Но и не дивно, што и дівча найшумнійше в селі взял, дівча як фиялку, молоде, веселе, як з розмарии — бесідували люде о Ганці.

И дуже довольным ся чул Осиф Шумный, не лем своим канторством, котре го робило другым чоловіком в селі, зараз по пану превелебном, но и дівчатом, тепер його женом, найшумнійшом женом на цілу околицу.

А и Ганця любила Осифа, бо не лем писался Шумный, але и направду был шумный, рослый, шмыткий, шаришский.

Но кромі Осифа Ганця любила шаришску природу, шаришскы співанкы, такы народны співанкы, приміром:

Што співали хлопці вечерами. . .

— Видиш, як весело! — штуркнула Осифа. Ноле ты отмін и заспівай таку веселу! Ты лем все свою: “Со святыми упокой”, жебы люде плакали и смутно думали, лем все о смерти. И под носом лем все собі тоту мырчыш, не рада я тоту нуту слухам. . .

“Та я мушу, жебым не забыл, бо знаш, же с того хліб іме и честь зато маме. . .”

Не успокоило тото Ганцю, але заставило єй думати, зашто то люде хліб и честь дают. . .

А єдно Ганця барз не любила, а то ошуканство, и тых людей, котры другых ошукували, жебы сами ліпше жыли. Не любила тоже сварні, гніву. Николи з никым не сварилася. Як дакто ся з ньом хотіл сварити, та она сміялася до него, а так шумні розсміяліся, што тому уж ся нехотіло сварити, мусіл и сам усміхнутися. Так все было и с Осифом.

Як всяди в Шаришской столиці, на Спишу, в Земплині и дальше в Карпатах мужы были “головами домов”, приказовали, послугувалися своима женами, наганяли до роботы и от часу до часу били, штобы жены не забыли закона божого, послушания свойому супругу и повиновения. Працуют жены от свиту до поздной годины в ночы, першы встают, а остатні идут спати. А зато мают признание, што жена тримат три углы, а муж лем єден угол хыжы и цілого господарства. Так ся належыт, по божому закону, ище от Авраама и Мойсея.

Но Осиф Шумный газдовства не мал, он был кантором и писаром. И боялся, што Ганя отвыкне от роботы и послушания свойому мужу, як закон божий приказує. А и гроша треба бы было зложыти веце, бо як веце гроша, то и чести меж людми веце, и зато Осиф придумал для свойой Ганці роботу:

Пришол раз в село жыд, и повідат, што йому треба бобков с ядловца, штобы пастухы оберали бобкы, а он заплатит им за бобкы. Но и Осиф повідат Ганці, што треба им мати веце пінязи, то най она иде зберати бобкы с ядловцов, то будут мати веце пінязи и веце гонору.

И рада не рада, ходила Ганця за бобками, драпала собі свои рукы на ядловцах. И чым веце тых бобков принесла, то Осиф все ище веце хотіл, гнал єй в ліс, ци добра ци зла погода. Спочатку Ганця співала, весела была, а потом што раз барже смутніла и перестала співати, так што аж ся люде зачудували, чом уж Ганця не співат. А не співала уж Ганця зато, бо почула своим сердцом, што она в неволі, што єй муж має єй за рабиню.

Минувшого літа пришол в село Н. “Лемко”, американска новинка, а в той новинкі была напечатана нова “Совітска Конституция”. И гдеси уж жены почули, што го така конституция, таке право, при котром жены ровны с мужами. Лем дві жены в селі знали чытати русске писмо, а єдна с тых двох наша Ганця, и в єдну неділю зобралися жены на митинг и закликали Ганцю, жебы им пречытала тоту конституцию, при котрой жены ровны з мужами. Перечытала им Ганця совітску конституцию, котру всі порозуміли, стары и молоды жены, и таку бесіду завели:

— Кумо, та повідают, што тоты большевикы в России страшны люде, а они и простых баб не забывают, лем им ровны права з мужами дают. — Гей, жебы то у нас таке право, то най бы мой Янко попробувал на мене руку поднести!

— Але итте, та чого-ж бы он на вас руку подносил, як тота конституция дає всім право на жытя и роботу. Тото што мужы нас бют, то лем зо злости, што тото их жытя таке тяжке, злы на жытя, то мусят тоту злость на дакым выляти, а жена найближе под руком, то на жену. Біда вшыткому виновата. Покончыти з бідом, та люде будут жыти весело и любитися. И муж жену буде любити и жена мужа, и не будут мати причины битися.

Долго говорили жены о той новой конституции и на остатку постановили боротися за таку саму конституцию и в свойом краю. А Ганця была лидерком. И смуток єй одышол, співати зачала, нову співанку придумала, таку співанку, котром всі жены в селі до нового жытя збудила, до борьбы за нове веселе справедливе жытя.

Село Н. поділилося на дві партии, на стару, котра співала “со святыми упокой” и хотіла притримати стары Авраамовы и Мойсейовы законы, и нову партию, большевицку, котра хотіла новых прав и нового жытя, права на жытя и на роботу для каждого.

В тоту нову партию належали всі жены и молоды паробкы. В стару партию належали ище стары хлопи, но они с каждым роком больше старіются, и каждый рок их пару умре. А молоды до их партии не належат, так што за 10 літ старой партии не стане. Што жены всі належат до новой партии, то лем Ганця тому виновата, котру называют “Шаришска Невіста” . . .