Правда, земля планна, планно родила, и часто приходило овес руками выберати, бо коса не захватила. Правда, нашы предкы зазнавали частых голодных роков в горах Карпатах. В часах такых голодных роков много народа вымерало на разны хвороты. В тоты стары часы и холєра часто в нашы горы заглядала. И мой дідо ище в молоды рокы помер на холєру.

Але нич так не докучало простому народу, ани голод, ани холєра — бо по планных роках приходили добры, холєра, як приходила, так и пропадала, — нич так народу не докучило, як шляхта. Шляхта забрала шляхетскым панскым правом найліпше поле в каждом селі. В каждом селі найліпше поле, або найліпший, найприступнійший ліс был панский. Но пан не працувал ни в том лісі, ни на том полю, лем хлоп працувал и отдавал пану готовый плод. Хлоп лем так мог ступити на панске поле, в панский ліс, коли там працувал для пана. Коли бы ступил по свойой волі, всякий панский посіпака мог простого чоловіка убити. Простый роботный чоловік цінился меньше от панского пса, коня. За суху галузку, за гриба, за ягоду с панского ліса было убито соткы селян панскыми посіпаками. Селяне жили под вічным панскым террором. Террором паны вкоренювали в селян страх пред собом. Селянский народ был для польского пана быдлом.

Мало перемінилася польска шляхта в новых часах. Нова, повоєнна Польша, то образ старой шляхетской Польши. Найліпшы землі и лісы в панскых руках. Правда, стара панщина не верула в нову Польшу, но паны диктуют народу через своє правительство и свои земны посілости. Сельский народ зависимый цілковито от польской шляхты и буде так долго зависимый, як долго правительство и найліпшы землі будут в руках панов-шляхты.

Читали зме недавно, што польскы паны вынаходят по селах “шляхтичов," будто зо шляхетского роду походящых селян, и тым селянам, яко шляхті, дают специальны родовы привилегии. Такого “шляхтича” хлопа робят шолтысом, полицайом, дакым “старшым,” штобы такым способом роздвоити бідне селянство. Паны выберают тых селян, што их назвиска кончатся на “ский” або “цкий” и вперают в них, што они шляхецкого роду, панского роду, а то значит, што им належатся привилегии в панской Польші. Бідак селянин вірит. Панскы агенты вмавляют в него, што раз он шляхтич, то он и поляк. Бідак, неграмотный, непросвіщенный вірит и тому. Повідают му, што раз он шляхтич и поляк, то он и католик, и має ходити до костела, а не до церкви. Он и тому повірит. Итак, з нашого лемка руснака стає завзятый оборонца польскых панов, завзятый поляк и католик, переполнюєся ненавистьом до свого родного народа, до свого родного брата селянина.

Така шляхецко-панска система долго уж истнувати не може, єй скоро мусит придти конец, бо она не має міста в новом индустриальном світі. Глупота и сліпота польскых панов приближат их скорый конец и конец цілой той их панско-шляхецкой системы и в Польші. А тым нашым селянам, котры дали схватити себе на того польске шляхецство, буде велика ганьба от свого народа.

А тепер я хочу вам росповісти правдиву историю о том, як єден лемко хлоп стал шляхтичом и як осмішился пред своим народом:

Як раз буде сто літ, коли у бідных лемковскых селян Балицкых родился другый сын Баско. Може и правда, што фамилия Балицкых походила зо шляхецкого, а може з галицко-русского боярского роду, но але в тоты часы, котры люде памятали, Балицкы были бідны селяне, хоц их поле, поділене уж на штыри части меж штыри фамилии Балицкых, звали шолтыством. Але што-ж им было с того шолтыства, коли так выходило, што тоты чверткы треба буде дальше ділити на полчверткы, а може на осминкы, бо у каждого Балицкого родилися сынове, а до Америкы в тоты часы з нашого краю ище не выходили.

И длятого, коли Васко вырос, то почал думати над тым, якбы то спрятатися з обыстя старшому брату, котрый газдувал на чверткі старого шолтыства и ище на полчвертку, котрый його няньо, в часі голоду, придбал для себе за мішок мукы. Так, были такы тяжкы голодны рокы у нас, што за мішок мукы або зерна мож было достати грунт. Бо што чоловіку было з грунта, коли он и його фамелия померали з голоду? Нашто дакому даром грунт оставити, уж ліпше ище хоц пару неділь пожити при мішку мукы. Так набывали и другы богатшы газдове грунта от біднійшых газдов, так набыл и отец Васка, што то буде для Васка тот полчверток. Но Васко не хотіл якоси забератися до того газдовства на том грунті, видно боялся, што и для него може придти такий час, што треба буде отступити тот кусок поля за мішок мукы. И вмісто женитися, Васко зголосился до войска, яко 19 рочный паробок. До австрийского писарского войска, в котром выслужил 12 літ. И оповідал, што ся му барз добри поводило, бо праві цілый час был за “пуцера” у “обершта," котрый потом стал “генералом.” Но и за тоту 12 літ Васко зложил поважну сумму на тоты часы, але як поважна тота сумма была, Васко николи никому не признался. Повідали также, што по смерти генерала його фамелия не могла всього найти, дакотрых золотых и срібных річей. Глядали у Васка. Повідали, што дашто нашли, но Васко справляся, што он то в дарунку от пана достал за свою вірну службу.

