До Русской революции о назві “большевик” або “коммунист” никто з нас не чул, ани о ней не знал. Тогды том страшном назвом было слово “социалист". В тых часах социалиста так понижали и ругали, як теперка большевика. Такым именем небеспечного социалиста покрестили и не єдного нашого лемка. Покрестили именем социалиста и єдного добри мі знаного Андрия.

Ище в молодых роках был Андрий, лем што оженился. Емигрувал с краю, як и другы нашы молоды лемкы, и працувал тяжко в майні, як и всі. Лем натура была у него инша, был завзятый до писма и книжкы, и научился сам, без школы, читати и писати. Зато назвали го хитрым Андрийом и повідали, што он бы и чорту з мішка втюк.

Но хоц тот Андрий уходил за дуже хитрого, а поводилося му барз планно. Найтяжше мучило го тото, што діти му хворували, а то на небеспечну слабость — дітский паралич. Докторы радили му, штобы змінил климат.

В тых часах во всякых газетах и специальных брошюрах шли оголошения с Канады, што канадске правительство дає даром 160 акров земли каждому иммигранту понад 18 літ віку. И то где лем собі выбере. Андрий хотіл дознатися дашто больше за тоты дарованы земли, но не мал ниякых знакомых в Канаді, штобы до них написати и дознатися правду. Но потом дознался, што в Канаді єст русский православный священник, з роду лемко, селянский сын, и то такой з другого села, а з єдной парафин, як кажут, епод єдного звона. Написал он до того священника и получил отповідь, но от другого священника, котрый писал, што тамтот уж отъіхал до США, а он занял його місце. В справі даруваных земель писал, што он говорил с парафиянами и дознался, што дарованы земли ище мож достати, но в такой справі радил приіхати самому и оглянути. Што до жителей той околицы, то маются добри и дуже гостинны люде — писал тот священник. Оказалося, што и тот другий священник также лемко и близкий краян.

И так Андрий постановил выіхати до Канады на оглядины тых земель. По дорозі вступил до краяна священника. Тот принял го по-приятельскы, по-хлопскы. Трен отъізжал аж на другий день, то было часу на бесіду. Священник поинформувал Андрия, где му іхати и до кого удатися. Пришол час іхати, попращалися оба, як добры краяне, и Андрий подумал: “Вот, што хлопского роду, то хлопского, не ганьбится хлопского выхову, не ганьбится робочого чоловіка, хоц сам и высшого стану.”

Приіхал Андрий в назначену колонию С. Честно и гостинно принимали го. Были то ємигранты зо Всходньой Галичины — украинці, русскы православны и полякы. Тото Андрия тішило, што всі жили в згоді. Зо Всходньой Галичины полякы — мало котрый говорил по-польскы. Видно, што лем их даколи на римску віру переиначили и так назвали поляками. Бесіда у них дома и всяди — украинска. Колония ище мало была розроблена — по пару акров земли викорчували и заорали. Пшеница и огородина пречудні красно выглядали. Хоц и тяжка робота выкорчувати, но и добра надія на урожай. Лем комары страшно докучали. Против тых кровопийцов ніт ниякой рады — на округ до огня лізе. И то не лем вечером, але цілый ясный день.

По тых оглядинах в Канаді Андрий приіхал назад до США, тай пошол до роботы до улюбленой майны. Там комаров ніт. Яко-си не квапился іхати в Канаду на даремны земли. Но минуло два рокы, а Андрийово счестья не лем не поправилося, а ище погоршило. Найстарша дочка, што была спарализувана понад 6 роков, померла. Доктор збадал хлопчика и нашол тоту саму слабость, што и у покойной сестричкы. Треба послухати докторской рады и змінити климат. Но до Канады не было охоты іхати. Купил Андрий 42 акрову фарму в стейті Коннектикот в гористой каменной околиці, недалеко Мидлетавн. Земля неурожайна, ціна прогною доровнує вартости урожаю. Сусіды — добрый народ, мішаный: чехы, словаки, німцы, американскы англикы. Но жиют по большой части з бордеров, якы приізжают літом з великых міст. Виділ Андрий, што на такой фармі трудно буде фамилию выховати, и коли трафился купец, продал и с цілом фамилиом выіхал до Канады.

