ПРОВОДНИК

Скучно стало нам, — доктору Полканову и мі, — крачати другий день по горячому піску берега лінивой Окы, мимо небогатых рязанскых полей, под солнцем послідных дней мая; задуже тепле сего року, оно грозило засухом.

Всі найбольше трудны вопросы цивилизации и культуры мы з доктором вконец рішили ище вчера, установивши, што пытливый розум чоловіка розвяже всі узлы и петлі социальной путаницы, розрішит всі загадкы бытия и, освободивши людей из хаоса несчастий, из тьмы недоуміний, зробит их богоподобными.

Но коли мы опустошали торбы нашых знаний, россыпавши мудрость нашу єден пред другым по дорозі квітами слов, — итти нам ставало все труднійше и скучнійше.

Вполудне натрафили на пастуха; зогнавши стадо ку рікі, он, маленький, сухий чоловік, з рапавыми рыжими волосами на костях лица, порадил нам:

— Вы бы лісом шли, лісом итти — холоднійше, ліс то — стародавный, зовеся Муромский; єсли го накрос перейти, просто в Муром зайдете.

Ліс непревидный, синюватом стіном возвышался верстах в трьох от берега. Поблагодаривши пастуха, пошли мы межом, через поле жита; пастух, тріснувши бичом, закричал нам:

— Ей, заблудите вы в лісі! Зайдте в село, там єст знаючий старик Петро, он вас проводит за пару копійок, за двадцет.

Зашли мы в село; хат с пятнадцет, притулившихся под убочом, над маленькым поточком, торопливо и якбы перестрашено вытікаючым з ліса.

Благообразный, сивобородый Петр, з невеселым взглядом сірых очей, починял діжку, вставляючи в ню дно; он выслухал нашу просьбу молчкы, а тлустый мужик, котрый призерался його роботі, покурюючи пипку, рюк:

— Он вас доставит аккуратно. То у нас путеводитель найліпший на цілу околицу. Он знає ліс, як свою бороду.

Борода у Петра была не велика, не густа, а сам он был по-мужицкы опрятный и дуже солидный, спокойный. Хороше, мягке и покорне лице.

— Ну, што-ж? — рюк он, отсунувши діжку долгом ногом в керпці. — Можно. Перекрестмеся и подме. . . Полтину (пол рубля) — дате?

Тлустый мужик чому-си утішился, заговорил живійше:

— Полтинник — ціна дешева. Я бы вот за полтинник не пошол, ніт! А тот чоловік знає. Он вас под ноч доставит в самый Муром. Стежком поведеш?

— С ежком, — рюк Петро, вздохнувши.

Пошли. Петро, высокий и простый, з долгым кийом в рукі, крачал впереди нас и молчал, якбы го не было. На вопросы доктора он отзывался не озераючись, коротко и спокойно.

— Ничого. Привыкли. Як вам повісти? Розумієся, што бідно жиєме.

Коли он рюк:

— И муряночка привычном жиє — доктора порушило; он вспомнил Вуда, Леббока, Брема и долго и восторженно говорил о интересном житю мурянок, о скромной мудрости русского народа и краснорічивой точности його языка.

Входячи в ліс, Петро знял кепку, перекрестился и объявил нам:

— Вот он, почался ліс!

Спочатку шли мы по дорогі меж отземками великых сосен, их корені перетинали глубокий пісок, розмятый колесами теліг. Перейшовши дас пол версты, путеводитель наш остановился, посмотріл на небо, постукал палком по отземку дерева и молчкы, круто повернул на стежку, майже незамітну меж маленькыми яличками; захрустіли под ногами сухы сосновы кокорудзы, нарушаючи важну тишину; она дуже напоминала тишину старинного храма, в котром давно уж не служат, но ище не иссяк теплый запах ладана и воска. В зеленоватом мраку, дакади пробитом острыми лучами солнца, в золотых лентах стояли бронзовы колонны сосен, покрыты зеленым лишайком, сивыми клочами моха.

Потом, коли вошли глубше в ліс, мі здалося, што весь он яко-си нараз и чудесно оживился. Вмісто Соловья-розбойника свистіли дрозды, было много багряных клестов, крючковаты носы их неутомимо шелушили сосновы шишкы, як сіра мыш бігал по отземкам поползень, мірно дзюбала кору жолна, тенькали суєтливы синицы, рыжы вевюркы перебігали по воздуху з вершка на вершок, роспушивши хвосты. А єднано было так тихо, што даже доктор Полканов догадался: в той тишині наймудрійшы слова звучали бы неумістно.

— Заяц, — сказал наш путеводитель и вздохнул:

— Ех. . . 

Я не замітил заяца. Стежка, — єсли лем она была, — удивляла мене своим капризным характером: часом, там, где бы она мала быти проста, она обходила вколо отдільных групп дерев, а там, где пред ньом стояли дерева густом стіном и у их кореньов росли густо яфиры, она просто лізла через приземкы сосен и, невидима, врізувалася в гущавину.

— Сейчас має быти поток, — рюк Петро дуже тихо.

Коли мы перешли дві версты я звідал го:

— А где тот поток?

— Видно, в сторону одышол, — рюк старый и, посмотрівши на небо, додал:

— Тот заяц. . . видите. . .

Доктор Полканов звідал:

— Мы не заблудили?

— Та чого? — спросил путеводитель.

Но коли почало темніти, а мы почувствовали себе дост змучены, нам стало ясно: заблудили. Доктор знов гречно вспомнул о том старому и получил певну отповідь:

— Таж я ту сорок раз ходил. Через версту часу буде вырубань, рубаньом выйдеме на лаз, обыйдеме го боком и знов в ліс, а там и Муром буде видно.

