Як почали німцы господарити в селі, так сразу же пошла про Настю недобра слава. И так оно часто быват: пустят словечко, а от него, як бы чорны птахы, и полетят отголоскы.

Пошла бесіда, будто Настя за німцов стоит, разом зо сельскым старостом против народа діє. Кто пустил тот слух, незнати, но ползла тота слава за Настьом, як ідкий дым на пожарі.

Односельчане цуралися Насті. Сказати правду, и народу-то не много осталося в селі, та и жила Настя больше за селом, подальше от людского ока. По смерти мужа Петра Невкрытого глубокий смуток в сердці затаила и з людми рідко сходилася. Тихо жила своим вдовьим житьом и утішалася маленькым счастьем — трирочным сынком своим.

Петра Невкрытого убила случайна, глупа куля з німецкого самолета, коли добро колхозне в тыл вывозили. Налетіл фашистский самолет, и погиб Петро Невкрытый, погиб не геройском, а выпадковом смертьом.

Люде в лісы уходили от подлых гитлеровцов, а Настя серед оборы стояла, опустивши рукы. Сама похоронила Петра, и сама дому вернулася. Перед очами глинистый могильный горбок, убогий сельский цминтар, а в сердці — смуток, и ничым його не усунеш, ниякыми слезами не залієш.

Приходили люде, што-си говорили єй, а Настя молчала, безучастно смотріла округлыми зеленоватыми очами.

Часу уж оставалося мало, враг насідал все ближе, грохотали пушкы, въідливо гуділи моторы самолетов, выбухали бомбы, доносился уж и беспрестанный треск пулеметов. Час такий, што ніт коли ждати. Выходили люде зо села курными дорогами. Кто просто на восток шол, другы в лісы скручували — и до партизанов.

Так и не зауважила Настя, як німцы в село вошли. Всьо до окрушины с хат позаберали, народ выставили на голод. Ту и увиділи люде, што Настя почала заходити до старосты.

Слезу з очей змахнувши, говорила Настя:

— Вы, вуйку Юхтиме, не забывайте мене, вдову! Чужы люде частенько в село заходят, посылайте до мене заночувати, — все даяка копійка попаде. Где-ж мі заробити, коли дитя маленьке на руках, а роботы ніт.

Мругнувши, староста погласкал Настю по плечах:

— У такой молодицы и сам переночувал бы. Но все часу не выберу. . . Зайду, зайду до тебе скоро. Треба-ж твою душу загріти. . .

И засміялся тот пиячиско, злодій и душегуб, — такым сміхом засміялся, што по тілу Насти аж мурянкы пошли, и так єй здавалося, як бы до жабы доткнулася. Но Настя не показала того, лем так посмотріла на старосту, што он и сміятися перестал.

— Заходте, вуйку Юхтиме. . . Кому-ж бідна приглянуся. А вы над нами начальником поставлены. . .

— То ся знає, Настьо, што я тебе не забуду. То ся знає. . .

Немало людей по Украині бродит, через села идут. . . Тых-то путников и посылал староста до Насти. Она зо сыном перебивалася коло них. Дакотрый навет погариком водкы угостит. Всі знали, што у ней разны подорожны ночуют, и посылали их до Насти. До того ище и жена Настя шумна, чиста и быстра. . . Хата у ней все выбілена, подлога вымыта, печ росписана якыма-си чудными птицами и преружными квітами. На тото Настя велика майстерица. Портреты на стінах завсе были убраны рушниками, а за рамами — лучкы зазмаитого зіля. Сейчас, розумієся, не то, што предтым было, німцы мало не всьо позаберали, но и тепер у Насти на постели всьо чисте, свіженьке.

Было бы лем с чого, то и борщ зварит, и галушкы або перогы, а почнеш істи — от мискы не оторвешся. Нич дивного, што любили подорожны Настину хату. Така уж бесіда шла: в селі Зарічу до Насти Невкрытой заход. . .

Привітливо и гостинно встрічала Настя своих гостей. Дакотры и по два, и по три дни бавили у ней, потом дальше в невідому дорогу шли. Но больше было такых, што придут дньом под вечер, а ночом уж счезают.