Была осінь, місяц новембер. Приіхали они до Виннипегу. Одна дитина, парумісячна, на руках матери, а друга спарализувана на руках Андрия. Был ище пятрочный хлопец, та и тот пробил собі ногу на цвяку, так што черевик не натягне. На станции в Виннипегу порадили их, штобы зашли до Иммиграцийного дому, то там можут отпочати собі бесплатно. Там нашолся для них кухенный пец, дашто кухенного начиня и яке-си лужко и того они могли уживати за час бесплатно, покаль рушили дальше в канадску пущу. Накупил Андрий што найпотребнійшого зимушного одіня, тай вибралися в дальшу дорогу — ище 180 миль на сіверо-запад. За цілый час подорожы валил сніг. На назначену станцию приіхали о 9-ой годині вечером. С трену помогли му выйти пассажиры англикы. Куфры выладувал. Агента на станции ніт. Тамты поблизкы жители мают звычай, што приходят ку станции до штору, где и почта и чекают на трена, на почту. Коли трен приіде, то майже всі біжут ку трену смотріти, ци кто свіжий не приіхал. В тот вечер приіхал Андрий Лемко с цілов фамилийов. Люде, што были коло трена, помогли му забратися до штору. В шторі подлога мокра, болото, навет на дворі сукше, бо сніг прикрыл. Шторник украинец. Роздал листы, тай Андрий звідує го, ци не мог бы переночувати у него, бодай в кухні, а рано по видоку уж собі порадит. Тот грозно отповіл, што ніт пляцу. Просит Андрий, штобы хоц лем на дві годины осталася у него жена и діти, а он зайде до людей, што познакомился з ними, може го переночуют. Отповіл, што ани на дві годины ніт пляцу. Звертатся Андрий до тых дакотрых, што пришли за почтом, но у никого ніт пляцу. А то меж нима были люде, што го так по-приятельскы угощали, коли пришол первый раз на оглядины. Тепер, коли пришол жити з нима, то всі отвергаются. Штоси ту єст скрыте. Зо штору почали росходитися. Остался лем Андрий зо женом и дітми, шторник и двох хлопов. Тоты два чекали, бо хотіли видіти, як тот шторник и почтар поступит з Андрийом. Один з них, высокого росту, плечистый — форман тамтой желізной дорогы, а другий низший, но также добри збудуваный, його помочник. Зимовов поров, коли земля замерзне, то там на колєі всего двох хлопов робит — форман и помочник. Оба они были украинцы. И коли тот желізнодорожный роботник виділ, што Андрей зо женом и з дітми стоят и сами не знают на што чекают, подошол ку ним и гварит:

— Вы, чоловіче, дармо ту стоите. Не думайте, што достанете даяку помоч от сего чоловіка. Радше ходте з нами, а мы вас запровадиме до готелю, там переночуєте, а по видоку собі будете радити.

Андрий подумал, што, тоты люде собі з него шуткуют, бо где бы в такой дірі готель был? Може лем хотят виманити го зо штору на двор, штобы шторник мог двери замкнути. Но по очах было видно, што тот чоловік направду хоче помочи. И пошли за ним. Роботникы запровадили их на якых сто метров, где стояла мала хатина з логов. Отворили двери и попросили Андрия с фамилийом в середину. В середині файненько обілено, в пецу палится, тепло, хатинка мила, як сироті мама, и постель чиста стоит, и стол свойой роботы, два кресла, шафа, тоже свойой роботы, на столі форманскы папери. Показали мі на готовы дрова и рекли:

— Ту собі пальте, штобы дітом не было зимно, полягайте собі на лужко, як на своє.

Андрий з радости не знал, як має дякувати тым добрым людям. Ище вспомнул им, ци не знают близко даякого фармера, штобы мож купити у него трошку молока для малой дитины. А тот другий роботник гварит, штобы шол з ним, його жена має корову и молоко, то му даст. Дали му не трошку, а пол горчка молока.

Рано приіхал єден из старых знакомых саньми и забрал их в свою хату. У него самого недалеко от новой была стара дірава мала хатина. Откинули сніг, накопали замерзлой глины, поляли горячом водом и позатыкали діры. Не было где пец купити. Выслал ордер до Итон, Ко., до Виннипега, и експрессом прислали и пец, и што найпотребнійше.

И так Андрий обсадовился на нове житя в Канаді в медвежом каштелю. Фарму Андрий перебрал от другого, котрый му отпустил, бо мал ліпшу от той. На самперед треба хату и стайню будувати. Нанял собі хлопа и пошли оба в ліс рубати дерево на хату.

Одной неділи заходит до него його газда, т. є., што Андрий жил в його хаті, и каже, што днеска приіде священник и буде правити Службу Божу, и то в хаті, што Андрий буде сусідом, коли збудує свою, бо церкви ище не мали. Андрий был на службі, бо хотіл познакомитися з людми.

На другий день, в понеділок зашол до Андрея ємигрант из России, по имени Сергий. Был то чоловік самотный, жену мал в краю. Приіхал в Канаду, штобы дашто заробити. Рубал в лісі дерево на корты, але то мало му оплачало, бо половину заберал тот, што вывюз дрова до станции. Дорога до ліса провадила коло Андрийовой хаты. Побесідували, но Андрий познавал, што Сергий має яку-си потребу до него и звідал, што го так зрана до него пригнало. А Сергий отповіл:

— Зашол я до вас так зрана, штобы мене никто не виділ, што я до вас иду. Я хочу вам што-си сказати, єсли вы мене не выдате, бо я ту сам из России, то боюся, штобы мі не мстили.

