А газдувало тото ціле село по свойой старой программі, бо нияка нова программа до села — коли тоты штыри хыжы, а єдну наподаль мож селом назвати — не доходила. Правда, до тых штырох хыж, котры были в купі, зашол часом и даякий вандровник и принюс дашто нового из другых сел, и с такой новости часами дашто и скорыстали, бо почали над ньом думати, и часами вышло дашто с того, бо разом всі штыри хыжы практикували, и дакотрому из штырох газдов удалося впровадити дашто нове в газдовство, а от него уж потом сміло перебрали другы.

Но до Семана Чугы не заходил николи никто, и он уж мусіл жыти цілком лем свойом программом, и мог поправити дашто лем так, коли сам дашто придумал, зо свойой власной практикы. Правда, злетіл часом из под ліса к найблисшым тым штыром сусідам, але сусіде, што нового знали, то тримали для себе и подсміховалися над Семаном. Хоц Семан был неграмотный, и буквы чытати не знал, але их посмішкы над собом в их очах барз добри чытал и заберался ку свому обыстю под лісом, а коли пришол до хыж, то заклинался, што веце до такых сусідов не пиде, а його жена му потакувала, и так постановили жыти лем по свойой программі, сами под лісом. Прикро им так было жыти, але што было робити, коли люде собі з них посмішкы робили, а они того стерпіти не могли и воліли жыти сами, як з людми, хоц им барз тяжко было и дуже часто сварилися ...

Одного предъярнього поранку сіл собі Семан на порозі пред свойом хыжом до солнця, подпер голову и задумался. О чым думал, никому не повіл, але видно было по його зморщеном челі, што нелегкы думы кружыли му в голові. Но нараз чело його прояснилося, бо почул первый раз того року голос кукучкы.

— Щестя — подумал Семан, встал скоро с порога и кличе жену:

— Мокрин! Поле гев!

Але Мокрина не отзыватся. Иде Семан до хыж, смотрит, а Мокрина тримат уж сынка на руках. Без ниякого йойку и клопоту, покаль Семан посиділ на порозі и подумал над свойом дольом, прибыл до хыжы гость. И што за радость и втіха! Обнял жену и погладил по голові. Уж не были сами двоє, уж их было троє, мали до кого третього говорити.

Росло хлопя, як з воды. Семан и Мокрина так хлопцю тішылися, што ани не сходили нияк до села, ани никому не похвалилися зо свойом радостном, никому че повіли, бо и не хотіли повісти, што мают сына. Рос хлопчиско, але не крещеный. Спочатку якоси им прикро было, што другы крестят, то и им треба бы было сына окрестити, но але так отвыкли от людей, так ся бояли их посмішок, а ту и кумов треба просити и гет далеко нести, што урадили крестины отложыти, и так ся влекло, аж цілком о крестинах забыли. Имя хлопцю дали сами, назвали го Павлом. И рос Павел на радость и утіху родичам.

Може бы рокы никто не знал, што у Семана под лісом росне сын, но коли Семан уж нияк роками не сходил до села, тоты його дальшы сусіде выслали раз до него вандровного и тот вандровный принюс до села новину, што у Семана уж дост великий сын, и то некрещеный. Донеслося тото до єгомосця, и єгомосць не могли стерпіти, штобы в их парафин был хлопчыско некрещеный, и выбралися раз зо свяченом водом и другыма святыма прирядами до Семана Чугы под ліс, штобы окрестити хлопчыска. Но Павел уж был хлопчыско великий, як увиділ єгомосця, то лем раз дал ногам знати, пропал в лісі, як рогач, и єгомосць мусіли вертати с ничым.

А Павло, як на збыткы, рос собі на кріпкого, здорового паробка, так што уж и женитися му час пришол. И натура у него ся инша выкарала, як у Семана. Не боится Павло людей, заходит в село. Прибували собі з него смішкы робити, як робили с Семана, но кто лем хотіл над ним посміятися, то все му так вышло, што сам был Павлом осміяный. Такий острый язык мал.

Хоц родиче дівчатам заказували сходитися с Павлом, як некрещеным, но якбы на злость, дівчата не могли очей от Павла одорвати, где лем го виділи, бо паробок был крас, лем якоси ся го страхали, боялися приближыти. Осмілилася Марися, бо деси розговорилася с Павлом, але як єй родиче довідалися, то єй повіли на розум, што як ище раз ся с Павлом зыйде, то най веце до хыж не вертат николи.

