Антон Живец, а по-станичному (станица — козацке село — прим. ред.) просто Капелюшка, стоял в колі партизан, опустивши голову. Он переминался з ногы на ногу, не знаючи, што отповісти. То был средних літ чоловік з росчухраными волосами. Рідка бородка пробивалася на давно неголеных щеках. Старый кожух, подпоясаный куском мотузка, стырчал горбом. Было в той потертой фигурі што-си нескладне, домашне, мирне. Антон подносил опечалены очы на товаришов и тихо шептал:

— Неправда, браты, єй-бо неправда. . .

Сивы очы под долгыми чорными рісницами затуманилися обидом.

— Буде, — отрізал высокого роста козачина. Он переложил автомат из рукы в руку, встал и знов сіл:

— Уж дост, я тобі говорю. Не приймеме. Вытревалости ніт. В партизаны не ход, ступай свойом стежком.

— Иван Петрович, стежка одна. Чого вы гніватеся, стару обиду припоминате, и чого я не вытревалый?

Антон Живец розвел руками, посмотріл на товаришов и завзято повторил:

— Не заведу.

— Не заведеш? —

Командир партизанского отряда, он бывший предсідатель сельского совіта, привстал с кльоца, посмотріл на лохмату фигуру и, примжуривши очы, басовито звідал:

— А поясний народу, чого тебе Капелюшком прозывают?

Вколо тихо засміялися. Антон Живец почервеніл. Он вспомнил жаркий юньский день. Стоит Антон на пожарной вежі, смотрит на дахы казацкых хат, на клубы пороху, што вієся за подводами, на серебристый Дон, и скучно му до смерти. Всі працуют, в бригаді, а он пожарником на стражниці. В кабинеті предсідателя — товариш из области, провіряючий пожарну охрану, пожарный инспектор. Предсідатель выводит инспектора на двор. Оба, задераючи головы, смотрят на стражницу. Стражница — гордость предсідателя. Массивна, высока, и верх, где находится чоловік, обитый на зелено. То затишок для дежурного. На стражниці стырчит лем капелюх. Антона Живца не видно.

— Дакус высокы борты, — пояснює предсідатель инспектору. — Дежурный малый ростом, но он стереже добри, старанный.

Постоявши, они вертаются в будову Совіта. В тот сам час ку сельскому кооперативу подъізжат подвода, наладована скринками. Антон Живец кладе недокурену пипку на жакетку, быстро привязує палку на палку и кладе на вершок палкы капелюх. Здолины незамітно, што чоловіка ніт. Капелюх стырчит — значит дежурный на стражниці.

Из кооператива Живец вертатся огородами з литровком в кишени. А огонь из пипкы выпал на жакетку. Она затліла. Вітер роздул огонь, и стражница загорілася. Роздалися крикы: горит!

Выскочил козак на двор ку стражниці, а она в поломени. Предсідатель с инспектором бігают вколо и кличут:

— Злізай, такий-сякий, бо згориш!

Они взяли капелюх за дежурного.

Подбіжал Антон Живец и зо страху рапортує:

— Ту я, а тото капелюх, а не чоловік.

Кинулся тогды предсідатель наверх и открыл цілый обман. Сквитували Живца, в газеті напечатали. А предсідатель Совіта получил выговор за подбор нестойкых кадров.

С той поры прозвали Антона Живца “капелюшком”, и предсідатель ку нему довірие стратил. Вспомнил сейчас о том Антон Живец и замолчал. Был гріх, ничого не скажеш!

— То-то, — предсідатель Совіта погрозил пальцом. — Ніт тобі довірия.

— Та то уж давно было, — пробовал было оборонятися Живец.

— Не прос. От планной птицы — планне пірья. Може комиссар поручит за тебе? Як вы, комиссар, смотрите на то? — звернулся командир отряда ку малчавшому комиссару. Тот отповіл не до раз, подумал:

— Ручу. Приймеме. Зо мном в розвідку пойде. Єст задача. Ліпше от него тых околиц никто не знає.

— Правда, правда, товариш комиссар! — радостно закричал Живец и змішался с входившыми в подвірье партизанами.

Комиссар с командиром долго радилися в наполы розваленом домику под лісом. Треба было знищити німцам склад з газолином. Условилися, што двое пойдут в розвідку на хутор, коло котрого лежит путь партизанскому отряду. Єсли німцов ніт, розвідчикы пойдут дальше. Єсли же враг на хуторі, розвідчикы вернутся, и отряд змінит маршруту.

— До лайковой Марты заглян, она провірена, збоку хутора живе, — радил командир розвідникам.