— Не бойся, Сергий, я тебе не выдам, — запевнил го Андрий.

— А коли так, то скажу, — рюк Серий. — Вчера, коли по Службі Божой вы пошли дому, священник спросился, што вы за один. Мой хозяин, што я у него на борді, и где было богослужение, сказал, што то який-си социалист зо Стейтов, приіхал ту с фамилиом и буде фармерувати по-социалистичному. Священник подумал, тай знов просится: “Та-ж он ваш краян?” “Та где там, каже мой хазяин, он не мой краян, а лемко!” Священник знов просится: “А он ту был раньше?” “Так, он приходил раньше на оглядини земли, його ту выслал священник, што был перед вами, а коли потом приіхал правити богослужение, то дуже наказувал, штобы быти с тым чоловіком острожными, бо то “небеспечный социалист.”

Вот, як його краян угостил го “по хлопскы” — подумал Андрей. — Што за фарисей. До очей такий был добрый, а ту маш: гостина по-хлопскы, а поза очи по-фарисейскы.

Дальше Сергий росповіл, што тоты фермере мали нараду и урадили так, штобы вам дерева на хату, котре вы стинате в лісі, привезти по одном разі. А больше най платит добри за кажду фуру. А фуры накладати такы, штобы порожно не іхати. Американский социалист має грошы, то най платит.

Андрей навалял дерева много и зашол раз до свого газды, што в його хатині жил, тай гварит, што дерева настинал дост, лем бы звезти, и то покаль зима, бо літом возом не дойде. Газда радит, штобы попросити фармеров, то каждый привезе раз задармо, а што остане, то треба заплатити от фуры. Андрей гварит, што йому цілком противна така система, он ту не свідомый и фармеров не знає, за фурами треба дас тиждень ходити:

— У мене самого така думка, штобы наняти одного на контракт и он має звезти дерево, покаль саница, а я йому заплачу, я задармо не хочу, — сказал Андрий. До того вмішалися бабы, гварят, што ту у них ище никто дерево на хату на контракт не возил, а газда настрашил, што в цілой околиці такого не найде, штобы взял такий заробок.

Андрий гварит, што он уж має такого, што хоче взяти заробок, но так як он жиє в його хатині, а он має и коні и трьох сынов, и каждый день в лісі зарабляют, то выходит найперше свого газду звідати, бо он має першенство. Аж коли он откажеся, то тогды звернеся до другого.

Фармер подумал, поскрептался по голові, тай сказал, што подоймеся звезти за столько и столько. Торгу меж ними не было. Ище потом Андрий додал пятку “на могорич”, як они называют. Мой газда почал роботу дораз и ладувал такы фуры, як бы то не дерево, а сіно. А Андрия найбольше тішило то, што тых людей, што завзялися на него, розбил. Бывши приятелі того фермера, што разом радили, як того “социалиста” проучити, тепер назвали зрадником, што он сам их учил, як му мают возити дерево, а тепер сам взял всьо на контракт, штобы другим не дати заробити.

Побудувался Андрий и перевюз свою фамилию до свого палацу. У всей родины радость. Ту уж своя хата, свой пец, та и своя правда. Андрий постановил собі относитися спочатку нейтрально до всіх и всього, не принимати участи в ниякой политикі. Ход дашто му нелюбилося, то примжурил очи. Найбольше не любилася му организация и наука в школі. Учителями там были украинскы або польскы неробы без ниякой наукы сами. Діти не научилися ани по-украинскы ани по-английскы, так што по пару роках наукы діти навет свого имени не могли написати.

В родині житя поправилося. Спарализованый хлопец помер, но другы росли на радость здоровы. На фармі рокы минают дуже скоро, так и Андрейов уж третий рок минул скоро на фармі. Правительство, в тых сторонах, где фармеры осіли на гомстедах, не брало ниякы податкы. Але где была школа зорганизувана, там укладали бюджет для покрытя коштов будовли школы и платы учителю. Майже половину доплачало правительство. А што там вздолж колеі народной майже на 80 миль жиют емигранты из Восточной Галичины, то правительство дало им право упорядкования свойой школы. Выберали собі тростистов, котры сами нанимали учителей. Такы учители были без ниякых учительских дипломов и пермитов от инспектора. Инспектор не наглядал за тыми школами. И так выходило, што діти ходили по пару миль в школу совсім надармо.

Пришол час, што и Андрий послал одного хлопця в школу, но на школьны митингы не ходил, бо раз мал марку социалиста, то не хотіл страшити людей. Но одного разу перед Андрейову хату заіхала полна фура фармеров, зышли, вошли до хаты, и гварят:

— Мы приіхали по вас, подте дораз з нами на митинг, будеме укладати школьный бюджет.

Андрий отказуєся, як може, но нич не помогло. Оден з них, поляк Млинарович, повідат так:

— Мы вас ту не маме за даякого выродка, але за честного фармера и мы урадили так, абы вас попросити на митинг и послухати вашой рады в школьной справі.