А то тым веце тото село Б. ненавиділо Павла, бо сусідны села пустили изза некрещеного Павла бесіду, што то не лем Павло, але ціле село Б. некрещене, и што тых людей треба всім варуватися, бо их чорт ся тримат. И зато нич не дивно, што за тото люде села Б. зненавиділи Павла, котрый таку ганьбу на их село спровадил, але и побоювалися го вшыткы, бо знали напевно, же кто як кто, але Павло нарабят з нечыстом силом, яко некрещеный, што чорт Павлову душу добри пильнує. И бити Павла боялися. Але зато уникали го и обходили здалека. Коли Павло подходил до дакого, а хоцбы и до цілой гурмы, гурма розлітувалася на всі стороны, а Павло оставал сам. И тото Павлу надокучыло так, што постановил итти гет в світ за очы, там где люде не знают, же он некрещеный. И єдной ночы Павел пропал из свойой хыжы под лісом, пошол в світ.

Довідалися селяне, што Павло пропал в ночы. Нич инше, лем пришол час и взял го “тот”, котрому душу записал. И хоц Павла уж не виділи, але його голос все чули, кто запозднил з ліса або с поля, вертал ночном годином, то мусіл чути голос некрещеного Павла. А другы села, хоц Павла уж не было, не переставали называти ціле село Б. некрещеным и уникали людей из того села, где лем ся зышли.

А народ множылся в селі Б., як и в другых селах, так што из штырох хыж выросло 8, а скоро 16 хыж. 16 хыж, то уж можна направду назвати селом, уж и єгомосця можна мати, церков и клебанию мати свою, чого найперше селу Б. было потребно, жебы их люде не называли некрещеныма. И хоц біда была в селі велика, бо знате, же тото само поле, тота сама земля, обрабляна по старой программі, мусіла внет 10 раз столько народа жывити, як жывила пред 50 роками, но селяне ухвалили старатися о священника, штобы з них змыл тоту ганьбу некрещеного села. Но ту зашло зас велике непорозуміня, же якого им священника брати: Єдны повідали, што треба брати єгомосця, такого, як має село С., а другы повідали, што єгомосці ся цілком спольщыли, што им треба правдивого русского, православного батюшку. Долго спорили, але нияк погодитися не могли, так што в селі повстали дві завзяты партии, и єдна партия спровадила собі целибата єгомосця, а друга женатого, старого батюшку, котрый втюк из России, и был довольный, што який такий куток и якых такых пару увечок нашол.

И правда, люде перестали называти село Б. некрещеным селом от того часу, бо и сам бог дал свой знак, што он взял под свою опіку тото село. Чудо в селі было, объявление, и то не єдно, але аж два, для униятов найперше, а потом для православных. 3 околиц люде на отпусты ходили, раз унияты, а другий раз православны.

Але выходило якоси так зато, што так єгомосць як и батюшка доробилися в том селі, загаздувалися, а народ все бідніл и бідніл, хоц люде трималися старых обычаів и старой программы газдовкы, газдували так, як их отцы, діды и прадіды, а нияк выжыти не могли. А ту все бог дає діточкы, котры вырастают, и ниякого видоку ніт, як будут жыти они, коли уж няньове не мают што істи. Правда, кто из молодых ище мог постаратися о грошы на дорогу, то ишол в світ, найбольше в Канаду, но раз, такых было мало, што мали на дорогу, а друге, скоро уж и в Канаду перестали пущати.

И кто знає, што было бы ся стало зо селом Б., коли бы был єдного вечера не вернул деси зо світа некрещеный Павло. Была то велика несподіванка для старых и молодых, бо стары были певны, што Павла взяла нечыста сила, а молоды, як всяди, хотіли дашто знати зо світа, хотіли учитися нового жытя, о котрым чули, але знали о том новом жытю барз мало. И хоц стари все ище Павла уникали, але зато молоды, где лем Павло появился, то го обступляли и вывідувалися вшытко зо світа. Павло им вшытко объяснял, за робочий світовый рух, за народный фронт, за велику борьбу, яка иде тепер во світі, борьбу бідного народа за свои права на жытя, за Сов. Союз, где бідный народ поставил своє правительство, котре заводит нове, социялистичне народне господарство. Хапали лакомо молоды села Б. новости из світа и нову народну науку — науку борьбы за нове народне жытя. Скоро молоды основали собі в селі тайну организацию для той борьбы зо старым, несправедливым народным порядком, и не просилися єдны другых, кто якой віры, ци он уният ци православный, як кто крещеный и ци крещеный, бо они мали уж нову віру, віру таку, што ни єгомосць ни батюшка не поможе их селу и народу, а можут помочы лем они сами собі через науку, организнцию и борьбу.