Рідко в даяком місточку ніт сейчас водопровода. Каждый з нас тратит денно галонов 10—12 воды. А в стародавны часы житель великого міста употреблял лем єден галон. Так тепер подумайте, ци мог он часто мытися и сколько мог тратити воды на праня и мытя комнат.

Та и не чудно, што воды тратили мало: водопроводов тогды не было. Дагде на пляцах были студні, и воду треба было волочити ведрами, як и тепер ище трафятся в маленькых місточках. В студнях часто находили здохлых котов и щуров, вода была воняча.

В стародавны часы людям недоставало не лем воды, им недоставало и почутя чистоты. Мытися люде почали совсім недавно. Літ триста тому назад даже королі не уважали за потребне мытися каждый день. В роскошной спальні французского короля вы нашли бы огромне ложе, таке велике, што його немож было постелити без помочы специального инструмента — “постельной палицы”. Вы нашли бы там пышный балдахин на штырьох позолоченых колоннах, подобный до маленького храма. Вы нашли бы там великоліпны ковры (карпеты), венецианскы зеркала, годины роботы найліпшых годиняров. Но сколько бы вы не глядали, вы не нашли бы умывальника, ни даже простой мыйницы.

Кажде рано королю подавали мокрый ручник, котрым он вытерал лице и рукы. И всі думали, што того совсім достаточно.

На праня воды тоже росходували немного. Білизну хоц и носили, але смысла в том было мало. Даже богаты люде міняли кошелю раз на місяц, а часами раз на два місяцы. Тогды думали не о том, абы кошеля была чиста, а о том, штобы корункы на манжетах были дорожшы, и груди красше вышиты. На ноч кошелю знимали разом з другым одіньом и спали голо.

Лем двіста літ тому назад додумалися, што білизну треба міняти частійше.

Хустинка до носа тоже появилася не дуже давно. Єй всего лем двіста літ.

Спочатку таком хустинком пользовалися лем немногы. Меж богатыми и знатными людми находилися такы, котры уважали хустинку до носа непотребном роскошом.

Пышны балдахины над ложами устроювалися не так для красоты, як для того, штобы спастися от блощиц, котры падали с повалы. В стародавных палатах до сего часу сохранилися такы парасолі от блощиц. Блощиц и в богатых палатах было видимо-невидимо.

Балдахины мало помагали. Блощицы залізали и укладалися в их фалдах ище з ліпшом выгодом.

Канализации не было. Помыи выливалися прямо на улицу из окон. Брудна вода стікала в канаву, вырыту в середині улицы. Вонь от канавы была так моцна, што прохожы старалися проходити по-под стінами домов.

И не чудно, што в стародавны часы люде хворіли больше, як тепер. Никто не знал тогды, што где бруд, там и зараза. Бывало, што цілы міста вымерали от страшных хворот — чумы, чорной оспы. Из десяти дітей до десятлітного віку доживало лем пятеро. На каждом корнері мож было видіти много жебраков калік, подіравленых оспом и проказом.

Што зробило нас здоровшыми и кріпшыми по містах? Водопроводный кран, кусок мыла, чиста кошеля. 

Вопрос, здаєся, такий простый, што и спрощувати ніт чого.

Але коли спросиш, то оказуєся, што из десяти людей лем єден знає, чого воду пьют.

Вы скажете: воду пьют потому, што хочеся.

А чом хочеся?

Тому, што без воды жити немож.

А жити немож потому, што мы воду цілый час росходуєме и нам треба єй запас дополняти.

Дыхнийте-ле на холодне шкло. Шкло запотіє, покрыєся капельками воды. Откаль взялася вода? Из вашого тіла.

Або, повічме, вы в жаркий день вспотіли.

Откаль взялся пот? Знов отталь, из вашого тіла.

А раз вы воду росходуєте, тратите, вам треба от часу до часу запасатися новом.

На добу чоловік тратит цілых 12 шкянок воды. Значит, стилько и треба йому выпити або зісти.

Та ци воду ідят?

В том-то и діло, што ідят. В мясі, в яринах, в хлібі — во всякой іді воды далеко больше, як твердого материала. В мясі воды три раз больше, як твердого материала, а огурец, так тот майже цілый з воды.

Та и в вас самых воды майже стилько, скилько в зеленом огурку. Єсли вы важите 90 фунтов, то в вас близко 80 фунтов воды, а лем около 10 фунтов твердого материала. Тіло взрослого чоловіка содержит воды меньше, но тоже около трьох четвертых частей вагы.

— Чом же люде не розливаются по землі, як киселица?

Вся штука в том, што не так важно, из чого построєна річ. Головне — як она построєна.

Єсли мы россмотриме под микроскопом кусочок мяса або огурка, мы увидиме множество кліточок, наполненых соком. Сок тот не выливатся из кліточок зато, бо они зо всіх сторон замкнены. В том цілый секрет. Значит, вода головный материал, из котрого побудуване наше тіло.

И зато не чудно, што чоловік може долго прожити без іды, а без воды не може прожити и пару дней.

Каждый повіст, што вода превидна. А на самом ділі она превидна лем в тонком слою. На дні океанов ноч, потому што солнечны лучы не можут перейти глубоку воду.

Но не лем вода — каждый материал в тонком слою превидный, а в грубом — ніт. Возте, напримір, кусок білого и превидного шкла и посмотте на него з боку. Шкло окажеся и не білым и не превидным.

Недавно єден ученый из желіза зробил пластинку грубости в єдну тысячну часть миллиметра. Пластинка тота превидна як шкло и майже совсім безбарвна. Положивши єй на страницу книжкы, можна без трудности читати найдробнійший шрифт.

Такы самы превидны пластинкы ученый приготовил из золота и из другых металлов.

В стародавны часы люде думали, што в огню живут маленькы огненны ящуркы — духы огня. А были и такы, котры уважали огонь за бога и будували в його честь храмы. Соткы літ горіли в тых храмах світильникы, посвящены богу огня.

Обычай поддержувати неугасимый огонь — єден из самых стародавных на землі. Много десяток тысяч літ тому назад люде не знали добывати огонь. Они не добывали огонь, а находили, як тепер находят дорогоцінны камені. И не дивно, што огонь тогды хранили, як великий скарб. Єсли бы он погас, другого достати не было бы где, бо зробити огня люде не уміли.

Бывало, што перун запалял дерево. Люде зо страхом смотріли на огненного звіря, котрый пожерал дерево, с тріском ломаючи конари и злизуючи языком кору. Подойти ближе было страшно, а уходити не хотілося: в холодну ноч было тепло и весело коло горящого дерева.

Первобытный чоловік был смілом истотом. Он часто мушеный был боротися и с огромным косматым мамонтом, и с силачом пещерным медведьом. Нашлися наконец и такы смільчакы, котры не побоялися приближатися ку гаснущому огню от перуна. Мы не знаме, кто первый осмілился схватити горящий сук и принести дому, в пещеру, тоту чудесну добычу. Може тото зробил не єден чоловік, а пару людей в разных місцах. Но як бы оно не было, а нашлися смілы, вынаходны люде, котры уласкавили огонь, як уласкавляют дикых звірей.