По такых словах Андрий уж не мог дальше отказуватися и поіхал с фармерами на митинг. Школьна галя уж была переполнена канадскыми газдами. Открыли митинг. Кандидатом на предсідателя поставил кто-си Андрия и одноголосно го выбрали предсідателем митинга. Додали секретаря. Андрий попросил контроллеров, штобы здали справоздания, як там згаджаются книжкы секретарьовы и кассировы. Но кажут, што ніт ниякых контроллеров. Закликал предсідатель секретаря, штобы он здал справоздание, отчитал доход и росход. Секретар заявил, што не має зо собом книжкы, бо он думал, што як кассир принесе свою книжку, то выстарчит. А секретаром тот сам шторник и почтар, што не мал пляцу про Андрейову фамилию на дві годины. Закликал кассира, штобы он отчитал зо свойой книжкы доход и росход. Кассир заявил, што и он книжку не принюс, але он знає спамяти, сколько у него надвышкы. Закликал тростистов, бо не было контроллеров, то тростисты заявили, што они до ничого не вмішувалися до секретаря и кассира. А кто был кассир? Та тот, што у него все отправлялася служба божа, тот сам, про котрого Андрий был найнебеспечнійший социалист.

Дальше Андрий заявил, што он без книжок митинга провадити не може. Кассир говорит, штобы выбрати кого иншого, такого, што може и без книжок провести митинг. Андрий заявил, што он не уступит, и додал, што прикличе з министерства просвіты контроллера, штобы сконтролювал не лем за минувший, але и попередны рокы школьну газдовку. Дал 10 минут присутным на дискуссию, як поступити дальше. Присутны пришли на тото, штобы предсідатель поступил так, як сам уважат найліпше. Предсідатель дал урядникам три дни часу для упорядкувания книжок и за три дни повинны ту явитися и так перепровадиме рочный митинг. Окрем кассира и секретаря годилися всі на тото предложение Андрия. За три дни отбылся митинг. Розумієся, што книжкы не были в порядку, но треба было с того даяк выйти, штобы был и волк сытый и баран цілый, бо они были всі “свои”, як повтаряли все “кассир" и “секретар", а Андрий был “чужий”. Треба было так старатися, штобы надальше был порядок. На другом митингу Андрия выбрали громадскым писаром, школьным секретаром, а што не мали довіренного чоловіка на кассира, то школьный инспектор порадил им, штобы кассирку отдали секретару, бо так повинно быти — “секретари-тресюр". Итак, на одного социалиста и то лемка поклали майже всі уряды в колонии.

Одного разу скликали митинг радити о будові православной церкви. Выбрали пляц у Андрийового сусіда на горбі, у того бившого кассира. Тот заявил, што он задармо тот горбок под церков не може дати, але продати продаст. Кто-си поднюс, што и у Андрия, того лемка социалиста, єст такий самый пляц, а може ище выгоднійший, бо коло самой дорогы, то як уж купувати, то тот пляц. Но ци безбожник социалист продаст под церков, треба послати до него звідатися, гварят єдны, а друга повідают, што шкода ити, бо социалисты в церков не віруют. Наконец выбрали одного и выслали. Лемко заявил, што им даст цілый акр земли на його фармі под церков, где лем собі выберут, и то задармо. С того всього люде так помішалися, што єдны повідали, што тот лемко не социалист, а друга, што социалист, але не такий, як друга социалисты.

А лемко никому церков не заборонял, ани до церкви никого не наганял. Коли людом церкви треба, то и пляц под церков им дал задармо, най собі выбудуют. Но он сам, с молодыма побудувал отповідну галю на представления и танцы, также на свойой фармі. Назвали тоту галю — “Андрийова церков”, а тота друга церков — Михайлова. До Андрийовой церкви приходили всі народности: русскы православны, украинцы, полякы, з лісов з роботы приізжали фурами французы з женами и дівками, ба, пришли и индияне и индиянкы. Не представления приходили кромі молодых, старшы и стары, и дуже собі полюбили и хвалили. Для представлень зорганизували два аматорскы кружкы — єден выучувал місцевый учитель, а другий выучувался в кемпі, при тратчці — робочий. Оркестру мали свою, и то дост добру.

Так, што люде навет забыли, што тот лемко Андрий, то социалист. Уж лем йому самому осталося тото в памяти, коли был у краяна попа на гостині. Сергий, котрый му в тайні повіл о том, уж выіхал в другы стороны, но Андрий додержал му слова и никому не сказал, што то от него он довідался, што го называют социалистом, и зато боятся його фармере.

Андрий полюбил тот народ, без выбору, якого кто віроисповідания, и його также всі полюбили. Таке житя, хоц и бідне, но веселе и миле. Биткы николи не было, бо Андрий запровадил таку дисциплину, што кто раз зачне битку, то до галі больше най не приходит. Такой страты никто не хотіл.