Село Заріче в стороні от великых доророг и жило спокойніше от другых, но и ту староста дусил людей податками и помалу всьо добро поотберал для німцов. Раз уж стріляли в него ночом, но он не поправился: выслугувался перед німцами, вился у их окровавленых ног, як пес. Богатіл и пасся на чужом добрі тот злодіиско.

Встрітил он раз Настю на Лучкі. Молодица дому спішила, чорны хмары, розбухшы от дождя зомкнулися над головом. Лем блискавкы роспорювали похмурный змерк. Вітер крутился, як встеклый, в корчах.

Подозріло прижмуривши очы, староста Юхтим Коновал остановился перед Настьом. Он так уважно всмотрювался в єй лице, як бы николи и не знал єй, як бы первый раз в житю єй встрітил. Настя учтиво поздоровила го, — таж он старший от ней, а ку тому ище и начальник. Старшина не отповіл на поздравление.

— Хитра ты молодуха, Настя. . . Смот, на себе нарікай, коли я доберуся до тебе, — рюк Коновал, не спускаючи з Насти прижмуреных очей.

— Вуйку Юхтиме, та чым же я вам не угодила? Вот головонько моя. . .

— Буде тобі головонька. . . Куды от тебе люде діваются, што ночувати приходят? Што ничого не кажеш?

— Та ци я знам? Попращаются и идут собі свойом дорогом. Я не сторож над ними. Хиба я дорогу знам?

— А то, што дорога у них коротка — в ліс ку партизанам. Што зачудувалася? Як бы и не знала! — хмурно рюк староста. — Партизны цілый округ в руках держат, лем нашого села боятся. Потому, што я ту. . . Мене не подведеш, голыми руками не возмеш. А я и до них, и до тебе доберуся.

— Най их паралик забере! Не хочу я ничого знати, и най до мене люде больше не приходят. Не посылайте никого, вуйку Юхтиме. . . Ліпше, як бы вы сами даколи на гостину пришли. У мене бутылочка такой зо зільом. . . для вас ховам. Вы и все моим добродітелем были, вуйку Юхтим. Вы як брат мі, вдові. Вашом ласком я жила коло людей и сына кормила. Спасибо вам. . .

— Богу дякуй, — поважно рюк Коновал. — А єсли ты направду так розумієш, то я мам справу до тебе. . . Лем не зараз о том говорити. Я приду, як змеркне. По пугарику выпьеме и побесідуєме. Треба, Настю, помагати нам большевиков и партизанов винищувати. А влада тебе не забуде. . . Як стемніє, приду, — лем ты смот. . .

— Спасибо, што не заганьбитеся мном, сиротом. Заходте. Лем штобы тета Одарка не знала, а то и вам житя не буде, и мене цілком зо світа зожене.

— Кто, жена? Не дознатся. Приду днеска. Ну, и дождь полял.

Староста зашол в перву хату, а Настя подоткнувши стареньку сподницу, быстро побіжала загородами до свого обыстя. . . Кинувши в сінях вязанку травы, Настя через перелаз крочла в сусідне обыстя, вошла в хату, поговорила зо самотным дідом Яремом, што в колхозі пасічником был. Мучился тепер дідо без своих пчол — німцы зруйнували их, ни одного улья на розводок не оставили. Проклинал німцов собі под носом Ярема и меж люди не показувался. Так подкосил го смуток.

Лем Настя заходила до него, як до родного отца. В хаті поспрятує, поливку зварит — отнесе, на житя своє вдовиче понарікат. Ну, та и никто не знал, што больше они там бесідували.

Учувши, што староста до Насти збератся, дідо отразу ожил.

— Потягнуло козу до возу. . . Здыбал днеска он мене, сукин сын, тот Коновал, и говорит: “Што вы, діду Яремо, на мене чортом смотрите?” “Я, — кажу, — отроду такий.” А он як гаркне: “Смот, діду, штобы-с не висіл ты там на осикі в середині села. . .” Такий збуй!. . . На мене, старого, отразу так никто не кричал. Обернулся я и пошол молчкы, а он замном ище и плюнул.

— На нашой крови выпасся, собака, — рекла Настя.

