експедиция прибыла с молотилком и арматом на селянске поле. Мадьяры окопалися на полі и почали молотити хліб. Но завыла з ліса мина, поднялся у молотилкы чорный столб, и млоцкаре розлетілися. Мадьяры пошли в атаку, прикрываючись снопами. Однако з ліса их встрітил такий кулеметный и минометный огонь, што они, ростративши снопы, ледво уползли назад в укрытя.

Доктор встрітил мене як старого знакомого, хоц николи перше не виділ. Он любил людей. То был высокий, тлустый чоловік с добродушным лицом мирного гражданина. На нем не было ни автомата, ни маузера, ни кулеметной ленты. Лем полевый бинокль висіл на шеі.

Районный комитет партии вынюс постановление, — сказал доктор — німцам ни зеренка хліба.

В темноті на полі знов загрохотала молотилка, и тотчас же знов завыла мина. Завязалася битва.

В розграр боя на командный пункт, котрий поміщался в избі, прибіжала старуха. “Доктора! Доктора!” Показалося, што молода хозяйка дома, котру на час боя вынесли с избы в яму на огороді, родит.

— Иван Иванович, — сказал доктор начальнику штаба, — я скоро буду.

Я вышол за доктором на огород. Ярко сверкали звізды. Бой розгорался. И нараз в шумі його я услышал где-си в землі писк и потом крик новорожденного. Лежавший коло мене партизан минометчик усміхнулся тому крику.

Из ямы выліз доктор с електричном лампочком. Рукы його были в крови. Он сиял: “Хлопец!”

Мадьяры в тот час отходили дорогом, но нарвалися на партизанскы мины. Бой откотился на болота. С криком взлітали вспугнуты выстрілами дикы качкы.

Я вышол на поле и услышал: ранены звали в темноті: “Алексей Иванович!" Они пререкалися с Аннушком, медицинском сестром, и желали, штобы перевязку робил им сам доктор.

Послі боя командный пункт обернулся в операцийну комнату. Взяли зо стола мапы и положили білый толковый верх парашюта. Заміст командиров отрядов в комнаті появилися мед. сестры. Лем Алексей Иванович остался на місці. Но то был уж не командир, обсервуючий в бинокль за полем битвы, а в білом плащу тихий и строгий хирург.

Внесли окровавленного партизана. Раненый познал Алексея Ивановича, и темне лице його просвітліло, як бы боль отошла далеко, далеко. . . Пилком, выкованом партизанскым ковалем, доктор зробил складну операцию.

Потом мы пошли в лісный госпиталь. В землянкі, обтягненой парашютным шолком, стало тихо, даже тяжко ранены замолкли. Коли Алексей Иванович подходил ку бойцам, они забывали свои раны. Доктор звідувал их о болізни, а они му отповідали споминами о боях. Они не хотіли говорити о ранах с доктором, они хотіли говорити с командиром о битвах.

Я виділ, як коло госпиталя Аннушка готовила йод, варила медицинске мыло. Я виділ в лісной пивниці бочкы топленого масла, огромны білы колеса прессуваного сыра для раненых. Я виділ, як ранками рыжий возница привозил варене молоко для раненых, а в пекарні выпекали для них білый хліб. . .

— Я повезу вас по свойому району, — сказал мі яко-си раз Алексей Иванович.

На россвіті мы выіхали на шоссе, котре соєдиняло два городы, якы охранялися сильными німецкыми гарнизонами. Но шоссе было в руках партизан. Виктор, ад’ютант доктора, знаный в Білоруссии сценичный артист, слівал цілу дорогу пісни. Трудно было представити собі, што мы в глубоком тылу у противника. Вдали послышалися выстрілы. Мы приближалися ку партизанской заставі на шоссе. У заставы мы звернули на партизанску дорогу.

На дорогі великий рух. Цілый час на встрічу нам попадаются вооружены люде — пішы и конны. Везут минометы и тяжкы пулеметы. Пішы несут под пахами мины, афишкы, газеты. Навстрічу скачут связисты с донесениями, розвідчикы. Идут селяне с пилами, топорами и лопатами перекопувати и завалювати дорогы от города в район.