Слідил Андрий и за школом. Учителем тогды был поляк з Восточной Галичины. Был то лінивый чоловік, ни сам не учился, ни дітей не учил. Спати хотіл хоц лем найменьше до 10-ой дополудня. Повісил му годинку на стіну, но он цофнул годинку назад. Одного разу Андрий зашол до школы. А то было якраз по першой світовой войні и польскы паны уж міряли границы Польшы на чужой землі. Пан учитель нарисувал велику Польшу на цілу таблицу. Андрий дознался от дітей, што у него наука лем за вельку Польшу, яке то моцарство, и якы єй крулі были. Андрий почал говорити з ним по-приятельскы: Най собі там польскы паны будуют вельку Польску, але мы жиєме ту, в Канаді и ту потребный всяди английский язык в розговорі и писмі, и он просил го, штобы с том Польском занехал, бо и діти не польскы. Но учитель ище высміял Андрия и заявил, штобы Андрий пильнувал свого носа, а не його школы. Такий то вам пан польский. Андрий написал школьному инспектору, штобы приіхал поекзаминувати дітей. Инспектор приіхал. Андрий запровадил го до школы, в часі школьных годин. Но наука ище не почата, бо пан учитель спит, а діти порозбігалися по полю. Покликали дітей в школу. Инспектор звідує дітей, где учитель. Діти не отповідают, бо не розуміют по-английскы. Треба тлумача. Клясы штыри. Андрий попросив инспектора, штобы почал екзаминувати четверту клясу. Не уміют ани читати, ани писати, ани рахувати. А може по-польскы, або по-украинскы знают дашто? Инспектор попросил Андрия позвідувати дітей. Та где там, стилько знают, што и по-английскы. Нараз вбігат учитель: волосы росчухраны, зо спаня, неумытый, черевикы не зашнуруваны, и кричит на ціле горло:

— Кто ту, и яке право має в мойой школі?

Инспектор позерат на него и на Андрия, який ту пан польский. Стоят так молчкы хвилину, а Андрий просит инспектора, штобы ище звідал дашто остальны три клясы. Но инспектор лем руком махнул, штобы ити гет. Встыдно му было, бо и сам был виноватый, перший раз за штыри рокы пришол екзаминувати дітей. 

За пару день Андрий получил писмо до тростистов, в котром школьна власть пише, што мистер Йозеф Пышко не може быти учителем в вашой школі, бо он сам не має школы, не має цертификату учителя и, што тростисты мусят поглядати учителя с цертификатом, бо иншому не дозволят учити. А єсли не найдут они такого учителя, то им пришлют. Секретаря просит, абы му написал, як тростисты зарядят.

Аж тепер буде социалист страшный! Тростисты роскричалися, што они мают право наняти учителя, якого схотят сами, и выдали вердикт, што пан Пышко остаєся и надальше учителем и никто не посміє го выдалити зо школы. Всі три тростисты православны русски. Английского языка ни єден не розуміє ни словечка. Всяди тлумача треба. Секретар написал инспектору, який тростисты вердикт выдали. Инспектор приіхал знов. Пришли тростисты и гдекотры громадяне, и шторник, котрый был твердо нейтральный. Андрий (секретар) мусіл быти тлумачом. Инспектор почал им представляти школьный прогресс, навет сам себе винувал, што не дозерал добри школу. Нич не помогло, они хотят такого учителя, як мают. Кажут, што як приіде англик, то діти не будут розуміти його бесіду.

Нараз зо-за ліска показалася конна полиция. Инспектор повідомил полицию о свойом приізді там. Но зо школы не было кого випровадити, бо учитель дал драпака, як то звыкли всі польскы паны. За учителя школьны власти прислали молодого канадийца. Діти го полюбили и наука почалася прогрессивно, уж без великой польской малы. Бывший пан учитель блукался там по колонии, не отъізжал нигде. А што пенсии про него не было, то и черевикы и сурдут подертый, а волосы легли на плечы. Одного разу позднов осеньов остановилася в той колонии конна полиция и зашла до того единого штору-почты. На тот час там пришол и бывший пан учитель з долгыми волосами. Полиция заинтересувалася паном з долгыми волосами, и звідуєся єден, кто то тот чоловік, и чом он носит долгы волосы. Сказали, што то польский пан, а волосы долгы носит певно зато, бо не має гроша для барбера. Полицман скочил до шторникового гавзу и попросил у жены ножицы, посадил пана учителя на баксу, тай цвик-цвик, без гребеня рубат довкола панску голову и каже, што задармо ліпше не мож стричи.

За всі свои клопоты польский пан обвинял социалиста Андрия.

Катна (хлопок, баволна) — дуже интересна рослина, а особливо тым, котры николи не виділи тоту рослину. Пречудно декоративно поле с катнор выглядат, наколи катна уж готова до збераня — як бы сніг покрыл великы обшары поля, а ту горяче літо.

