Катя Новикова — маленька тлустенька дівчина с округлым румяным лицом, світлыми по мужскы острижеными волосами и чорными блестячыми очами. Я думам, што, коли она начала своє фронтове житя, воєнна униформа гурбилася на ней и дівчина выглядала незграбном и комичном. Днеска она подтянутый бравый солдатик в великых непропускаючых воды чоботах и в защитной гамнастеркі (воєнной блюзі), котра заправлена в широкий скоряный пояс опытном руком. На боку у тлустенькой дівчины вытерта кобура, из котрой выглядат видівший виды пистолет. На червеных вылогах у тлустенького дівчате штыри червены трикутникы, што означат рангу старшины. В заграничных армиях то отповідат рангі фельдфебеля.

Я слышал єй историю ище задолго до того, як я єй виділ. Слышал от очевидцев. И тепер мі интересно было, як она сама росповіст о собі. Так я и думал. Катя Новикова была истинна героиня и, як всі истинны герои, с котрыми мі приходилося бесідувати, отзначалася великом скромностьом. Я нераз пробовал проникнути в природу той скромности, поняти єй єство. Таж скроммность истинных геройов представлят собом не меньше удивительне явление, як их героизм. И я понял. То не фальшива скромность, родна сестра лицемірия. То — здержанность ділового чоловіка, котрый не любит бесідувати о своих ділах, так як уважат, што діла тоты — не больше, як сама звычайна буднична робота, правда, дуже тяжка робота без особливого интереса для посторонных. Протаранити самолет противника, направити свой горящий самолет на вражы цистерны з бензином, забратися за фронт противника и взорвати там мост — так, то всьо геройскы поступкы, о них стоит росповісти. А вот то, што робила на фронті Катя Новикова и што роблят многы тысячы русскых хлопцов и дівчат, — то, як они уважают, звычайна буднична робота. И в таком вот простом розумінию свойой великой миссии и заключатся истинный героизм.

Двадцет первого юня в одной из московскых школ отбылся выпускный вечер. Дівчатка и хлопчикы празднували своє обернение в дорослых дівчат и юношей.

— То был дуже хороший вечер, — сказала Катя — и мі было дуже весело. Мы всі тогды мечтали, кым мы будеме, обсуждали, в який университет пойдеме учитися. Я все хотіла быти летчицом и пару раз подавала просьбу в летну школу, но мене не принимали, потому што я дуже маленького росту. И вот в тот вечер надо мном жартували, што я маленького росту.

Коли в тоту ноч счастливы діти, ставшы нараз дорослыми, спали своим первым дорослым сном, на краину, котра их выховала и воспитала, упали соткы тысяч тонн бомб, сто осемдесят отборных німецкых дивизий с тысячами танков устремилися на мирны городы, над котрыми взносился теплый дым домовых огнищ; посыпалися з неба парашютисты з бандитскыми пистолетами-кулеметами — началася война.

Того самого рана Катя Новикова зо свойом подругом Льольом побіжали в воєнный комиссариат записуватися добровольцами в армию. Они біжали, затискаючи свои маленькы пясти, и, коли они стояли у стола регистрации, они отразу не могли говорити, потому што задыхалися от быстрого біга и волнения. Их не приняли в армию и порадили им дальше учитися. Тогды дівчата записалися в отряд молодежы, котрый был посланый копати противотанковы ровы и будувати укріпления. Коли отряд прибыл на місце робот, німцы уж подходили ку Смоленску. Недалеко остановился полк, котрый шол на передовы позиции. Очевидно, тот полк входил в резерву командования Западным фронтом. Был конец юля. Катя и Льоля не оставили свойой идеи попасти в армию. Они очекували, глядаючи подходячого случаю. Они постоянно бесідували с красноармейцами и все старалися довідатися у них, где находится штаб полка. Дівчата надіялися, што там их без великых трудностей приймут в полк. Но ни один боєц не повіл им, где штаб, потому што то воєнна тайна. Тогды дівчата пустилися на хитрость. Они направилися прямо в команду полка. Вартовый окликнул их. Они не отповіли. Он окликнул их другий раз. Они знов не отповіли и продолжали быстро итти вперед. Тогды их задержали и, як подозреных, отвели в штаб. Вынаходчивость дівчат, постановившых за всяку ціну достатися на фронт, россмішила командира полка. Он посміялся, потом посерьозніл, подумал немного и записал их в свой полк санитарками. Им выдали мундуры и санитарны торбы с красным крестом. На другий день полк выступил на фронт, и уж через пару годин дівчатам треба было приступити до сполнения своих обовязков. Колонну в маршу атакували німецкы аеропланы. — Мі было дуже страшно, — сказала Катя, — и мы з Льольом побіжали в поле и легли, потому што всі так робили. Но потом показалося, што то не так страшно, бо в цілой колонні было лем пару раненых. Мы з Льольом ище в школі училися стріляти с кулемета и перевязувати раненых. Но командир полка сказал, штобы о кулеметі мы и не думали. И коли мы почали перевязувати раненых, мы увиділи, што учитися — совсім не то, што робити то на войні. Мы з Льольом такы в загалі не сентиментальны дівчата. А ту мы увиділи раненых и так их пожаліли, так пожаліли, што сами перевязували, а сами плакали и планно виділи зо-за слез. Потом мы также все жаліли раненых, но, коли перевязували, уж не плакали. Только часами мы з Льольом плакали тихо, ночом, штобы никто не замітил, потому што мы виділи столько страданий, што часами, розумієте, просто треба было плакати.