Вынаход Едисона, котрый зробил перву електричну лампочку, маленький вынаход в поровнанию з вынаходом тых покрытых волосом, долгорукых, косолапых людей. Не было бы огня, мы бы и сегодня были подобны до орангутанов або гориллов.

Яркий огонь освітил пещеры и землянкы первобытных людей. Но минуло ище много тысяч літ, покаль люде научилися добывати огонь.

Коли чоловік научился добывати огонь, он уж не боялся, што го може стратити. Єсли буря або злива гасили ватру, все было можно роспалити новый огонь.

Но ище долго в храмах горіли неугасимы світильникы, напоминаючи о том часі, коли огня не уміли робити, коли огонь был рідком и дорогоцінном находком.

Як то не дивно, але самый стародавный способ добывания огня сохранился до нашого часу. Первобытны люде добывали огонь тертьом одной деревяной палочкы о другу.

Мы тоже добываме огонь тертьом патичкы о пуделко.

Но разница єст, и дуже велика. Запалити нашу патичку справа єдного момента. А штобы запалити кусок дерева через тертя, хоцбы и дуже сухого, треба помучитися пять минут, або и больше. Та и знати треба. Нашу патичку каждый запалит, але пробуйте добыти огня первобытным способом!

У первобытного чоловіка не было такых прирядов, якы єст у нас. У него не было ни пилы, ни сокиры. Пилил он и стругал острым каменем або костьом. Робити такым инструментом было нелегко. Треба было так долго терти и скоблити, што дерево затлівалося и даже часами запалювалося. Тото, правдоподобно, заставило чоловіка догадатися, што огонь можно добывати тертьом. Для того, абы дерево запалилося, його треба сильно нагріти. Значит, и терти єдну палочку о другу треба дуже долго.

Друга справа — сірникы. Головка сірника зроблена из материала, котрый запалятся даже от маменького нагрітя. Дост доткнутися головком сірника до горячого желіза, напримір, приложити ку горячой печной дверкі, штобы сірник запалился. Но приложте другий конец, патичка не запалится.

Сірникы вынашли совсім недавно. В 1933 року мы празднували столітие первой фабрикы для выробу сірников. До того часу, то єст пред сто роками, огонь добывали другыми способами. Вмісто пуделка с патичками люде пред сто роками носили в кишени маленьку скриночку с трьома дивными предметами: кусочком стали, невеличкым каменчиком и кусочком чогоси подобного до губкы.

Єсли бы вы звідали, што то таке, вам сказали бы, што сталь — то огниво, каменчик — то кремень, а кусочок губкы — трут.

Ціла купа предметов заміст єдного патичка!

Як тогды добывали огонь?

В одной рукі чоловік держал огниво, в другой кремень и трут. Он ударял огнивом о кремень. Ниякого результата! Ище раз! Знов ничого! Ище раз! Из огнива выскочила искра, но губка, трут, не затліватся. Наконец, в четвертый и пятый раз губка затліват.

Правду повісти, то была теперішня наша запальничка. В запальничкі тоже єст кусочок стали — колечко, єст и трут — гнотик, промоченый бензином.

Выкресати огонь было не так-то просто. Коли европейскы путешественникы хотіли научити гренландскых ескимосов своим способом добывати огонь, ескимосы не хотіли. Они казали, што их старый способ тертя ліпший. Они обертали ременем палочку, поставлену на кусок сухого дерева.

Пробували и европейцы вынайти простійшы способы добывати огонь, и вынашли, но всі тоты способы невыгодны и дорого коштували.

Так продолжалося до того часу, покаль не вынашли фосфорны патичкы.

Фосфор — то материал, котрый запалятся при найслабшом нагрітю — всего до 60 градусов. Здавалося бы, што ліпшого материала для добывания огня и придумати немож. Но и фосфорны патичкы доничого в поровнанию до нашых.

Они были дуже ядовиты, а головно запалилися дуже легко. Штобы запалити патичку, дост было черкнути єй о стіну, або даже о холяву. Коли патычка запалялася, она тріскала и розлітувалася, як маленька бомба. Згорівши, патычка оставляла по собі скверну память смродливого сірчаного газу. Кромі фосфора, в головкі была ище сірка, котра, горівши, оберталася в сірчаный газ.

Літ 60 тому назад появилися наконец “безопасны” або “шведскы патычкы”, котры мы употребляме тепер. В головках тых патычок фосфора совсім ніт, он заміненый другым материалом. Сіркы в них тоже ніт. Они безопасны и не так ядовиты.

Многы думают, што бульон дуже поживный. А правду сказати от бульона поживы мало больше, як от чистой водичкы.

В тарелкі бульона девятнадцет ложок воды и лем єдна ложка всякых другых складников. Єсли бульон варити, покаль вся вода не выпарує, то на дні горчка майже ничого не останеся.

Єсли талерку супа отнести в лабораторию и зробити анализу, розобрати, то окажеся, што кромі 19 ложок воды в тарелкі супа 1⁄4 ложкы толщу, 1⁄4 ложкы клею (так, так, найзвычайнійшого столярского клею!), немного солей (не лем звычайной соли, но и другых солей). А остальне — то “вкусовы складникы”. Так называют тот складник мяса, котрый робит го вкусным, смачным, и котрый при варению роспущатся в воді.

Но не лем в супі, во всім, што мы іме, о много больше воды, як нам здаєся с первого взгляда.

В яринах воды так много, што они робятся легкыми, як пух, єсли их высушити. В фунті мяса — воды три чверти фунта. В картошкі так само.

Мы покончили с супом, можно взятися за мясо. Єсли бы мы зробили анализу (розобрали) мясо, то мы бы дозналися, што в мясі, як и супі, єст вода, вкусовы складникы и соли. Но, кромі того, в мясі єст ище єден складник, котрого в супі дуже мало, — а то білко.

Коли мясо варят, часть білка выплыват зо шумовином. Газдыні знимают шумовину, штобы суп был красший, чистійший, — а робят то непотребно, бо отберают найпоживнійшу часть в супі.

Без білков нам не мож жити, потому што и наше власне мясо, як биф або телятина, складатся майже цілковито из воды и білков.

Єсли мы будеме живитися такыми потравами, в котрых много толщу, цукру, крохмалю, но ніт совсім білков, мы вчастнійше ци позднійше погибнеме от недостатку будовляного материала для нашого тіла.

Пожива, значит, быват двох сортов: толщ, цукер, крохмаль — то єст топливо, котре огріват наше тіло и приводит в рух цілу нашу машину. А білкы — то головный будовляный материал, с котрого мы будуєме наше тіло. Розумієся, коли ніт дров, приходится палити столкы, — коли ніт толщов, цукру, крохмалю, в чоловіку палятся білкы. Значит, білкы можут служити нам и будовляным материалом и топливом. И длятого білкы так конечно потребны для людского тіла.

Найліпша пожива в світі, то тота, котром звір кормит своих дітей, — молоко.

Из молока выростают мускулы, кожа, шерсть, кости, когти, зубы. Молоко претворят слабе львятко в мощного льва, рык котрого потрясат скалы. Огромный кит, як и маленька морска свинка, вскормлены молоком.