— Лет дому, Настя, всьо добри буде. Лет, сердечна, лем смот, гост го хорошенько, штобы не зауважил дашто. . . Уж он дуже хитрый, злодіиско. . .

Ище лем ледво змеркати почало, а Настя уж наділа сорочку з вышивком, котру любил Петро покойник, и квітясту, в вишнях, сподницу. Зеленоватого оттінку хустииом прикрыла русы кудри и ждала гостя.

На стол ручник с когутами постелила, а на ручник — пухкий теплый хліб, пирогов во сыром поставила, огурков и зеленой цебули. На шафі схована была бутелька с превареном горівком зо зільом, што лем сам запах сердце чоловіка радує. Знала Настя, яку траву в горівку положити.

Як бы женяча свого, ждала Настя старосту Юхтима Коновала. Все прислухувалася до каждого шелесту за дверми, а там лем вітер шуміл в березах и дождь шелестіл под заслоненым окном. И погода беспокоила сердце Насти, — она то ку дитині подойде и долго всмотрюєся в сонне личко сына Ванька, то ку дверям подбіжит. . . Знов ку Ванькови — як бы послідний раз видит свого сына. Не може насмотрітися нияк. От взрушения лиця почервеніли и палали.

3 видом не женяча, а хозяина, появился староста в хаті. Без поздоровления, за стол сіл, долго смотріл на Настю.

— Ну и хороша ты, чортова молодица! Ех, єсли бы мою Одарку холера забрала, присям-богу, женился бы на тобі.

— Вашу Одарку и буком не добье, — показала Настя свои білы ровны зубы. — Ічте на здоровье, уйку Юхтиме. Налійте погарик и выпийте. А буде ваша ласка — и мі дозволите половинку: може не так страшно буде.

— А чого-ж тобі страшно? — забеспокоился староста.

— Та боюся, штобы Тета Одарка вас не выслідила або дакто не увиділ, што вы сюды вошли, бо тогди я бы цілком пропала, — отповіла застарано Настя.

— Никто не виділ. Я знаю, як ходити. . . — певный себе рюк Коновал, подносячи погарик зеленоватой горівкы.

Но выпити му так и не пришлося. Штоси стукнуло в сінях, и Коновал поставил погарик на стол.

— Кто Там до тебе пре? — прошипіл он.

— Ци не ночлежников даякых нечиста сила принесла, — сердито отповіла Настя и кинулася в сіни.

— Гони их гет! Носит их ту! — крикнул єй вслід Коновал.

— Но в тоту саму минуту Настя пропустила в двери трьох незнаных людей. Два высокы, зо зарослими бородами — видно, давно, давно неголены, а один низенький, молодый, майже хлопец.

— Смотте, хлопцы, просто на вечерю попали. Ну, и везе нам! — рюк высокий басом.

— И горівка, и перогы, — додал другий. — Добри собі жиєш, Настю.

Староста скочил и сердито затребувал, штобы они, бродягы, дораз шли свойом дорогом.

Незнаны переглянулися, а тот, што говорил басом, приказал:

— Ноле, выход зо-за стола. Представитель влады. . . Душегуб. . . Тхориско смердячий. Василю, вяж му рукы, штобы не метался. . .

Молодый кинулся выполняти приказ.

Коновал так стратился, што и слова вимовити не мог, лем повторял:

— Та што вы, люде добры. . . Што вы. . .

Он всьо понял и отразу стратил свою смілость.

— Жаль, што часу ніт повечеряти с тобом, Настю. Молодчина ты, — сказал командир и додал: — Мы сами оголосиме в городі, што старосту партизаны поймали. Ту приде фашистский карательный отряд. У тебе певно остановятся офицеры. Ты погостиш их як найліпше, а мы предодньом их забереме. Нам треба их живыми взяти. Карательный отряд розобьеме. Ты не бойся, там на дворі Микола и Тимош на стражі. И дідо Ярема. Будь здорова, Настусь. . . — Он подал Насті руку. Потом подошол ку лужку, где спокойно спал Ванько.

— Виш, козачище який!. . . Сопит, як старый. . . Партизанска сила! Ну, ведте того волка, хлопцы! Идеме. . .

Василь дуркнул в плечи Коновала, котрый як бы до подлогы прирос.

Настя проводила партизанов до двери.