Красноармеєц записує “Русску Славу” в историю світа. (Из английскых газет).

И почалося житя Кати Новиковой на фронті, на найстрашнійшом фронті, який даколи был на землі. Она была приписана до одного из батальонов и беспрерывно находилася з ним в бою. Она ползла разом с піхотом, коли піхота шла в атаку, ходила з бойцами в глубоку розвідку. Два разы она была легко ранена и осталася в строю. Так прошол місяц. Она привыкла до свойой роботы и стала, поправді, отличным бойцом. Дівчат полюбили в полку.

— Всі нас просили до себе, — сказала Катя и засміялася. — Минометчикы говорили: “Заходте ку нам, дівчата, мы вас на минометі научиме.” Артиллеристы тоже. Танкисты говорили: “Будете з нами в танкі іздити, всьо-таки приємнійше.” А мы з Льольом отповідали: “Ніт, мы уж будеме в піхоті.”

Дівчатам дуже хотілося получити оружие. И вот раз раненый лейтенант, котрого Катя вывлекла з бою, подарил єй пистолет и три обоймы с патронами.

Раз в часі атакы командир полка был серьозно раненый в праву руку. Он стратил память, и Катя вывлекла го с поля боя. Потом єй поручили отвезти го в Москву, в госпиталь. Она отдала го и вышла в город. Она горделиво шла по родной Москві в полной воєнной униформі, и лем подумала, што хорошо бы дакого встрітити из друзей, як тут же и встрітила подругу Люсю.

— А Люся цілый час мечтала попасти на фронт и, як лем мя увиділа, так затряслася вся. “Ты, — говорит, — як попала на фронт?” Я єй повідам, як попала, и як воювала, и як привезла сейчас раненого командира полка, и што зо мном легкий автомобиль с шофером, и што завтра я вертаюся назад. А Люся говорит: “Катя, ты мусиш взяти мене зо собом.” А сама просто не може стояти на місци. Она не така, як я. Она така высока, тоненька, красива дівчина. Така ніжна. И она старша от мене. Єй уж было літ двадцет и она кончала университет. Я говорю: Люся, як же я тебе возму, чудачка ты? Ты што думаш, што на фронт так легко попасти? По дорогі, гварю, двадцет раз будут переглядати документы.” А потом мы думали, думали и зробили так: пошли в госпиталь ку нашому командиру полка и почали го просити. Ну, он, розумієся, розуміл, што мы, дівчата, не планно працували у него в полку. И он тогды лівом руком, потому што права была у него ранена, написал, што принимат Люсю в полк санитарком. И рано мы з ней выіхали, и так было весело, што мы цілый час співали.

Тепер в полку были три санитаркы, и их роспреділили по трьом батальонам. Они пропахли дымом и порохом, их рукы згрубли. Шли августовскы наступательны бои, и полк каждый день, прогрызаючи оборону німцов, посувался на пару метров. Они выполняли свою звычайну роботу: переползали от бойца ку бойцу и перевязували раненых. Часами роздавался крик: “Санитара!!” Они глядали, кто крикнул, и ползли ку нему. Дівчата были так заняты, што майже не встрічалися.