В молокі єст всьо, што потребно дитині: в нем єст и вода, и толщ, и цукер, и білок, и соли.

Толщ плават в молокі в виді множества дробненькых капельок. Так як толщ лекший 

В торжественны дни сыр ставят на стол. Сыр тот товаришит чоловіку от колыскы до гробу. Умераючи, властитель сыра оставлят го своим дітям.

Швейцарскы газеты писали о сырі, котрому минуло 120 літ. Того “діда” покраяли і зіли недавно. Был дуже смачный.

Были часы, коли люде не уміли обрабляти поля и живилися майже лем мясом. Люде іли не лем звірей и птахов, убитых на полювачкі, но и плінников, захваченных на войні.

Повідают, што воины одного африканского племени кидаются на врага с криками “Мясо! Мясо!”

Який страх должен наводити тот крик на розбитого и утікаючого противника!

Один из первых американскых колонистов в Сіверной Америкі росповідал, як были зачудованы индийцы, увидівши хлібны поля білых. Вот яку бесіду выголосил вождь одного племени своим товаришам индийцам:

— Білы сильнійшы от нас, потому што они ідят зерна, а мы іме мясо. А о мясо дуже трудно. Мясу треба пару літ, штобы оно выросло. А кажде с тых чудесных зерен, котре білы люде кидают в землю, вертатся ку ним с сотком другых всього через пару місяцев. У мяса, котре мы іме, — штыри ногы, штобы утікати от нас. А у нас лем дві ногы, штобы го доганяти. А зерна остаются и роснут там, где их посіют. В зимі мы мерзнеме в лісах, бавиме по цілых днях на польовачкі, а білы отпочивают у себе дома. Я кажу каждому з вас, кто хоче мене слухати: Скорше, як упадут дерева, котры роснут у нашых жилищ, — люде, котры ідят зерна, вынищат людей, котры ідят мясо.

Трудно сказати, коли перве зерно было кинене в землю руком чоловіка. На стародавных египетскых пирамидах мы находиме уже образы людей, котры ростерают зерно меж двома каменями.

Предок нашого хліба был мало подобный до нашого хліба. То была попросту каша из дробных зерен, розболтанных в воді.

от воды, он помалу выплыват наверх — творится слой сметанкы. Через колочение сметанкы получают масло: капелькы толщу от колочения збиваются разом и отділяются от воды.

Постоявши день або два, молоко скисат. Но можно го закиснути и обернути в творог не за два дни, а за дві секунды. Для того треба капнути в молоко немного оцту.

Творог — то молочный білок. Он в молокі роспущенный, як цукер в воді. Но додати до молока кислоты, штобы творог выділился, захвативши зо собом и толщ.

Но але єсли в молоко никто кислоты не вліє, а оно и так за даякий час скисат? Кто тому виноватый?

Виноваты тому маленькы грибкы вроді дрожжей, котры все носятся в воздухі. Попавши в молоко, они берутся за роботу и претворяют молочный цукер в молочну кислоту. А от кислоты молоко претворятся в творог.

Штобы молоко не скисало, треба го преварити. От кипячения грибкы погибают.

Быват, што молоко претворятся в творог в часі варения. То от того, што до него грибкы уж загніздилися и наготовили кислоты.

Єсли творог подержати дольше в пивниці, робота грибков буде продолжатися, и потом творог претворится в сыр. Дірочкы в сырі, як и дірочкы в хлібі, зроблены углекислым газом.

А откаль тот углекислый газ?

Його зробили грибкы.

Потому, што он зверха покрытый корком, котра не дає йому засохнути и оборонят го от шкодливых грибков.

Повідают, што в Швейцарии єст такий обычай: В день рождения дитины робят великий сыр и пишут на нем имя новорожденного, день, місяц и рок. 

Бывало, што каша тота засыхала. Кускы засохшой кашы заміняли людям хліб в тоты часы.

И тепер ище на Востокі печут кукурузны лепешкы (адзимку) из прісного тіста.

Нерідко бывало, што каша из зерен скисала и ставала от того рыхла и мягка. Тот, кто догадался замісити таку кислу кашу зо свіжо розмолотым зорном, первый вынашол хліб.

Отчого же каша скисала?

Оттого, што в ню попадали из воздуха дрожжовы и молочны грибкы. В воздухі носится много всякых невидимых грибков, в том числі и тоты.

И тепер ище пекари кладут в хліб не дрожжы, а кисле тісто.

Много літ прошло покаль люде научилися добри управляти почву и добри печи хліб. Всього лем пред двіста роками люде среднього достатку іли такий хліб, котрого бы тепер никто не хотіл істи.

Звычайну нашу картошку не іли и богаты люде. Картошка появилася в Европі совсім недавно.

В часі французской революции картошка была ище новинком. Французска королева носила в петлиці квіты картошкы, а вареный картофель каждый день подавали к королевскому столу.

Родом картошка — из Перу и Чили. Можно точно назвати рок, коли картошка прибыла из Америкы в Европу: єй привезли из испанскых колоний разом з ладунком серебра и золота в 1534 року. Через пятдесят літ картошка перебралася из Испании в другы европейскы краи — спочатку в Англию и Австрию, а потом уж в Германию и Францию.

Спочатку к картошкі относилися недовірчиво, особливо дорослы люде, котры к ней не привыкли. Но діти, гварят, дораз полюбили картошку, котра здалася им смачнійша от каштанов.

Картошка принялася дуже добри в новой отчизні. Не прошло и пару десяток літ, як заморска новинка из потравы королей обернулася в страву бідаков.

Богаты люде пили вино и мед, бідны — воду, но ни богаты ни бідны не знали чаю и кавы.

Всего лем 300 літ тому назад до европейцев дошли первы слухы о чудесном напитку, котрый пьют китайцы и японцы. Говорили, што тот напиток дає людям долге житя.

Наконец в 1610 року первый раз привезли чай в Европу. Привезли чай в Европу голландскы купцы з далекого острова Явы. Як звычайно, купцы почали хвалити свой товар. Называли чай божественном травом, радили пити го по 40—50 горняток денно, во всякий час дня и ночы. Один голландский доктор заміст всіх лікарств и для всіх хворот прописувал чай.

А по правді чай совсім не трава. Робят го из листков чайного дерева. А потом чай совсім не лікарство. Кріпкий чай для здоровья даже шкодливый.

Но мимо такой рекламы зо стороны купцов, чай пили спочатку лем богаты люде, бо он был дуже дорогий.

Послі появления чаю появилася кава — кофе.

Французскы купцы, побывавшы в Турции и Египті, давно уж росповідали о чудесном дереві. Из сімян того дерева туркы робят напиток, котрый называтся не то “каова”, не то “кофа” и котрый пьют вмісто вина в тавернах. Напиток тот прогонят смуток, укріплят жолудок, робит чоловіка сильным и здоровым.

Незадолго кава появилася на обіді у французского короля. За королем запровадили каву герцогы, за герцогами графы, виконты, за ними друга шляхта без титулов, а за ними другы богаты люде, купцы, докторы, адвокаты. Было открыто множество кавярен — кофеєн, в котрых люде просиджували по цілых днях. То, што было принято при дворах королей, отразу входило в моду всяди.

