Давно не видѣлъ Васка Телевяка! До школы разомъ ходили и по школѣ гнетъ поѣхалъ до Америки. Коли теперь мя пришолъ отвидѣти, не позналъ я го. Постарѣлъ.

— Не позналъ бымъ тя — гваритъ до мене. — Постарѣлъ есъ барзъ. . .

— А ты такій самъ, якъ былъ въ краю — реку. — Ничъ не постарѣлъ. . .

Потѣшило го тото, хоцъ не вѣрилъ:

— Ей, дебы! И я постарѣлъ. . .

— Но и якъ ти Америка служитъ? Не зле вижу. . .

— Америка — гваритъ — добрый край, лемъ жебы не тота «Просперити». . .

— Та тота «Просперити» триматъ Америку яко добрый край! Та ты такъ долго въ Америкѣ и не зенашь, што значитъ «Просперити»? Та безъ той — гварю «Просперити» американской была бы ту тота бѣда, якъ в старомъ краю!

— Не долго — гваритъ — ты въ Америкѣ, та не розумѣешь, што то значитъ. Тота «Просперити» мою душу и мое житя ѣсть, она мое житя коротитъ. Мѣ ужъ не долго жити. Докторъ гварилъ, же два роки вшиткого. . . Але жебы ти ясно было, што то просперити, то мусишь мя послухати. Я думамъ, же ты мя порозумѣешь, бо ты свѣжій. Кенованы американцы ужъ не розумѣютъ. Мусишь послухати мою исторію, якъ то было отъ початку:

— Коли я пріѣхалъ до Америки и нашолъ роботу, былъ я довольный и счестливый. Робилъ лемъ 9 годинъ, зарабялъ $1.50 денно, 50 сентовъ прожилъ, а доляра отложилъ. Жилъ скромно, не люмповалъ, не пилъ, въ карты не гралъ, такъ же за першій рокъ за шифкарту вернулъ и $200 положилъ до банку. И лемъ тоту мысель малъ, якъ я сложу $1000, то верну до краю и ожинюся съ Ганцьомъ, што сме разомъ пасли. За тысячъ доляровъ купиме грунту и будеме жити по божому, якъ люде жіютъ. И за три роки была тысячка! Ищи, собѣ думамъ, на дорогу приробю и до краю! Ганця писала, же чекатъ и пикчеръ прислала. Дѣвка ся съ ней зробила здорова и заокруглена. И я, якъ знашь, хлопъ былъ за молоду! Ей Боже, думамъ собѣ, якъ мы двое, таки расовы люде ся попаруеме, та то будеме газдовати! А потомъ дѣточки Богъ дастъ, будутъ рости, помагати, спѣвати. . . Коня собѣ купю, але такого, жебы такого другого съ селѣ не было! Увечки, маленки ягнятка будутъ. Барзъ былъ радъ маленки ягнятка! То такъ невинно смотритъ. . .

Вынялъ я св. Николая съ рамокъ и вложилъ пикчеръ Ганички и повѣсилъ надъ головомъ. Газдыня спостерегла и на мене:

— Што ты Васку зробилъ? Та не боишься Бога? Та ты дѣвчиско вложилъ до посвящаныхъ рамъ? Та Богъ тя скаре тяжко!

Въ злу годину прорекла тото. Богъ мя скаралъ! И то мя скаралъ на цѣле мое житя.

Заразъ такой въ тотъ вечеръ приходитъ до мене товаришъ и гваритъ:

— «Св. Варвара» робитъ баль!

— «Яка св. Варвара»?

— Та сестричество «св. Варвары» дае баль — гваритъ.

— Та най дае! — реку. — Я ся ніякима балями не бадрую! Я жебы на дорогу доскладалъ и до краю, до своей Ганички! Видишь? Тота што виситъ надъ головомъ? Такого дѣвчате нѣтъ на свѣтѣ! Най ся вшитки Варвары скрыютъ!

— Але не плетъ! Жебысъ ту видѣлъ американски дѣвчата, якъ приберутся на баль, то бысъ на Ганичку и не подумалъ!

— Видно, же ти ужъ влѣзла якиса зо своима «штокенцами» подъ лѣву лопатку!

— Лемъ подъ, гваритъ, на баль, то увидишь! Якъ тобѣ не влѣзе, то повѣшь гопъ! Повю, жесъ чловекъ «характерный»!. . .

И я, бортакъ, далъ ся нагварити. Ужъ ніякъ было идти въ старомъ сутѣ. Купилъ сутъ, нову «бинду» и такъ, якъ ся належитъ, жебы не повѣли заразъ, же гриноръ. . .

Пришла суббота и баль «Св. Варвары». Тай я на баль «Правду мае Майкъ! Быти въ Америкѣ и ѣхати до краю, а на американскомъ балю не быти, было бы глупо! Будутъ ся просити въ краю, якъ тамъ въ Америкѣ граютъ, або танцуютъ, а я ани повѣсти не буду зналъ. . .

Купилъ тикетъ. Вхожу въ галю, ужъ при дверяхъ стоитъ една заступница, усмѣхатся привѣтливо и квѣточокъ припинатъ:

— Кводра — гваритъ. Я даю доляра. Выдала 50 центовъ.