И в селах много вооруженых. Коло ворот бородаты дядькы с пулеметными лентами крест-накрест. Женщины и подросткы с карабинами и гранатами выходят из домов. На улицах діти с вырізаными из дерева стрільбами и штылетами бавятся в “партизанов”.

Увидівши нас, сельскы мальчикы кричат: “Доктор іде!”

Старикы, сидячы пред хатами на лавочках, стают и знимают шапкы. Они говорят: “Доброго здоровья, доктор!” Другы, што даколи были солдатами, салютуют: “Здравия желаем, товариш командир!” Третьи, што памятают доктора ище пастушком Лешком, кричат: “Здравствуй, Алексей!”

На переправі старик граблями прочесує дно рікы. В 1941 року при отступі он утопил ту пулеметы.

— Діду Никито, — кричит доктор, — ци бы-с не подсыпал нам снарядов?!

Дідо має и снаряды, закопаны в лісу.

— Єст, Алексей Иванович, подсыплю, — говорит он тоном начальника доставы амуниции.

Алексей Иванович выгнал німцов з района. Он спас хліб и скот от розграбления, юнаков и дівчат от німецкой неволи. В глубоком німецком тылу тота земля осталася білорусском, совітском.

При мі приіхал мельник, цілый білый от мукы, з документом от німецкого коменданта. Комендант звідувал о кошта для поправы млина. Німецка подпись. Печать с орлом. Доктор наложил резолюцию: “Хозяин района не ты, а я. Не сун свого свинячого рыла в наш огород.” И послал коменданту. Той самой ночи группа партизан на волах перевезла млин в ліс. Через даякий час раненько загуділа сирена. Доктор стоял коло млина и сам давал гудкы. То было недалеко от німецкого гарнизона, и там их ясно слышали.

— Даю знати коменданту, што мельница працує!

Мы подъізжаме под лісок. Вдали протікат ріка. На другом берегу город. Я вижу німецкого вартового на вышкі. З ліска вызерают кулеметы. Вечеріє. Німцы уж запалили свое світло. Зеленым и червеным світлом освічуют ракеты город, болота, ріку, лісы, поля. Вколо — партизаны, жители того города. Они слышат його звукы, видят його дахы и вышкы, а рано — дым його коминов. Ночом они сидят скраю ліса, смотрят в ноч и слухают шум родного города. Им здаєся: они сейчас войдут в свой город, в свой дом, в свою квартиру.

О полночи идеме ку городу, маневруючи меж німецкыми секретами. Проникаме на окраины города, заходиме в пусты домы. Свище вітер в розбиты окна, выє в коминах. Німцы в фортах. Они загнаны в город, як в нору. Они жиют всі разом в каменных будовах центра города, зрытого окопами, за кольчастыми дротами. Кулеметы выглядуют зо стін, з дровен, рельсов и каменя.

Каждый день, кажду ноч, кажду годину вот уж много місяцов враг жиє в страху перед налетом. Пойманый німец росповіл, што послідне полрока они ни раз не роздівалися. “Тортура смертьом”, — говорит он.

Стрілянина цілу ноч. Німцы отстрілюются от ночных тіней, от корчов, от дождя, котрый здаєся им кроками партизанов.

Одного разу німцы в місточку услышали на болоті шум. Шум взрос. Тогды ударил кулемет. Поднялся алярм. Зо всіх сторон застрочили автоматы и кулеметы. Но шум на болоті не переставал. Як встеклы, німцы палили до рана. Рано показалося, што в болоті застрягла корова партизана Емельянича. Она заблудила, хотіла вибратися с трясины и шуміла и крутилася в корчах. Німцы выпустили пару тысяч выстрілов.

Алексей Иванович росповіл мі историю німецкого страху и смієся:

— Німцы того гарнизона, єсли останутся живыми, до самой смерти не забудут, як они сиділи ту, в городі!