Были и врагы кавы. Дакотры казали, што пити турецкий напиток католикам не подобаєт. Другы запевняли, што министр Кольберг спалил собі кавом жолудок, што кава коротит житя, што от кавы колют колькы и робятся болякы в жолудку. 

Одна принцесса прямо заявила, што она за нич в світі не буде пити “саджу з водом”, як она называла каву, и што она волит добре старе пиво, як тот заморский напиток.

Чоколаду встрітили ище больше враждебно. Говорили, што чололадом треба кормити свиней, а не людей, што чоколада спалят кров и може даже убити чоловіка.

Правда, чоколада, привезена из Мексикы знаменитым путешественником Кортецом, не была подобна до теперішной. Мексиканцы робили чоколаду из мішанины какао, маиса и перцу и совсім без цукру. Аж потом почали готовити чоколаду по нашому способу. Для того бобы какао мелют, мішают с цукром, ванильом и другыми ароматными примішками и прессуют.

Кто-ж мал правду во всіх тых спорах о чаю, каві и чоколаді?

Чай и кава мало поживны и мают в собі, кромі того, складникы шкодливы для сердца и нервов.

Друге діло — чоколада и какао, особливо чоколада. В нем много толщу и білков. Недармо путешественникы, отправляючися в полярны краи, берут зо собом великий запас чоколады.

Какао меньше поживне, як чоколада. Його приготовляют так: бобы какао мелют, муку смажат и потом из ней выдушуют толщ. Длятого в какао меньше толщу, як в чоколаді.

На столі у богатых людей не было недостатку в дорогоцінных начинях — из золота и серебра.

Чого лем там не было. А одной річы и так было брак, а то самой звычайной вилкы (видельца).

Тогды іли руками. Не вязалися, а запускали всі пять пальцов во вспольну миску, хоц она была зо золота або серебра.

Та и ножей не было много — два-три на цілый стол. Треба было все в потребі звертатися к сусідам при столі с просьбом подати нож.

Талерок тоже не было. Их заміняли великы округлы кусы хліба.

Послі обіда тоты кусы хліба, насякнены мясным сосом, кидали бідакам або собакам.

И тарелкы и вилкы появилися лем 300 літ тому назад, и то не в каждом домі, а лем в палатах.

Высокы каменны сходы ведут в велику темну галю, ледво освічену факелами (смольными світильниками). На окнах оконницы, хотя на дворі ище білый день. Но час зимушный, треба ощажати тепло, таж шкляны шибы ище не вынайдены.

Хотя тота комната — обідальня, обідального стола в ней не видно. Стол принесут, ци зробят, пред самым обідом.

Но вот появляются слугы в зеленых безрукавках из домотканного сукна, в долгых жолтых пончохах и червеных пантофлях с острыми носами. В моменті уставляются кобыличкы. На кобыличкы кладут доскы.

Уложеный такым способом стол покрывают більш обрусом з вышитыми на нем оленями, псами и полювачами, трубящыми в трубы.

На стол ставят солянку, кладут талеркы с хліба и два ножы. Остаєся присунути ку столу лавкы и звати гостей на обід.

Паны ввалюются с шумом и криком. Властитель замка, його сыны и гости — сусідны поміщикы — лем што вернулися с полювания на диков. То рослы бородаты люде, зо здоровым румянцом на щеках.

Разом з ними вбігают в комнату дві собакы хозяина — злы звіры, готовы на єден знак розорвати чоловіка. Найпозднійше входит жена рыцаря.

Компания засідат за стол. Аппетит у всіх волчий. Кравчий — слуга, подаючий мясо, — приносит из кухни, што стояла на дворі, огромну мису з дымящымся медвежым мясом. Розрізавши мясо на кускы, он подає го на концу великого ножа гостям. Мясо добри напопрене и пече горло. Чверт медведя счезат за чверт годины. За медведьом иде бок дикого вепра с такым самым палячым сосом, цілый упеченый олень, лебеді, павлины, розмаиты рыбы.

Купа костей и рыбных хребтов вырастат на столі пред каждым гостем. Под столом тоже иде робота: собакы обгрызают кости и варчат на себе.

Ідят долго и много. Іда — головна розрывка в той медвежой барлогі. Слугы ледво здоляют подавати все новы и новы мисы — пирогы, яблока, оріхы, медовникы. Вина и меду выпивают за обідом мало не три цілы бочкы. Не дивно, коли под конец обіду тот або другий из гостей валится на подлогу и среди шума, хохота, лаю собак роздаєся мощный и протяжный храп.

В 1608 року побывал в Италии єден англичанин, котрого звали Томас Кориат. В часі подорожы он провадил дневник, в котрый он записувал всьо, што його особливо интересувало. Описує он и великоліпие венецианскых палат, стоячых серед воды, и красоту мраморных храмов Рима, и грозне величие вулкана Везувий. Но одна річ зачудувала Кориата больше, як Везувий и венецианскы палаты.

В його дневнику єст така запись: “Коли итальянцы ідят мясо, то помагают собі маленькыми вилами из желіза або стали, а часами зо серебра. Итальянцы не хотят істи руками. Они кажут, што істи руками непристойно, потому што не у всіх рукы чисты.”

Кориат набыл собі такы “вилы”. Вилка, котру он купил, была мало подобна до нашой вилкы. У тамтой вилкы были лем два зубы, дуже долгы, а ручка коротка. Взагалі тот инструмент напоминал больше камертом, як вилку.

Приіхавши дому, Кориат хотіл похвалитися перед приятелями и знакомыми свойом вилком. Запрошеный на обід, он вынял с кишені вилку и почал істи по-итальянскы.

Всі очы звернулися на него. А. коли он объяснил, што то за штука у него в руках, всі хотіли посмотріти ближе тот итальянский инструмент для іды. Вилочка обышла цілый стол. Вилка всім подабалася, яко выроб, но для іды несуцый. Всі в єден голос рішили, што итальянцы великы чудакы, што істи вилком дуже незграбно.

Томас Кориат пробувал перечити, казал, што нехорошо брати мясо руками, потому што рукы не у всіх чисты. Всі погнівалися на Кориата, што он повідат таке на англичан, што у них нечисты рукы, што их не мыют пред обідом. Та ци нам не старчит 10 пальцов, даных нам природом, штобы мы глядали штучных пальцов для іды? Най он покаже, як то выгодно істи штучными пальцами?

Кориат хотіл показати свою штуку. Но первый кусок мяса, взятый ним з мисы, упал з вилок на стол. Всі в сміх. Мусіл бідный сховати свою вилку назад в кишеню.

Перешло літ пятдесят, зачым вилкы вошли в моду в Англии.

Повідают, што вилкы почали употребляти тогды, коли паны почали носити великы корунковы колніры. Тоты колніры перешкаджали им істи: они подперали подбородок и не дозволяли схиляти голову. В таком колнірику было выгоднійше істи вилками, як руками.

Но то лем так повідают. А направду вилкы появилися тогды, як люде почали дбати больше за чистоту.