Большы и дуже великы плантации катны посідают великы южны богаче плантаторы, тоты самы, што то даколи привозили из африкы негров, як невольников для невольничой роботы на плантациях. Гдекотры властители вырентовуют также богатым арендаторам, иншы обрабляют наймитами, при конской и тракторной силі. Тоты великы властители плантаций катны посідают и свои “джины”, т. є. фектории, фабрикы, што чистят катну от насіня и вяжут в 500 фунтовы вязанкы, в якых катна иде на маркет до спродажы.

Такых 500 фунтовых вязанок южны штаты продукуют рочно понад 20 миллионов. Из того 13 миллионов вязанок США зужиткуют сами, а остальне иде на світовый маркет.

Не больше як 20 процент находится ту на савті так званых малых фармеров, якы посідают от 20 до 160 акров земли. Где добра земля и катна родится добри, от 700 до 1000 фунтов чистой катны з акра, то доход завсе перевысшат доход с пшеницы або кукурузы. Найвысша плата за фунт катны была в 1942 року — 21 цент. Насіня 45 дол. тонна. Где паручленна фамилия на меньшой фармі, оброблят и зберут сами, то получат ліпший доход, як бы робили в доброй майні або фабрикі. На спродаж земель ту ніт.

Читатель, особливо фармер застановится над тым, же чом у нас фармов ніт на продаж. То зато, што добрый фармер рідко фарму продаст, а з великой фармы пару або парунадцет акров оторвати не схоче ниякий земельный магнат. Знов малоземельный, єсли коли спродає, то богатый властитель от него купит и прилучит до свого. Робочых рук ту дуже потребно. Катну обрабляют найвеце негры, але у нас в савт-ист Миссури білых єст веце, як негров. Негры працуют в свойом “генку” и білы в свойом. Як одны так другы, всі стопроцентовы американцы. “Форнеров", кромі мене одного, ніт совсім ниякых. При обработкі з мотыками, то по большой части жены и дівчата, и суботами школьны діти. Доллар лакомый кусок, и каждый собі хоче заробити.

“Пикованя” (збераня) починатся в септембру. Всі школы заперают на два місяцы и діти идут зберати катну. Такий 10-12-рочный бойс або дівча назберат денно до 150 фунтов. Не єст то солодка робота. Нераз по 100 градусов жары, а треба тягати 9 футовый міх с катнов, даколи дост далеко донести до вагы и трока або воза. То не забавка про діти и жены, не раз старухы. Зато при збераню зарабляют добри, и то их цілорочне живобытя.

Отцы родин мало интересуются своими родинами. По позбераню катны часу мают дост. Лем штобы яку таку кару, пултейбл — того єст поддостатком, и гемблингов всякы дост. И так переходит з роду в род. С того дуже часты розводы, и по пару раз в житю. Публичных школ поддостатком, по місточках гайскул, учители непланны, церкви по 5—5 в малом місточку, але неграмотных нигде столько я не встрічал, сколько ту. Можете встрітити много людей, што як му приде даякий папер подписати, то лем за конец ручкы може потримати. Тому безграмотю виноваты родиче и школьный уряд. Дітей в школу не посылают, мало дбают за діти. До школы довозят дітей босом, но бос іде гейвейом, а много людей жиє подальше, коло болотных дорог, так што дітям трудно достатися до цементовой дорогы. Бос робит по два обороты, первый о 7-ой годині рано, так што дітом подальше от дорогы треба выходити о 6-й годині з дому. Но матери, штобы выслати дітей до школы, мушены ставати пол четвертой або о пятой годині рано. А не каждой американкі хочеся так вчас рано вставати. Но найдутся и такы, што жиют при самой гайвей, а дітей в школу не посылают. Школьный уряд относится до того байдужно.

Каждый земельный магнат на свойой плантации має побудуваны “гавзы” про своих робочых. Но гавзами тоты шанды назвати немож, лем курниками. Коли лем зверха не лієся, то добре помешканя. Одного разу одна жена пришла до мене и жалувалася, што не мала где скрыти одежу от дощу, котрый якраз предтым падал. Не памятам котрого року то было, но было то не так давно, в часі безроботя, зимовом пором земельны магнаты про який-си непослух выгнали тых своих рабов зо своих курников. Были то обоих рас люде, білы и чорны, без свойой пяди земли люде, так што не мали где спертися. И як правильны граждане краю постановили поселитися на гуверменску цементову дорогу, гайвей Н-р 61. Тота дорога 61, то головна дорога зо Ст. Луис до Мемфис, Тен. Она переполнена автомобилями, троками, як день так ноч.

Послі той демонстрации гувермен дал набудувати гавзов, и то в пару місцевостях. Гавзы невеличкы, але отповідны на бываня. Навет купальні заведены, так што тоты гев люде перший раз дашто таке виділи.