— И вот якоси, — сказала Катя, — привезли в полк подаркы, и мы встрітилися коло командного пункта полка. На нас три припало одно яблоко, правда, дуже велике. Вот таке велике. И одна пара дамскых тоненькых пончох. Мы, розумієся, єдна другой не говорили, но кажда хотіла надіти такы пончохы, потому што мы дівчата. И мы держали в руках тоты тоненькы шолковы пончохы, и нам якоси смішно было смотріти на них. Я говорю: “Воз их собі, Люся, потому што ты сама старша и сама хорошенька.” А Люся говорит: “Ты, Катя, певно стратила розум. Их треба просто розділити.” Мы похохотали тогды и розрізали их на три части, и каждой вышло по парі короткых пончошок, и мы их наділи под онучкы. А яблоко мы тоже розділили на три части и зіли. И потом мы цілый вечер провели разом и вспоминали всю нашу жизнь. Люся сказала тогды: “Давайте, дівчата, поприсягнийме собі, што кажда з нас убье по пят німцов, потому што я певна, што мы в концу станеме бойцами”. Мы поприсягали и на прощанье росцілувалися. И хорошо зробили, потому што я Люсю больше и не увиділа. На другий день полк пошол в атаку и Люся была убита. Єй сильно ранило мином. Єй унесли за пятсот метров в тыл. И вот тогды она пришла до себе и увиділа, што вколо стоит пару санитаров (ей дуже жаліли всі). Она посмотріла на них и крикнула: “Вы чого стоите ту? Там бой иде. Идте працуватй!” И умерла. Лем потом мі о том росповіли. А тогды был такий день, коли моя судьба совсім перевернулася.

Вот што сталося с Катьом в тот день. На правом флангі наступуючого батальона был установленый наш кулемет, котрый прочесувал ліс, где сконцентровалися німецкы автоматчикы. Нараз кулемет замолчал.

— Ну я, розумієся, поползла ку нему, думала, што кулеметчик раненый. Подползаю и вижу, што он убитый, приткнулся ку кулемету и стискат ручкы. Я тогды оторвала його пальцы от кулемета и отразу приладилася стріляти. Подползат командир батальона. “Ты што, гварит, робиш, Катя?” Я настрашилася, думала, не даст мі стріляти. И говорю: “Я, товариш капитан, ище в школі училася стріляти с кулемета.” А он говорит: “Ну, ладно, давай, Катюша, стріляй, прочесуй ліс”. Я говорю: “Тото я и хочу робити”. “Правильно, — говорит, — валяй!” Мы тогды выбили німцов из ліса. Наш полк здорово наступал. Заняли село. И там на старом сельском цминтарі німец нас сильно обстрілял с артиллерии. Такий обстріл был! Я такого не памям! Всьо зрыл, порозрывал, выкидувало мертвых из могил и даже немож было познати, кто коли умер, перше або тепер. Я тогды скрыла голову под кулемет. Ничого, пролежала. Потом мы знов пошли вперед. Лем тяжко было везти кулемет з непривычкы. Потом я привыкла.

Кулеметчицом Катя пробыла больше як місяц и значно перевыполнила план предложенный Люсьом. Она была дуже добром кулеметчицом.

В сентябрі Катя была тяжко ранена, и єй отправили в Москву, в госпиталь. Она пролежала там до ноября. А коли вышла, єй дали паперик, што для воєнной службы она больше не годится и направлятся для дальшой наукы.

— А яка може быти наука, покаль мы не побили німцов? — сказала Катя, с холодным усміхом. — Я дуже засмутилася. Даже не знала, где мой полк стоит. Што было робити? Я походила, походила и записалася в отряд парашютистов-автоматчиков.

— И якже вас приняли, Катя, — звідувал я, — як у вас така бумажка из госпиталя?

— А я им не показала той бумажкы. Я им показала совсім другу бумажку — из полка.

Я посмотріл тоту бумажку (паперик). То была дуже хороша бумажка. Там говорилося, што Катя — храбрый боєц-дружинница, а потом кулеметчик, што она представлена к ордену. Коли я читал тоту бумажку, Катя немного почервеніла и спустила очы.

— Одним словом, приняли, — сказала она. — Тепер мы проходиме специальну школу. Говорят, скоро на фронт.