Всі мы думаме, што желізо найтревальший и найкріпший материал. Недармо грандиозны мосты, желізну дорогу будуют из желіза. Но тот найтревальший материал тоже и найслабший. Моцный желізнодорожный мост, котрый не подастся под тягаром сотен тяжкых вагонов, боится вогкости, дощу, мглы. Чым больше в воздухі вогкости, тым скорше погибає желізо от ржавчины. Ржа — то та хворота, котра незамітно нищит найтревальшы желізны будовы.

Ту причина, чом так мало дошло до нас стародавных желізных выробов. Лекше найти золотый перстень, котрый носил даякий египетский Фараон, як простый желізный серп одного из його многочисленных подданых.

Може быти, што через много літ среди розвалин нашых городов учены не найдут ани знаку нашых желізных будов; всі они пропадут от ржи, зотліют, як кости тых людей, котры их будували.

Но што то єст тота страшна хворота желіза, и ци ніт от ней спасения?

Што станеся з ножом або вилком, єсли их послі мытя не вытерти насухо?

Они заржавіют.

То знают всі газдыні. 

Ясно, што желізо ржавіє — от вогкости.

Єдного разу водолазы натрафили на дні моря на корабель, котрый затонул полтора ста літ до того. На палубі корабля они нашли пару арматных куль. Кулі были так зіджены ржом, што их мож было краяти ножом. Вот што зробила зо желізом вода!

Як же спасти желізо от вогкости?

Треба го насухо вытерати.

Но але немож все вытерати. Єст предметы, котры немож держати все сухыми. Чайник, ванна, ведро хотячи-нехотячи должны быти мокрыми. А желізный дах ище труднійше спасти от вогкости: таж не будеш за каждым разом по дощу вытерати дах ручником. Та и в суху погоду желізо тоже ржавіє, хоц и помалы. Таж в воздухі все єст вогкость. Воздух всьо высушує, но сам сухым не быват. Он з жадностьом высысує воду всяди: з лем што вымытой подлогы, из мокрой білизны, из мочар, оставшыхся послі дощу.

Єдиный способ спасти желізо от ржавчины — то покрыти го даяком мастьом, оливом.

Олива защитила бы желізо от воды и не дала бы му заржавіти.

Но звычайно поступают иначе. Вмісто оливы берут оливну фарбу и покрывают ньом желізо. Слой фарбы на желізі высыхат и робится твердым. Такий твердый слой буде, розумієся, долше и ліпше держатися на желізі, як слой рідкой оливы.

Кромі фарбы, обороняют желізо от ржавчины оловом. Вытягнену из желіза бляху покрывают слойом олова, и так мы маме бляху, з якой вырабляют, приміром, бляшанкы для консервов, и т. п.

Олово дуже добри оборонят желізо от вогкости, а головно — от квасов. Квасы ище сильнійше нищат желізо, як вогкость. Коли вы розріжете лемон, нож чорніє. То квас въілся в желізо.

Лем невеликы желізны предметы єст смысл покрывати оловом. Но никто не покрыват оловом желізо на дах. Для того єст таньший материал — цинк. Оцинковане желізо ище ліпше хранится, як покрыте оловом.

Звідате, чом тогды не робят оцинкованых начинь, кен, баньок?

Потому што цинк, котрый совсім не боится воды, дуже боится квасов. Даже найслабший квас розъідат цинк. А при том выходят цинковы соли, котры дуже ядовиты. Готовити або хранити поживу в цинковой посуді опасно. Друге діло такы предметы, як ведра, ванны. Их дуже часто вырабляют из цинка або оцинкованого желіза.

Даже коло малюваного або покрытого другым металлом желіза треба ходити и пильнувати. Желізный дах треба от часу до часу наново малювати, а поржавлены місца замінити новыми кусками.

Чоловіку треба обходити желізо, як живу истоту, штобы защитити го от болізни — от ржавчины.

Як-то с чого? Ясно, што из желіза. Вот вы и помылилися. Всі предметы, котры мы называме желізными, — вилкы, гвозді, подковы, кочергы — на самом ділі зроблены не из желіза. Ліпше сказати, не зо самого желіза, а из мішанины желіза з углем або другыми материалами.

Чисте желізо без ниякых примішок, стоит так дорого, што проста кочерга, зроблена з него, стоила бы около 25 рублей.

Но тота кочерга была бы не лем дорога, а и горша от той, котра зроблена из мішанины.

Чисте желізо замягке. Кочерга из него погнулася бы, гвоздь не мож было бы вбити в стіну, ножом не вкроил бы ничого.

Чисте желізо так мягке и так легко мож го ростягнути, што из него можно зробити “желізный папер”, лекший и тоньший от папиросной бибулкы.

Тото желізо, котре мы знаме, все с примішками. Найліпша примішка — уголь. Уголь в желізі єст майже все.

Як же уголь попадат в желізо?

А вот як.

Желізо добывают из руды, котру находят в землі. Штобы выплавити желізо из руды, треба класти руду разом з углем в великы пецы, слой угля и слой руды, напереміну, Зверху насыпут руды и угля, а здолы вдувают воздух. В пец для выплавкы желіза дуют сильным воздушным насосом.

Уголь роспалюєся до біла и спалюєся. А желізо выплавлятся из руды и стікат долу на дно пеца.

Но росплавлене, рідке желізо ростворят уголь — подобно, як горяча вода цукер. Потому из пеца выходит не чисте желізо, а кріпка мішанина угля в желізі — чугун. С первого дня свого житя желізо сплавлено с углем.

Часть угля мож выпалити, єсли вдувати в росплавленный чугун воздуха. Так и получают из чугуна сталь и желізо.

Всі прикметы желіза зависят от того, сколько в ньом угля.

Єсли зровнати желізну кочергу, стальный нож и чугунный котел, здаєся, што они выроблены з разных материалов — так они не подобны єдно на друге.

Желізный погрибач-кочерга: єй можно зогнути, а она сама не розогнеся. Она не зламеся от удару. Она не боится тяжкой роботы — погартати ньом в пецу, в огню, перевертати дрова або угля — єй нич не станеся.

Стальный нож — красивый, блестящий, острый. Єсли он зогнеся, то и сам выпростится. А єсли го зогнути сильнійше, он зламеся. Єсли бы го ужити до огня вмісто кочергы, из него скоро останутся лем обломкы. Зато в свойой роботі он майстер. Різати, стругати — тото он уміє.

Лятый, чугунный котел, аж чорный от примішаного к нему угля. Он крехкий: єсли ударити го молотком, он розобьеся. Зато он тоже придатный до свойой роботы. В нем мож варити обід.

Зроблены тоты предметы тоже не єдным способом.

Погрибач выкованый из куска роскаленного желіза. Роспечене до червена желізо робится такым мягкым и податливым, што його мож кувати — придавати му ударами молотка потребну форму.

Нож тоже выковали, но потом ище загартували: роспалили до червена и вложили в холодну воду. От того сталь стала ище больше твердом.

Чугун ковати не мож: от сильного нагрівания чугун плавится — робится плыном. Желізо и сталь перше стают мягкы. И в том розмягченом стані з ними можно робити, што хоче — ковати, штамповати, роскачувати в бляху и т. д.