Колиси я читал в “Карпатской Руси”, што редактор нью-йоркской газеты “Ворльд-Телеграм” писал, што русскы люде не мыются, и т. д. Коли бы тот редактор загостил до нас, то я бы го попровадил по стопроцентовых американцах, най бы виділ, як они жиют. Я бы го представил и школьным учителям, най бы му сказали, сколько они отлучают дітей зо школы про нечистоту, про вши, подобно гитлеровскым воякам на русском фронті. Но в такых помешканях, як дают тому народу магнаты баволняных плантаций, не може чоловік иначе жити, лем в нечистоті. Но такий пан редактор от капиталистичной газеты в Нью Йорку може и проіде гайвейом, а єсли остановится, то лем штобы газолины набрати, а там где бідны люде жиют — не загляне, бо його тото не интересує.

Страва у того народа єднодуха. Даколи и даякого мяса вкусит, но мало. Но найголовнійша хиба, што квашеного хліба у них совсім ніт. Они не уміют росправити и упечи, хоц істи го любят, но лем тот, што в шторі купят. Раз я читал в английской газеті, што гувернор выслал из агрикультурной школы женщины, абы научили нашы фармеркы квашеный хліб печи. Ци с того дашто вышло, не знам. Печут с кукурузяной Мукы паленицы, а з білой пшеничной бискиты. Сіверняк с тым не може погодитися. Сыра з молока зробити также не уміют и не роблят совсім. Зато росправленый зо сметаной дуже собі хвалят. Любит гостины (парти). Майже всі спокревнены, “козены”.

Старанно управленый яриновый огород мало мож видіти. Але зато катну зберают так хитро, таку до того мают вправу, шго сіверняк того потрафити не може. Минувшого літа, 1942 року, зберал у мене єден тутешный з двома хлопцями, 10 и 12 рочным. За 8—9 годин роботы денно зараблял понад 13 дол. Два центы от одного фунта и з насіньом. Харчувался сам на свойом, лем помешканя и опал доставал даром.

Позберати катну — то єст их цілорочна робота. До иншой роботы они не хотят вложитися. На фармі родился и вырос, но плуга до рук не знає як взяти. Його ціла машинерия — мотыка и міх на катну. Умеблювания не знают. В декотрых гавзах не то кресла, але лавкы ніт, сідают на баксу. Зато жиют весело, часто справляют танцы, идут в кинотеатры, навет ногті малюют.

Но коли буде удосконалена машина до збераня катны, то с тым народом буде дуже зле.

Выхова дітей дуже спроста, дома не учат ничого, діти жиют самовольно, як в школу не хоче ходити, то родиче не дбают. Взрослы бьются часто, и то ножами. Крадеж тоже розвинена всяди. Часто в английскых газетах мож читати за крадеж кур, свиней, худобы, мулов, были случаи, што и з огороду картошку выкопали. Жена стара ци молода жуват табако, малым дітом дают цигареткы и табако. Туберкулоза и другы слабости розвиты дуже. Часто появлятся и малария.

Савт Ист Миссури — добрый, урожайный край, богаты урожаи без накладу гноива, але зато бідаков ту найбольше. Майже каждый рок муфуют з єдного місца на друге. Так призвычаєны.

Пригадую собі, як то за молоду я робил на бресі при твердом углю. Жили мы в тых компанийскых каштелях, от десят до двадцет бордеров в єдном. Такий компанийский каштель складался з двох румов на первом поверху. Єден рум служил за кухню и ідальню, а другий за резиденцию про господаря. А на другом “поверху”, на поді, просто под дахом для нас бордеров спальня. И даколи никто собі не кривдил с такого бывания, каждый собі думал, што то так, а не иначе має быти в Америкі при майнах.

Такых гавзов было побудувано дас сорок, в два ряды, а меж ними была проведена улипа. Но найгорше было тото, што на цілом таком плейзі не было ани одной студенкы, ни заведеной воды пайпами. За водом треба было ходити до бойлер-руму, где воду помпували просто з майны, з угля до бойлеров, и без ниякого чищиня брали воду оттамале для ужитку. Майнеры мылися дома тыма часами. И то мы мылися штырох и веце в той самой воді, штобы меньше воды спотребувати. Не больше як на пол милі был великий став воды, с котрого шла вода до міста Потсвил, Па. А мы не мали чистой воды напитися, не то умытися. Там треба было того редактора “Ворльд-Телеграм”, най бы виділ, як люде мыются в Америкі.

Но зато мы не роптали, хоц мы, бордеры компании мушены были принести воды на грубой палиці в шафлю.

