Елизавета Чайкина

Неграмотна старушка-колхозница Аксинья Прокофьевна Чайкина оповідат о свойой Лизі так просто и взрушаюче, як може оповідати лем мати. Послухаш єй, и, як жива, встає перед очами полна сил, жизнерадостна дівчина, предводитель колхозной молодежы Лиза Чайкина. Єй коротка ясна жизнь, єй подвиг, єй героична смерть.

Говорити о Лизі спокойно Аксинья Прокофьевна не в силах. Дуже глубока и свіжа нанесена материнскому сердцу рана. Закрыє лице поморщеными спрацуваными руками, помолчит, здержит подступивши ридания и тихо скаже:

— Пребачте старой, желании мои. Матерински слези ничым не затамуєш, льются они и льются.

— Мы сами сельскы, жителі села Руно Пеновского района, — оповідат мати Лизи. — В колхоз вступили без лукавства, с чистым сердцем. Лизанька в тоту пору ище маленька была. В біді выросла, бойка была дівчина, в школі училася хорошо. Коли уж дорастала, гулянком не интересувалася. Приде додому с книжком або газетом: давай, скаже, мамушка, почитаме. Раз, памятам, влітує в хату така весела:

— Я в комсомол записалася!

Ничого я єй на перекор не рекла. Твоє діло, гварю, молоде, роб, як уважаш, а я против ничого не маю.

Наша Лиза в колхозі попрацувала недолго. Комитет выслал єй в залісье, и стала она там коноводом. По колхозам ходит, собрания проводит, кружкы организує. Все у ней діла, вічно єй мало часу. У ней характер такий. Уж єсли єй даяке діло задано, цілу ночку до світу просидит, а зробит. И змучения ниякого не знала, все весела, все з усміхом и пісньом. Сама активна была и мене учила: яка бы робота в колхозі не била, буд все впереди, мамо, штобы народ за тобом тянулся. Я так и робила.

Минуло ище часу, и наша Лизанька почала працувати в городі Пено секретарем комсомольского райнного комитета. Бабы наши, бывало, лем руками розводят:

— Што за дівка у тебе, Аксинья!

И правда, яка-си она у мене особлива выкаралася. Приду на собрание, услышу єй голос и сама собі не вірю — ци то направду моя родна дитина? Так умно, так складно скаже, што у каждого духа поднесе. Посмієшся, бывало, на кого ты у нас подалася! Скаже: сама на себе. То, мамко, нас товариш Сталин уму-розуму учит.

И вот почалася война с проклятым німцом. Лиза показувалася в колхозі рідко. Колхозникам говорила на собранию: будте, як бойцы на фронті, всі вставайте на защиту отчизны — фашистов ненавиділа, аж зубы стисне.

Послідный раз прибіжала ку нам Лиза незадолго до німца. Он уж подходил ку нашому району, всьо по дорогі палил, убивал, грабил. Мы голову стратили, што нам робити? Лиза научила: в селі, говорит, нияк не оставайтеся, уходте, стары и малы, в ліс, в землянкы.

Напекла я донечкі любимой адзимок на дорогу, пошла провожати. Иде Лизанька моя задумчива и говорит:

— Може быти, ты остатний раз мене, мамко, отпроваджаш. Война ку нашому дому подступат. Всяко може статися. Я, видно, в партизаны пойду.

Помолчала, а потом сказала:

Може статися, што мене убьют врагы. Так ты памятай, мамко, мой наказ. Убита буду лежати — не подходи, по собі не подавай, што я твоя дочка, иначе худо тобі буде. Коли дашто станеся зо мном, сильно не убивайся. Совітска власть и товаришы мои тебе не оставят.

Донечка моя родненька! На смерть готовилася, а о мі старалася.

И вот нагрянули німецкы тираны. Мы ушли из избы, в лісу хоронилися от злодійов. Живеме в землянкі и слышиме — говорит народ, якобы Лизу Чайкину, комсомольского секретаря, німецкы карателі росстріляли у пеновской водокачкы. Мы спочатку вірити не хотіли. Нашли тых, кто слух тот принюс, звідуєме — як одіта тота дівчина? Говорят: кабатик чорный, кафтаничок сірый и червена шапочка в сторону откотившася. Так я и упала, як мертва. Тот сірый кафтаник я Лизі сама в Пено за 84 рублей купила...

Послі мі Лизины товаришы-комсомольцы и пеновскы жителі сказали, як приняла смерть дочка моя. Ушла она в партизанский отряд, воювала там храбро, своими руками одного німецкого офицера застрілила. Потом пошла по селам проводити тайны собрания, читала колхозникам бесіду товариша Сталина, говорила им — держтеся стойко, помагайте Красной Армии и партизанам, скоро наша возме. Тринадцет сел прошла, а в штырнастом нашолся юда, выдал єй німецкым карателям.

Привезли, повідают, Лизу в Пено, поставили у водокачкы. Змучена она была, но духом не пала. “Признавайся, — рычат німцы, — кто ище с тобом в партизаны пошол и як их найти?” Выстрілили из карабинов повыше головы, штобы настрашити, значит. Видит Лизенька — смерть приходит, а не покорилась душегубам.

Каты тоты другий раз понад голову выстрілили. А моя Лиза рукы поднесла и звонко крикнула:

— Умерам за своє справедливе діло, за Сталина, за правду! Не страшуся я вас, фашисты, стріляйте.

Тут на місци єй и прикончили.

Вот она яка была. Жаль мі свойой родной дитины, сердце кровью обливатся, но горжуся, што у мене така дочка, што другы дівчата и хлопцы учатся тепер у Лизы, як треба боротися з врагом.

Но покаль німецкы кровопійцы газдуют на нашой землі, не буде нам ни покоя, ни счастья, ни вольного дыхания. За смерть Лизы, за всьо горе народне проклинаю вас, німецкы выродкы. Отплатится вам, окаянны, кажда капля Лизиной крови.

А сыну свойому, красноармейцу Степану, и другым його товаришам-бойцам говорю громко: одомстите за нашу Лизу. Бийтеся, родны, храбро за наше справедливе народне діло. Не давайте пощады німецкым паразитам, бийте фашистскых лиходійов, гоните их з нашой земли.