Котел не выковали, а выляли: Вляли росплавленного чугуна в форму из сухой земли, и дали му стугнути.

И во всіх тых розличиях виноватый уголь, котрого в желізі мало, в стали больше, а в чугуні много.

Вы легко можете опреділити, ци много угля в той стали, из котрой зробленый ваш нож.

Занесте го до ножовника выострити и призрийтеся, якы искры будут при острению вылітати з него, ци розголужено, ци як огненны линии. Єсли искры летят в виді огненных линий, ваш нож не из стали, а из желіза.

Як дивно здаєся, што всі тоты помалюваны горшкы и мискы, выроблены из самой звычайной глины. Из той глины, котру мы проклинаме, коли нам треба крачати по мягкой сельской дорозі.

Но не лем горшкы и мискы. Чого лем не вырабляют из глины! Из ней вырабляют цеглу и фарфоровы статуеткы, талеркы и синьку для білизны, цемент и фарбы. Но найинтереснійше, што в склад всякой глины входит алюминий.

О том легком білом металлі ище недавно знали лем учены, а тепер майже в каждой кухні мож найти алюминьову пательню. И не дино: таж алюмин не ржавіє так, як желізо, и не псуєся от квасных потрав. Правда, он боится мыла и соды, но то невелика біда.

Алюминий называют часто “глиняным серебром”, но до серебра йому далеко. Його білый кольор скоро переходит в сірый, потому што на воздухі он покрыватся тонкым слойом окиси, котрый псує його вид, хотя и защищат го от сильнійшого окисления. Но тот окис совсім нешкодливый — не то, што окис міди.

Из алюминия не мож вырабляти такых предметов, котры все мают быти красивыми и блестящыми.

Но зато у него єст єдна прикмета, котрой ніт ни у серебра, ни у золота, ни у стали: он дуже легкий, три раз лекший от желіза. А то важно для будовы аеропланов, котры мают быти як найлекшы. 3 многыми металлами алюминий дає дуже цінны сплавы. Напримір, дюралюминий — сплав алюминия з магнием, мідьом и марганцем — три раз лекший от стали, а такой самой тревалости.

И лем подумати, што глина, по котрой мы ходиме и іздиме, то ище нерушена руда прекрасного цінного металла. Алюминий пока-што добывают из другых руд — боксита и криолита. Добывати го з глины невыгодно. А выгодного способу ище не придумали.

Фарфор тоже ділают не из той глины, котра у нас под ногами. Ділают го из каолина — самой чистой білой глины, котра встрічатся не часто.

Дакади в приморскых краях — в Дании, Швеции, Франции — тянутся по берегу долгы пласкы валы. Коли их попробовали роскопати, показалося, што то огромны купы всякых отпадков: рыбьих костей, огрызеных черепов, каменных ножей и скребков, костяных топориков из оленього рога. Видно, ту жили даколи первобытны люде, котры всі свои кухонны отпадкы звалювали на купу около свого жилища.

С часами тоты помыйны ямы взросли в цілы горбы, котры тянутся на соткы метров.

В тых “кухонных купах” нашли, меж иншым, и черепкы глиняных горшков. Горшкы первобытных людей были мало подобны на нашы: не были ани гладкы, поливаны, дно не было плоске, лем заострене, копцувате.

Но так не так, а то были правдивы горшкы.

Прошло много тысяч літ послі того, покаль появилася порцеляна, фарфор. И не дивно: таж зробити порцелянове горнятко далеко труднійше, як глиняный горшок.

Первыми научилися опалювати порцеляну китайцы — 1700 літ тому назад. Но правдивого успіха при том они добилися совсім недавно, в 15-м віку, при императорі из династии Мин.

Китайский фарфор цінили в Европі на вагу золота. Никто не знал, як они то робят, покаль наконец єдному алхимику не удалося розгадати секрета китайцев.

С фарфором повторилося то само, што было з другыми китайскыми вынаходами — порохом и книгопечатанием. Китайцы не хотіли никому чужому открыти свойой тайны, и европейцам треба было наново вынаходити их. Порох мал придумати Бертольд Шварц, книгопечатание — Гутенберг, а порцеляну (фарфор) — Бетгер.

Бетгер был придворным алхимиком короля Августа Сильного. Алхимикы думали, што такы металлы, як мідь, желізо, олово, мож обернути в золото, єсли стопити их с “философскым каменем”. Десяткы літ глядали они того выдуманого ними каменя, котрого нигда не было. Но не лем алхимикы вірили в тоты часы в философский камень. Королі, котрым вічно бракувало грошей, брали алхимиков на службу ку собі, в надежді, што они придумают, як зробити золото. А штобы придворный алхимик не утік к другому королю, його звычайно держали замкнено, як плінника. Бывало, што королю надоіло ждати обіщанных богатств, и он приказувал усмертити несчастного ученого. Ци в насмішку, ци в знак особливого почтения к наукі, алхимиков вішали не на звычайной, а позолоченой шибениці.

Но при таком гляданию неистнуючого философского каменя алхимикы часто натыкалися на другы вынаходы. Так было и с Бетгером.

Йому было всього 14 літ, коли он случайно нашол рукопись о философском канени, в котрой повідалося о том, як робити золото. От того часу Бетгер о ничом другом не мог думати. Може быти, он бы и не стал алхимиком, єсли бы у него под руками не было лаборатории: Он служил учеником в аптекі. Кажду ноч, коли аптекар Цорн ишол спати, його молодый ученик брался тайком за свои алхимичны пробы.

Якоси раз, коли он занурился в свою роботу, отвераются двери, и господин Цорн в халаті и ночном колпаку вошол в аптеку.

— Што ты ту робиш, ничгоде? Як ты сміл без дозволу взяти такы приряды? Цілой твойой платы не хватит, штобы заплатити за єдно начиня, єсли ты го розобьеш!

— Я робю золото, — отповіл покорно Йоганн.

— Золото? Ах ты, злодію! Ты бы ліпше научился як треба робити липкий пластыр. Мі непотребны алхимикы, а аптекарскы ученикы. Заберай свои манаткы и марш дому. Повіч отцу, штобы он выбил с тебе тоты глупости.

Смутно шол Бетгер дому, несучи на плечах мішок с паром залатаных порток и кошуль и дорогоцінном рукописьом, котра обіцувала му богатство и славу.

Дома встрітили го непривітливо. Хотя його отец был чеканщиком монет, в родині Йоганна рідко даколи мож было найти збыточный грош.

Не перешло и пару місяцев, як нужда заставила Бетгера вернутися к Цорну. Он мушеный был дати слово, што он николи больше не буде заниматися алхимиом. Но алхимика так тягло к алхимии, як картяра к картам.

Бетгер знов взялся за свои ночны опыты, но тепер ліпше стерегся. Але и Цорн го ліпше подстерегал. В одну несчастну для Бетгера ноч аптекар знов поймал го на місті проступка и, не слухаючи ниякых оправданий Бетгера, выгнал го з аптекы.

Бетгер был в роспукі. Вернутися дому он не хотіл.

