Профессор Утюгов зашол в молочарню. Йому захотілося горячого молока з миндальными тістками.

Он сіл за столик, и в тоту же минуту к нему подошла официантка, красива дівушка. Через пару минут Утюгов уж получил своє молоко з миндальными тістками и, тихонько отхлипуючи зо шклянкы, позерал за дівчатом.

Коли Утюгов доідал послідне миндальне тістко, ку його столику подошол и ляпнул собом на кресло десятлітный тлустый хлопчиско. Он высыпал на долонь дробны грошы и уважно порахувал. Пятак оставало. Он положил го до кишені, порахуваны дробны грошы дал дівчату и попросил тістко “картошку.”

Профессор заплатил за своє и встал.

“Положити рубль або не положити? Образится она або не образит? — подумал Утюгов. — Правду повісти, то ту ничого образливого ніт. Коли смотрити на тото як простый “тип”, то образливо. А єсли розуміти як невинну привычку?

И он положил рубль, но так якоси боком, под тареличок, встрітился з очами тлустого хлопчиска и вышол з молочарні.

Рано он уж забыл о дівчатю и о тлустом хлопчиску. Цілый день он працувал много и енергично. Но вечером, в часі прогулькы, проходячи мимо молочарні, знов зашол и попросил у прекрасной дівушкы шклянку молока. Он скоса посмотріл на ню — ци не образилася про вчерашний “тип”? Но от єй личка віяло привітливостью, як и вчера. Утюгову было немного обидно.

Не успіл он зісти ани половины своих миндальных тісток, як в молочарню вошол вчерашний тлустый хлопчиско. Он ище здалека, от дверей, широко усміхнулся профессору. Он сіл за його столик, потряс своими мідяками, но того разу он ани их не рахувал, лем замовил собі кейка ’наполеон.”

“Видиш го, який смакош, — подумал профессор, — каждый день кейкы собі іст.”

— А вчерашня “картошка” была смачна, — мляснул хлопчиско. — Дуже рад с того, — россіяно отповіл профессор. Он заплатил за своє молоко и знов оставил рубль.

От того часу каждый вечер повтарялося тото само. Профессор іл миндальны тістка и запивал их теплым молоком. Приходил тлустый хлопчиско и іл свою “картошку” або “наполеона.” А дівча усміхалося, дакус червенілося про появлении Утюгова и смотріло мимо него великыми добрыми очами.

“Чудесно, всьо чудесно, — думал Утюгов. Лем чом она принимат от мене тот рубль? Єй то цілком не до твари.”

Тлустый хлопчиско бесідувал з ним уж поприятельскы. Он уж деси дознался, што Утюгов профессор, и, входячи в молочарню, витал го дуже голосно: “Здрасте, профессор!” — и махал йому ище здалека руком.

Так продолжалося три місяцы — каждого вечера. Но тепер профессору было уж всьо ровно — принимат дівча рубль або не принимат. Правда, то было немного неприятно, но он старался о том не думати.

Єдного разу он дуже несміло рюк єй:

— Оля, може вы бы зашли зомном в театр? У мене два билеты.

В театрі он ничого не понял из того, што робилося на сцені. Он переберал слова, котры он єй хотіл сказати, як выйдут из театра. Он хотіл сказати Олі о том, яка она удивительна дівушка. И он также звідатся о тоты несчастны рублі, — єдина темна пляма на розовом горизонті.

Так и зробил. Провожаючи Олю из театра до дому найдальшом дорогом, он говорил єй хорошы, теплы слова, а в одной тісной уличкі осмілился и сказал:

— Оленка, вы найлучша во світі, лем повічте, чом вы принимали от мене рубли?

— Якы рубли?