— А Кводеръ?

— Якъ буду мала, та ти дамъ — гваритъ, але усмѣхатся такъ, же не знати ци буде мати. . . Же то была ищи старокраева Варвара, томъ далъ покой. . .

Входжу дальше, сѣдамъ собѣ въ кутѣ слухамъ и позерамъ. Музыка грае американску. Добрѣ граютъ. Позерамъ по Варварахъ и Кейдахъ. Я звалъ такъ все: Што пришли изъ старого краю, то Варвары, а што ужъ ту родилися, то Кейды. Варвару при Кейдѣ все познашъ и Кейду при Варварѣ. Варвара инакше голову триматъ и Кейда инакше, инакше ступатъ, танцуе и бесѣдуе. И дрессъ инакше висит на Варварѣ, а инакше на Кейдѣ.

Смотрю, шепче штоси една ужъ старша Варвара едной молодшой Кейдѣ. Кейда зыркала на мене и скрывилася. Але обернулася съ бойсомъ ищи пару разы, тай скрутила ку мѣ до кута:

— Пребачъ, я бы собѣ ту сѣла. . .

Я ся умкнулъ лѣпше до кута, але и такъ плейзу мало, такъ што Кейда мѣ край ноги присѣла. . . По мѣ сѣрки пошли. Дѣвча деликатне, мягке, американске, дрессъ тоненкій, а пахне, якъ фіялочка!

Я сижу тихо, не рушамся жебы не сполошити. Она тыжъ сидитъ тихо, не бесѣдуе ничъ. . . И я собѣ такъ думамъ и поровную свою Ганцю до того квѣточка: «Гмъ. . . Дежъ Ганя годна вдѣти тоты черевички на ей ноги? Надѣе въ недѣлю тоты самы скорниска, што мама за дѣвоцтва носила, а въ такій день, або на музыку боса! Або така «Штокенца»! Та у насъ ани попадянка такой немае. Або тотъ дрессъ, ажъ ся блищитъ! А головка! Та таку головку въ старомъ краю лемъ на ангелахъ малюютъ, въ церкви. А тотъ пахъ ангельский. . . та отъ Ганички чути разъ молокомъ, разъ дымомъ, разъ вѣтромъ, а отъ того ангела разъ фіялькомъ, разъ ружомъ, разъ марцыпанами, а сама така, якъ лелія. . . Правду мае Майкъ, же наши дѣвчата въ старомъ краю не ровня американскимъ. . .

— Цомъ ницъ не говорись? Чую ангельскій, невинный голосочокъ. . .

— Я. . . я. . . я. . . не зналъ, же ты знашь по русски. . . — и затялся, дальше не можу.

— Та я Русска! Мои мама зо старого краю. . .

— А зъ якого села? — прошуся. . .

— Зо села? О, я знала, якъ была менса! Такъ «фони» ся называтъ. Я попросуся мамы. Мамо! Якъ ся называтъ тото село, скади вы?

Подошла Варвара, тота, што шептала.

— Село? Мое село ся смѣшно называтъ. Нашто ти знати?

— Та бымъ хотѣлъ знати, якъ я далеко отъ васъ въ краю. . .

— Ей, што тамъ край вспоминати! Найся тамъ западе! Ту Америка! Мене дюгло, алемъ не смѣлъ ничъ повѣсти. . . Заграла музыка. . .

— Подъ танцуватй едного — шепнула мѣ Кейда и притулилася до мя.

Коли ты былъ молодый, а притрафилося ти такъ, то знашь што то значитъ для молодого хлопця такій молодый деликатный, легонькій ангеликъ. Литра виски такъ голову не заверне. Завернулася голова и мѣ! Першій танець, другій, третій и я ся сталъ якъ воскъ. Што хотѣла Кейда, то зо мномъ робила, въ котру страну хотѣла, то я шолъ, што ся ей подабало, то я куповалъ. Майкъ лемъ мя по плечахъ клепалъ и смѣялся.

Заразъ по балю, колимъ вернулъ до дому, вынялъ Ганичку зъ рамъ, а вложилъ назадъ св. Николая. Але ужъ не такъ ласкаво на мене смотрѣлъ зъ рамъ св. Николай, якъ перше, лемъ позералъ хмурливо, якъ на грѣшника.

Варвара кликала мя все, жебы зайти вечерами. Та мене и кликати не треба было, бо мя тягла невидима сила и не было дня, жебымъ тамъ не былъ.

И теперь ужъ знашь, што дальше было: Весѣля.

Але якъ до весѣля Кейда здавалася ангеломъ, а Варвара св. Варваромъ, такъ по весѣлю перемѣнилися обѣ: Едно въ чортика, друге въ чорта! Заразъ такой на другій день гваритъ стара:

— Гроши, што машь, то выймій и дай намъ, бо треба найти помешканя якъ ся належитъ и форничъ справити. Такъ жити не можеме!

— Та сте жили дотеперь. . .