Но ту судьба змилосердилася над бездомным алхимиком. Случайно он познакомился з богатым вельможом — князем фон Фюрстенбергом. Узнавши о алхимичных пробах шестнадцетлітного ученого, князь взял го ку собі в палату и устроил му правдиву лабораторию.

Бетгеру повезло. Його оділи в прекрасну одежу, дали му грошей, посадили в богату квартиру. Цорн, котрый довідался о том, оповідал всім, хвалился, што його ученик стал знаменитым алхимиком. А люде му отповідали, што у такого доброго учителя, як Цорн, не дивно научитися всякой премудрости.

Но рокы шли один за другым, у Бетгера почали пробиватися усы и борода, а из його опытов ничого не выходило. Князь, котрый спочатку был з ним ласкавый, почал подозрівати, што Бетгер просто ошуканец, крутар. А за таке крутарство тогды карали тяжко.

Бетгер пробувал утечи, но його поймали и силом примусили продолжати роботу. Коли он служил в аптекі, його карали за то, што он занимался опытами, а тепер йому грозили суровыми карами за то, што он не хотіл заниматися опытами.

В концу от Бетгера зажадали, штобы он на писмі выложил свой способ робити золото. Ту йому направду треба было стати ошуканцем. Он написал замысловате и дивне сочинение, котре от початку до конца была лем выдумка. Но йому не удалося одурачити князя. Обман был роскрытый и по велінию короля Бетгера посадили в тюрьму.

Тепер Цорн уж не хвалился своим учеником.

— Я все говорил, што Бетгер ошуканец и злодій и што он кончит на шибениці, — запевнял аптекар своих покупателей, котры ище недавно слышали от него похвалы для свого ученика.

Но, на счестья, Цорн знов помылился. Бетгеру знов повезло. У него нашолся новый покровитель — граф Чирнгаузен. По совіту графа, король предложил Бетгеру найти способ выробу порцеляны (фарфора), котра тогды цінилася дороже золота. Незадолго до того король Август отдал прусскому королю цілый полк войска за китайский порцеляновый сервиз из 48 кусов.

Пробы удалися. Бетгер выробил из мейссенской глины фарфор, правда, не білый, а барнястый.

Бетгер был щедро награжданный, но на свободу його не выпустили.

Способ выробу фарфора был объявленный державном тайном. Бетгера и його трьох помочников держали под стражом, як преступников.

Спочатку порцелянову посуду мож было видіти лем в палатах. Саксонский король посылал мейссенскы вазы в подарок другым королям. Но в 1707 року порцеляна появилася первый раз на маркеті — на Лейпцигском ярмаку. В замкі Альбрехтсбург в Мейссені была устроєна велика фарфорова мануфактура. Ту Бетгеру удалося наконец выробити білу порцеляну.

Мейссенска посуда, котру легко познати по заводскому знаку — двох скещенных мечов — прославилася скоро в цілом світі. Отружнити єй от правдивой китайской (чайны) было дуже трудно.

Много літ прожил Бетгер в Мейссені в замку, як плінник. Йому давали всьо, кромі свободы.

Он был уж немолодым чоловіком, коли знов хотіл утечи. Для того он начал тайны переговоры с прусскым двором.

Біжати йому не удалося. Переговоры його с Пруссиом были открыты, он был арестованый и засудженый на смерть. Но ту знов його ждало счастье, уж послідне: он умер в тюрьмі и так вымкнулся от шибеницы.

С чого вырабляют шкло? Шкло вырабляют с піску, из самого звычайного піску. Тоты шклянкы, бутылкы, котры вы видите, зроблены с піску. И не лем шклянкы и бутылкы. Тепер цілы великы будовы робят зо шкла и желіза. В Лондоні, напримір, єст огромный дом, котрый так и называтся: “Шклянный дом”. Он так высокий и обширный, што віковы дерева в його галях выдаются, як на открытом місті. И тота огромна будова стоит и не россыпуєся, хотя она побудована на половину из піску.

Коли робят звычайне фляшкове шкло, пісок кладут в горнец, додают соды и креды и ставят в специальный пец. Горнец мусит быти из огнеотпорной глины, т. є. с такой, котра не плавится от сильного жара.

От высокого горяча всі три материалы — пісок, сода и креда — зварюются разом. Выходит в конці росплавлене, плынне, як вода, шкло.

Но шкло лем на око подобие на воду. Коли оно остыват, оно веде себе совсім не так, як вода.

Єсли воду охолоджувати, она буде оставатися плынном, покаль температура не упаде до нуля. А як лем ртуть в термометрі опустится до нуля, вода замерзне — обернеся в твердый лед.

Совсім не то дієся с плынным шклом. Охолоджуючись, оно густіє дуже помалы, при 800 степенях оно становится тягучым, потом оно стає, як мягке тісто, а потом аж твердне в шкло, яке мы привыкли видіти. Но опреділити, при якой жарі шкло плавится и коли оно твердне, не мож.

Вот потому дуже часто шкло называют “твердым плыном”, хотя с первого взгляда тота назва здаєся так глупа, як біла саджа або горячий лед.

Говорят: куй желізо, покаль горяче. Про шкло мож было бы сказати тото само: дуй шкло, покаль горяче, покаль оно не стало твердым и крехкым.

Но вы, може быти, и не знате, што большу часть шкляных выробов выдувают — так само выдувают, як діти выдувают мыдляны банькы. Лем заміст соломкы берут долгу трубку з деревяным мундштуком. Послі того, як зварене в горшку шкло простыне, роботник наберат кусок шклянного тіста на кончик трубкы и дує. Выходит шклянна банька.

Из той банькы мож зробити всьо, што хоче: шклянку, погарик, бутылку, даже плоску оконну шибу. Приміром, треба зробити бутылку. Робочий вкладує баньку в форму и дує в трубку до того часу, покаль банька не заполнит форму бутылкы. Коли бутылка остыне, єй легко выбрати; для того форма розъємна. Розумієся, перше треба отрізати бутылку от выдувной трубкы. Штобы то зробити, старчит провести по горячой шийкі бутылкы холодным прутом.

Выдувание шкла — робота тяжка и шкодлива. Длятого на многых заводах, особливо для выдувания великых предметов, корыстуются не людскыми легкыми, а воздушным насосом — механизмом. Літ двадцет тому назад вынашли машину для выдувания бутылок. Тота машина, котром оперує двох робочых, працує за 80 роботников. Она вырабят 20,000 бутылок денно.

Штобы зробити шкло больше тревалым, його долго выдержуют в специальном пецу, где оно остыват дуже поволи.

Дорожше шкло ище до того гранят, шлифуют и полируют. Часто, вмісто того, штобы выдувати предмет, потом гранити и полирувати, то отливают шклянный предмет, як с чугуна. Тоже пресуют, єсли шкло легко розмягчуєся при нагрітю. Лятый або прессованый шклянный предмет легко отрижнити от граненого — у первого всі углы тупы, а у граненого остры. Гранены шклянны предметы дорогы, ляты дешевы.

Великы зеркальны шкла тоже не выдувают, а отливают. Выходят великы и грубы пластины, котры потом шлифуют и полируют.