Идут комиссар с Антоном Живцом на хутор. Комиссар крачат широко, а Живец, штобы не отстати, на часы дрындом. И здаєся зо стороны лахматым, задеристым воробльом. В степи — чорны скелеты комбайнов, спаленых тракторов, остовы збуреных будинков. Ни живой души. Хутор. Запукали в крайню хату. Отповіди ніт. Вошли. В их лица вымірены три автоматы. На подлогі в млакі крови лежала Марта, ланкова.

“Влипли!” — подумал комиссар и ступил крок назад. В плечи ударили кольбом. Засада. Комиссар посмотріл на Антона Живца. Тот посуровіл.

— Попались, — выразно, по-русскы рюк офицер.

Комиссар молчал. Одна мысль занимала го: як предостерегчи отряд, штобы не угодил в засаду. Ктоси зрадил.

— Ну, росповідайте. — Офицер откопнул руку мертвой Марты. — Росповідайте.

— Не попалися, а сами пришли, ваше благородие, — рюк Антон Живец. — За ласком ку вам, просити пребачения.

Он клякнул на коліна и до земли склонил голову.

Комиссар скрипнул зубами. “Зрадник”, — подумал он и з ненавистном посмотріл на угодливо зогнуты плечы. А Живец продолжал:

— Мы, партизаны, посланы ку вам. Цілый отряд поддаєся. Условия пришли узнати. Один з нас останеся, другий отряд приведе.

— А комиссара? — звідал недовірчиво офицер.

— Зо собом привлечеме.

Предложение заманчиве. Партизаны и по єдному не поддаются, а ту цілый отряд. Удача — нагородят, а єсли неудача — никто не дознатся.

— А не брешеш? Десят смертей приймеш, на кусочкы поріжу. Кто останеся?

Комиссар одопхнул Живца и ступил вперед.

— Я закладником. Он най иде.

— Останешся ты. — И офицер ткнул пальцом в Живца. — А тобі термин до дванастой в ночи. Не приведеш, — отповіш. А з ним специальный розговор буде.

Офицер вышол с хаты. Комиссар з удивлением, якбы первый раз виділ того чоловікака, смотріл на Антона Живца и думал: “Вот ты який”. И, вкладуючи всю пестливость в слова, многозначно сказал:

— Покаль што, Антон Васильевич!

— Прощай, — буркнул Живец. Он высоко поднял голову и пошол в шопу. Скрипнули двери, и закрылся білый світ для козака.

Час, як бы дакто остановил. В шопі холодно. Бігат Антон Живец с кута в кут, хлопат руками, стукат ногами. Стемніло. На дворі тихо. Встигнут або ніт? Неохота даром померати.

Но вот где-си подальше прогреміл выбух. Живец вздрогнул и кинулся ку шкаборі.

— Слава ти, господи! Встигли-таки! Народне зроблено, тепер и о собі подумаме.

Живец замурлыкал пісенку и почал добати в стіні шопы. Нараз отворилися двери и вошол вояк.

— Комм! — крикнул он, ударивши партизана кольбом. Антон Живец з жальом посмотріл на пробиту в стіні діру, махнул руком и заклял.

Удар звалил го з ног. Антона Живца привлекли в хату и привязали до лавкы.

— Где партизаны? — почал допытувати го офицер.

Живец молчал. Фашист дал команду. Тлустый німец притиснул коліном руку партизана, взял пилку и почал різати му помаленькы указательный палец. На челі Живца выступили капелькы пота, наляты кровью очы выверталися. Но он молчал.

— Ты кто? Коммунист? Большевик, комиссар? — шипіл фашист.

Живец тяжко повернул голову и рюк:

— Я русский. Одойди, не мішай думати.

— Скажеш — нагороду дам, — предложил офицер.

Зобрал послідны силы Живец и отповіл: — Не маш ты права надо мном и не чоловік ты совсім.

Он плюнул в лице кату. Встеклый офицер выхватил пистолет. Но хрустнуло шкло, и прогреміл выстріл. Стукнувши о стіну головом, офицер звалился на подлогу. За ним упал кат-солдат. Зазвонила далеко отлетівша пилка. В окно чий-си голос крикнул:

— Антон Васильевич, живый?

Партизаны громили карательный отряд. На лавкі, опертый на забрызгану кровью стіну, сиділ блідный Живец. На перевязи — скалічена рука. Он звідувал партизан о бою, о складі, о трофеях. В комнату з задымленым лицом вошол командир партизанского отряда. Зиял шапку, поклонился Живцу и промовил:

— Пребач, партизан, недобре я думал про тебе.

Антон Васильевич широко усміхнулся.