Бесідуючи, он спокойно отмірювал палицом сажені и, не остановляючись, крачал, отступал перед якымиси мі невидимими перешкодами и не много звертал увагы на видимы перешкоды. Назначена ним “верста часу” ростягнулася на добру годину пути, рубань и лаз — тоже, здаєся, “одышли в сторону”, не желаючи показатися нам. Но вот мы вышли на невелику поляну, серебряный місяц висіл над ньом, освічаючи купу обгорівшых дровен, и меж ними — чорный, розбуреный комин от розбуреного пеца.

— Я ту бывал, — объявил нам проводник, озераючись. — То — сторожка, лісный ту жил. Пьяница.

Доктор невесело, но твердо рюк:

— Заблудили.

— Може дакус и заблудили, — осторожно рюк старик, знявши кепку, глядячи на місячок. — Заяц нам дорогу перешол, — нарікал он. — Круто вліво мы скрутили. Днем — трудно ориентуватися, ночом звізда пути указує, а днем небо пусте.

И, тыкнувши концом кия в головню под ногами, он, вздохнувши, додал:

— На лысой голові и вош не водится.

Тот чудачный додаток показался мі непотребным. Рішили отдохнути, закусити, сіли на чорны, отшлифованы дощом дровна, запасливый доктор вынял с торбы хліб, колбасу, печены яйца, открутил бляшане начинько зо шийкы фляжкы, обшитой кожом, налил коняку и предложил:

— Путеводителю!

Старик перекрестился на місячок, выпил,

— зачудовался:

— Дуже сильный напиток! На ладані настояный, ци як?

Потом он долго, молчкы и завзято жувал колбасу, іл яйца и послі третого пугарика россповіл нам:

— Скрыватися от вас не буду, господа ласкавы, што мы заблудили, куды тепер идти — я не знаю. Сами видите, який скушный ліс: сосна и сосна, и ніт помеж ней ниякой ріжницы. Правду повісти, не люблю я тот ліс. А што слава про мене пущена, якбы я мал быти первый знаток ліса, так то насмішку надомном зробили люде. А початок тому дала малпа. Ту, видите, под Елатьмом, жила на дачі одна пані вдова, из Москвы; з малпом жила, и окаянна звірюка тота утекла от ней. Сами розумієте: звір лісный, видит: — дерева, думає: — Господи, вот мене назад в Австрию привезли! И — махнула в окно, тай — в ліс, а пані почала плакати, за звіром, кричит: кто єй поймає, тому десять рублей! Было то давно, літ трідцет назад, в тоты часы десять рублей — корова, а не то, што звычайна малпа. Вызывался я меж другыми ловити малпу, и штыри добы блукал за ньом, стервом. Завзятый был и бідность пхала. Лісу того я тогды обышол не знаю сколько, може дас сотку верст. Сволоч тоту, малпу, я скоро примітил, хожу за ньом, зову: ки-кис; Машка, Машка. А у ней свой характер, она скаче з дерева на дерево, морды корчит мі, дразнит, пищит, як лишка. Птичкы єй, подлу, интересуют; за птичками гонится, ну, розумієся, русску птичку малпі не поймати. При всей мойой завзятости надоіла она мі, та и голод морил, ягодом сытый не будеш, а то я день и ноч за ньом хожу, — не жарты! Бога молил: пошлий ты, господи, смерть на ню. Ну, вконец, она ослабла, подстерег я єй, пакость, на сучку невысоко, тай палицом и швырнул в ню, — звалилася, поползла недалеко, я єй в рукы боюся взяти, ударил ище раз, а она мяукнула и — готова! Ну, ладно, пес тебе дери, думаю; взял и понюс єй. С паньом діло моє зле вышло, дала она мі вмісто десяти рублей — 70 копійок: дохлу, говорит, мі єй не треба. А для мене от того часу почалася страдна жизнь: церков ограбят: ку мі приходят, сейчас мене за колнір: иди, Петре, глядай злодійов, ты ліс знаєш. Біглый появится, коней украдут — знов мене гонят: глядай! Полюваче приіхали — тоже я проводити их. Так, зиму и літо, и ходил и хожу. Так. А у мене своє господарство. А мене все за проводника: жандарм, урядник, всі кричат: ты ліс тот знаєш, дурак! Довели до того, што я сам обманулся, повірил, якбы направду, я знал ліс. Иду храбро, а войду и вижу: ничого я не знаю. А сказати людям, што не знаю — ганьба. Рахунку ніт, сколько я людей водил ту. Ученый єден из Москвы прибыл, назначили мене ку нему — показуй! Он для мене, ученый тот, показался тоже як малпа, хотя — солидный чоловік, з бородом. Ходит и ходит, а што му треба — не мож поняти. Травы нюхат, мычит. Ледво я його допровадил до Карачарова села, откаль Илья Муромец родом, блукали мы тоже три добы. Проклинат. А мі тоже хочеся його палицом по голові, так мі надоіл! Ніт, дуже я не люблю тот ліс, великы неприятности я пережил при ньом. . .

Недружелюбно поглядівши на чорне огниво дерев, в котром сиділи мы, як на дні ямы, путеводитель наш дополнил свою анекдоту:

— И, до того, я от молодости далекозорный; вдаль, якбы, добри вижу, а близко — мгла. З ганьбы все на заяцов складам, што то заяцы збивают мя з дорогы.

— Зайцов я подаремниці обвиняю. Виноватый я пред ними.