— Та зме жили, але сме не мали хлопа, лемъ сами сме были! (Стара была дѣвица тыжъ).

— А смотъ, змѣнъ собѣ «нейм»! — гваритъ молода. — То бы было «найсъ», якъ бы мя звали миссысъ Телевякъ! То «фони». Каздый доразъ знае, зе то «гонксъ»! Отъ теперь масъ ся звати «мистеръ Телфордъ»! Памятай: Мистеръ Вилліямъ Телфордъ! Посмотрѣлъ я на свою жену, певно умылася ужъ не тото усмѣхнене, ангельске, червено-бѣло лице, але зле, криве. И сама она крива, до Варвары подобна. Вижу, же я скривдилъ самъ себе и свою Ганцю.

— Та бы сме, гварю, хоцъ зиму прожили ту, а на ярь бы сме погладали другого гавзу.

— Я ту не буду. Ту Америка и люде такъ не жіютъ якъ въ старомъ краю, бо ту «Просперити». . .

Першій разъ чулъ тото слово и хоцъ не зналъ, што то значитъ, але чуло мое сердце, же тота «Просперита» буде мя грызти, же на тоту «Проспериту» я буду тяжко робилъ, а ничъ не буду малъ и все бракне. Же тота «Просперита» буде моимъ врагомъ.

Я засмѣялся.

— Смѣйся, я знамъ, же тобѣ то смѣшно, але слухай дальше, то ся переконашъ: Гроши отъ мене вытягли, нашли мешканя, якъ ся належитъ: 5 румовъ и до пять румовъ форничи, тай по моихъ грошахъ. Я зараблялъ ужъ по 25 доляровъ на тыжденъ, пейда на тоты часы была добра, але не старчило. А ту Кейда повѣдатъ, же тотъ «бедрумъ» вышолъ зъ моды, же была у форничера и выбрала другій. Он возме тотъ «бедрумъ» и двѣста доляровъ треба доплатити.

— Та якъ доплатиме, чѣмъ? — прошуся.

— На «пейментсъ». По пять доляровъ на тызденъ — гваритъ.

— Та и я свой «сетъ» перемѣню — рекла Варвара — бо не буде пасовати еденъ «сетъ» иншій и другій иншій. . .

— Та ужъ робте, якъ хочете. Буду видѣлъ, якъ то съ того выйде!

Але лѣпше не вышло:

Выходилъ новый стайлъ дрессовъ, ковтовъ, калаповъ, што пейды ледво стало на «пейментсъ». . .

— Та може — реку » бы сте дактора роботы поглядали. . .

— Што? ты на двѣ жены заробити не можешь? Мы маме, гваритъ, достъ роботы въ гавзѣ! Една варитъ на тя, а друга порядокъ муситъ въ гавзѣ тримати! А праня? До праня ищи намъ помочи треба, а онъ до роботы бы насъ гналъ! Ты глядай лѣпшой роботы, други хлопы достъ зарабяютъ на осмеро, а ты на двѣ не можешь! Не ганьбишься? Што ты за хлопъ.

Я молчу и робю! Робю и овертаймъ и въ недѣлю, же дожену. Не годенъ. Вышла мода на «машины».

— Ужъ каждый мае кару, а мы ищи нѣтъ, гварятъ, безъ кары въ Америкѣ никто не жіе. . .

— Ци вы, бабы, мате якій розумъ? Та ужъ въ третой гроссерни и бучерни берете, бо въ тыхъ не хотятъ ужъ на книжку дати, а вы о карѣ бесѣдуете.

Всѣли на мене обѣ:

— То може мы тому виноваты? То ты дзядъ, гонкъ, не знашь якъ въ Америкѣ жіютъ, бо тобѣ въ старомъ краю пецъ старчитъ! Пречитай собѣ што нашъ президентъ бесѣдуе, же у насъ «Просперити», же каждый мае мати вшитко, што му душа забагне, мае мати свой «гомъ», кару, всяки «плижеры»! А ты што намъ даешь? Ты насъ запхалъ ту, до тыхъ румовъ и выдусити хочешь!

— Та вы американки, дайте яку раду, што мамъ робити. . .

— Смотъ, што други робятъ!

Смотрю и вижу! Едны муншайнъ варятъ, други продаютъ, третьи окрадаютъ другихъ, четверты голдапуютъ, а пяты лапаютъ и все дашто оближутъ, а я не суцый до того, то мате правду.

— Та цогосъ ся зенилъ?

— Та я жалую теперь, але то поздно ужъ. . .

— Та я беру «сепарейшин», якъ ты не мозесъ мене супортовати. . .

— Твоя воля. . .

И што ты думашь, Ванцю? Нашла таке право, же я мушу половину пейды ей платити. А они обѣ собѣ жіютъ на моихъ форничахъ, нашли собѣ другій гавзъ, маютъ таліянску кару на услуги, бавятся, гостей все полно, мягко спятъ, мягко сидятъ и убераются по модѣ. А я роблю и имъ мушу платити и стары долги за нихъ, такъ што мѣ на бордъ не стае ни сута нѣтъ зашто купити. То ся называтъ по американски «Просперити».