При генералі Васко научился роботы, як обслужити пана, так што з войска ани не вертал до свого села, лем глядал даякого пана, котрого бы мог обслугувати. И скоро нашол польского шляхтича, пана Цыгановского на Цыгановицах, пана великого, но барз задолженого! Должникы писали и приізжали сами. Але зато пану потребный льокай, бо якраз старый сквитувал и остал новым должником польского шляхтича. И Васко стал льокайом у пана Цыгановского на Цыгановицах. Казал пан Васкови оголити баюсы и запустити бакенбарды, дал му стары льокайскы пасовны ногавицы и старый фрак з блищачыма гомбичками, на котрым был выбитый панский герб.

Но льокайовал Васко лем в тот час, як у пана были гості, або приходили должникы, а так звичайно Васко робил другу роботу, яку му казали, а роботы было дост, бо службы не было. Был коціш, пастух и кухарка кромі Васка, а люде посторонни у пана Цыгановского робити не хотіли, бо панщина минула, а пан платити не хотіл, бо и не мал чым. Пропил, програл в карты з другыми панами, іхал с ланьом и єдиначком панєняом Анєльком до міста за модныма шатами. Каждый мусит розуміти, што Анєлька на селі мужа не могла найти, лем або в другом панском дворі, або в місті. И то мусіл быти найперше шляхтич, а потом мусіл мати маєток, грошы, штобы посплачати долгы за тестя.

Но але хоц Анєлька была панєнка, як ружа, мужа єй было найти якоси дуже трудно. Такых, што до ней вздыхали и єй милували, было стилько, што Анєлька забыла их имена. Та што-ж с того, коли за мужа никотрый не подходил, бо хоц всі были шляхтиче, але глядали собі жен с капиталом, а не з задолженым по уха тестьом.

Служит наш Васко у паньства Цыгановскых рок, служит другий. Уж и коціш лишил, и кухарка. Васко за льокая, коціша и кухарку, хоц уж рок ниякой плацы не достає за свою роботу. Он лем позерат по свойой шляхті, якбы штоси хотіл отгаднути. А хотіл Баско отгаднути, коли должникы будут продавати маєток його пана. Бо з бесід, с плачу пані и панєнкы уж познавал, што тот час недалеко.

Єдного понеділка встал пан рано, як николи до того часу и казал Васкови запрячи коні, бо поідут до міста, до суду.

— Ого, пришол мой час, — подумал Васко, и не помылился, бо в суді мала отбытися продажа панского маєтку на лицитации. Выбрал Васко с куфрика мішок з банкнотами, зділ на шию, усадовил на грудях под кошельом, запряг коні и поіхал с паном до міста, до суду.

В суді уж ждали той годины должникы, коли почнеся лицитация. Богатшы приготовилися до купна, принесли зо собом грошы, другы, біднійшы, пришли лем за своим долгом. Єден богатый єврей, гандляр лісом, котрий купил уж пару такых панскых маєтков на лицитации, мал як в жмени и маєток пана Цыгановского.

Пришла лицитация. Кладут депозиты. Позерат пан Цыгановский, и ту и його слуга Васко кладе депозит и приступат до купна. Бются богаты должникы, уж дают десят тысяч срібла, єденадцет, дванадцет. На дванадцет остался лем тот найбогатший гандляр деревом:

“По раз перший — кричит писар. . .

— Дванадцет и сто! — крикнул Васко.

— Тринадцет! — крикнул богатый гандляр.

— Тринадцет и сто! — не уступят завзятый хлоп. Добил єврей до 20 тысяч, але коли Васко знов надшмарил стовку, не вытримал, лем заклял и пропал.

Васко вырахувал всі грошы и купил фольварк, купил разом с паньством — с паном, паньом и панєнком.

Коли оба с паном вышли зо суду, пан Цыгановский обнял Васка и всплакнул:

— Всьо добри, всьо добри, лем жебы ты Базыльку был шляхтич, то бы зме ти дали Анєльку и был бы-с паном, як и мы, приняли бы зме тя до свого роду. А може ты шляхтич, Базыльку? Балицкий.. Балицкий Я знал єдного Балицкого шляхтича! Базыльку! Може ты шляхтич! Мы найдеме! Але ходме перше дашто зісти и выпити.

А наш Васко давно думал, якбы то так достати Анєльку за жену, хоц николи с тым не признался. И тепер для того нич уж веце не бракувало, лем шляхецтва.

Поіхали до Кракова и там вынашли в старых документах, што Балицкы шляхта от круля. Зигмунта Августа. Нашли и предков Васка, котрим пан Любомирский дал шолтыство на лемковском селі. Нашли герб Балицкых, всьо нашли. И Базыль Балицкий стал ’паном” на Цыгановицах и оженился с Анєльком.

Но паном Васко быти не мог, не знал быти такым паном, як пан Цыгановский. Паньство Цыгановскы знали гуляти, а Васко знал працувати. И што Васко придбал, то паны прогуляли. Анєлька лем от обычаю была женом Васка, лем для людского ока.

Пред самом світовом войном я раз встрітил Васка Балицкого в повітовом місті, пред костелом сидіти з выставленом руком, с пацерками в другой. Васко співал “гадзінки” и просил “ялмужну.” До родного села, на своє обыстя ганьбился вернути. А може хотіл померти шляхтичом.