Шклянны предметы рижнятся не лем оброблением. Доброта шкла зависит и от материала.

Напримір, зелене фляжкове шкло вырабляют из простого жолтого піску, соды и креды. В звычайном піску много ржавчины, котра го забарвлює на жолто. В шклоплавном пецу жолта барва переходит в зелену. Значит, зеленовата барва шкла — то знак, што в шклі желізо.

Для білого шкла треба білого піску. А для выробу найліпшого шкла треба чистого білого піску, а вмісто соды — поташу, вмісто креды — вапна або сурику. Из такого материала выходит тяжке, блестяче шкло, як диамент.

Из чого бы не робили шкло, без піску не обыйтися. Давно уж тото знали, но пісок нияк не могли росплавити. То удалося всего около 30 літ тому назад. Оказалося, што посуда из росплавленного піску, або кварцу, о много раз тревальша шклянной: єй мож роспечи до червена и потом класти в холодну воду — ничого єй не шкодит. Покаль тота кварцова посуда дуже дорога, бо для плавления кварцу потребны електричны пецы, котры берут много енергии.

Кварц — то шкло будущого.

В старину, коли шклянных зеркал ище не было, богаты люде взералися в металличных пластинках — из серебра або мішанины міди и олова. Но металличны зеркала на воздухі быстро тускніли и темніли.

Наконец догадалися, што металличный слой мож для защиты от воздуха скрыти под шкло — подобно, як мы тепер кладеме шкло на образы або фотографии.

Так вышло шклянне зеркало.

Долгий час зеркало робили так: на кусок шкла накладали лист оловяного папера и зверху наливали ртуть (живе серебро). Ртуть ростворяла олово и мішалася з ним, и тота мішанина кріпко прилипала до шкла.

Ученый Либих вынашол другий способ. На шкло наливают роствор серебра. Серебро постепенно осідат и за яке пол годины покрыват шкло блестящым налетом. Потом для тревалости задню сторону зеркала покрывают фарбом.

Серебро ліпше от ртути, бо раз зеркало выходит яснійше, а друге — ртуть ядовита.

Видиме, што выроб зеркал не так уж трудный, а меж тым літ триста тому назад зеркала знали вырабляти лем в одном місті — Венеции. И способ выробу зеркал венецианцы держали в тайні. По тамошным законам смерть грозила каждому, кто посміл бы открыти иностранцам секрет зеркального выробу. По приказу венецианского правительства всі зеркальны заводы были перенесены на остров Мурано, где иностранцев не пускали.

Даколи на том острові было сорок великых заводов, в котрых працувало пару тысяч роботников. Лем в єдну Францию вывозили 200 скринь зеркал каждого року. Ту вырабляли не лем зеркала, но и другы шклянны предметы, котры славилися в цілом світі.

Шклянны майстры с острова Мурано мали специальны привилегии в Венецианской республикі, подобно шляхті. Островом управлял совіт, избранный самыми шклянными роботниками. Полиция республикы, котрой боялися всі венецианцы, не мала ниякой власти над жителями Мурано.

В одном только их свобода была урізана. Под страхом смерти им был забороненый выізд в чужы краи. Смерть грозила не лем біглецам, но и их фамилиям, оставшым в краю. Но и так венецианцам не удалося сохранити свойой тайны.

Якоси раз французский посол в Венеции получил из Паржа секретне писмо. Писмо было от всемогущого министра Кольбера. Послу приказували найти дораз роботников для новой королевской зеркальной мануфактуры. Мануфактурами называли тогды великы мастерскы, котры рижнилися от маленькых лем числом роботников. Машин тогды не было.

Посол знал, як трудно было зманити робочых с зеркального завода в Мурано. Он знал венецианский закон: “Єсли шклянный роботник перенесе свое ремесло в другий край, то йому буде посланный приказ вернутися. Єсли он не послухат, то його родны будут заперты в тюрьму. Єсли он и тогды не захоче вернутися, будут посланы за ним люде, штобы го убити”. А хотя бы и удалося заманити майстров, то як скрыти сліды? Таж послу не мож нарушити законы того краю, в котрый он посланый.

В тот сам вечер к будові французского посольства на берегу канала подплыла лодка-гондола. Из гондолы вышол чоловік, закутаный в чорный плащ. Он забавил пару годин у посла.

От того часу тот чоловік заходил тайно частійше во французске посольство. Был то дробный торговец из острова Мурано.

О чом говорили французский вельможа и дробный торговец — никто не знає.

Извістно лем, што через неділю-дві курьер французского посольства повез Кольберу писмо, в котром посол писал, што штыри майстры згодилися утечи во Францию и што всьо готове для утечы.

Прошло ище пару неділь. Была темна ноч, коли ку острову Мурано тихо пристала барка з 24 вооруженными от ног до головы людми. Из темноты вышли штыри люде, котрых провадил знаный уж нам торговец. Пару слов с той и другой стороны, штыри люде всіли и барка рушила, уносячи штырох венецианскых майстров шкла в далеку Францию. А дробный торговец вернулся дому — з мішком 2000 ливров.

Коли в Венеции узнали о утечи зеркальных майстров, они уж были в Парижі и працували над выробом зеркал. Дармо венецианский посол старался довідатися, где они находятся. Их скрыли так добри, што найти их было невозможно.

Но штырох майстров было мало. Прошло пару неділь, и друга партия майстров — знов штырох — утекла из Венеции под самым носом у береговой охраны.

Венецианске правительство, недовольне своим послом в Парижі, котрый нияк не мог дознатися, где находится королевска мануфактура, назначило нового посла — Гвистиниани.

Гвистиниани скоро нашол біглецов, котрых йому удалося призвати ку собі. Йому удалося дакотрых уговорити вернутися в Венецию.

Но Кольбер тоже не спал. Он старался всіми силами удержати майстров у себе. Их поселили в палаті. Грошы платили огромны. Оточили их выгодами. Их фамилиям, котрым грозила смерть, помогли утечи из Венеции.

Дармо Гвистиниани давал пребачение и по пят тысяч дукатов каждому майстру, абы лем вернули. Они не хотіли покинути Париж, где им жилося прекрасно. Майстры уж и забыли о страшном законі, котрый грозил им смертьом.

В январі 1667 року, через полтора рока послі приізда во Францию, помер несподівано найліпший з майстров. Через три неділи умер другий, котрый был специалистом в выробі зеркал. Докторы открыли, што они были отравлены.

Майже в тот сам час в Венеции были арестованы и убиты два майстры, котры хотіли біжати во Францию.

Страх охватил майстров на королевской мануфактурі в Парижі. Они почали проситися дому. Кольбер их не держал: всі их секреты по выробі шкла, специально зеркал, были уж знаны французам, а венецианскым майстрам треба было много платити. На королевской мануфактурі робота шла без остановкы. В королевскых палатах и в дворцах богатых французов появилися зеркала во Франции выроблены.

Придворны дамы пудрувалися пред новыми французскыми зеркалами. И ни єдной з них не привиділося в зеркалі лице венецианского майстра, котрый зробил зеркало и был зато отровленый. . .