В часі даякой годины отпочинку и в неділя — літом всьо на дворі, а зимом вышли зме на тот “апстерс”, заміст на даякы кресла, котрых не было, посідали сме або полягали на постели и почали собі оповідати истории зо житя. Был єден майнер меж нами, чоловік высокого роста, широко-плечистой будовы, средного віку. Його не лем на плейзі, але и в околиці называли Няньом. Тот наш Няньо был совсім неграмотным, але оповідати истории, то йому не доровнал бы ниякий академик. И то найвеце веселых историй оповідал. Нераз росповіст таку, што всі на постелях хохочут, аж постели, хоц и без спрингов, до горы подскакуюс. Вот ту вам єдна с такых историй, як німа жена прорекла:

Молода пара, што лем пару місяц тому побралися, была запрошена на весіля, а то по жениной стороні родины. Жена хотіла іхати такой дораз зрана. Но муж обсудил иначе. Маме, гварит, газдовство, то через день треба быти дома и поробити всьо, што треба на господарстві, а вечером поідеме. На таку дисциплину жена сильно погнівалася, и як доказ свого гніву заштрайкувала на язык. Што муж до ней ся зверне, гварит так або так, звідуєся, а она ани слова.

Вечером запряг коні и поіхали враз на весіля. В дорозі за цілый час жена не прорекла ни слова. На весілю муж пошол в танец, але не зо свойов женов, лем з другыма. Лишил жену, най ся гніват. По дорозі дому жена ище больше затялася. Минат день за дньом, обоє робят, кажде свою роботу, а бесіды совсім ниякой.

Был дождливый день. Жена взялася чистити хату, мыти подлогу. Муж робил што-си на дворі. Пришло му штоси на гадку, што як бы то дачым так назлостити жену, штобы єй змусити в гніві выречи слово, хоц бы закляла, або што, може бы так штрайк зломил. Зашол он в керпцах где найвеце болота и с тым болотм на керпцах шап-шалап в очищену хату. Но жена лем блюсда на него, а слова не прорекла. Он перешол через хату, тай впрост до машины до шитя. Повытігал всі шуфляды, сперевертал на подлогу, як бы што-си глядал в єй машині. Но не нашол, видно. Так и лишил всьо на подлогі, а сам другым боком ку дверям. Но штрайку языка не зломил.

Уж тыждень минат, надходит неділя, а жена слова не прорекла. В неділю рано, як єдно так друге рихтуются до церкви. Жена выбігла скорше, муж мало-помалу за ню. Но муж думал, и придумал што-си, бо заміст в церков, скрутил на фару. На отправу было ище часу, и духовник был дома. Духовный отец привитал го, тай звідує:

— Ну, Петре, што скажеш доброго?

— Так и так, отче, здыбало мя несчастье и не знам собі порадити, и зашол я до вас просити о пораду и духовну помоч.

— Та што сталося такого? — звідує отец духовный.

— Як знате, отче, я недавно оженился, и жена хороша-прехороша, добра-предобра жена, добра газдыня и я єй понадвсьо люблю. Но несподівано што-си єй сталося, што замолкла, онімила. Уж тыждень словечка не прорече. . .

Отец духовный подумал хвильку, тай звідує:

— Ци она небога не напудилася дачого, або ци ты єй не ударил припадком, або ци сама не ударилася головом, або не упала.

— Боже заваруй, ничого такого не было. И мі выглядат так, што то допуст божий.

— Можно, можно, — притакнул отец духовный.

— Я прошу вас, отче, помочи нам, — просит Петро. — Вот ту мате корунку, и будте такы добры помолитися по Службі Божой за єй здоровя. Я мам тверду надію, што Бог выслухат вашу молитву и мойой любой жені приверне бесіду. . .

Отец духовный посмотріл на срибну корунку, потом на Петра, и повіл, што добри, што по Службі Божой отслужит короткий молебен на тоту интенцию.

По Службі Божой отец духовный сказал пару слов до своих вірных, штобы не выходили с церкви, бо буде служитися молебен. Выходит пред столик на середину церкви, дяк с клироса тоже ку нему, тай перед молебном отец духовный сказал пару слов, а то, што меж нами ту в церкви єст одна наша мила парафиянка, што лем пару місяц тому приняла тайну супружества, и по незнаной причині пришло на ню несчастье, заніміла. Уж тыждень, як слова не прорекла. Видно, така божа воля. Кого Бог любит, того и навидит. Мы всі разом помолимеся за єй здоровля, штобы Бог змилосердился и привернул єй бесіду.

Отец духовный приклякнул, а за ним и ціла церков. Коли тото молода Петрова почула, то так лем скрутилася и выслизнулася помеж людей с церкви и чым скорше дому, штобы єй люде не догнали не мусила ганьбитися. Петро в куті также приклякнул, но не мог встриматися от сміху и мушеный был выйти с церкви за женом. И люде уж знали всі, котра то жена заніміла.

Иде Петро дорогом, посміхуєся, тай думат, ци тепер жена покончит свой страйк и прорече?

Прорекла жена. Лем Петро показался в дверях, як не скочит на него с плачом и криком:

— Ты ничгоде! Та як бы я была знала, што ты такий шкот, та я бы ани не посмотріла на тебе!

Петро зиял шапку сповольна, поднюс очи на образы и рюк:

— Слава тобі Боже, што моя німа жена прорекла!