Ту мате правдивый портретъ нашого Петра Павлика, родомъ зо Шляхтовы. Въ метрикѣ былъ записаный инакше, але менша съ тымъ, мы знали го яко Павлика и такъ сме го звали, коли сме го видѣли.

Тото, якъ ему жилося за молоду и якъ попалъ до пекла и кого тамъ видѣлъ и якъ го старый Антихристъ запряталъ котлы латати, ужъ знате, бо сте читали въ календарѣ «Лемко» на 1929 рокъ.

Яка исторія Петра Павлика дальше, то почитайте В. Г.).

И такъ нашъ Петро Павликъ латалъ котлы 133 роки. За тотъ часть не змѣнился: Ни не постарѣлъ и не помолодѣлъ; якъ въ пеклѣ? Вѣчно можна сидѣти, вѣчно мучатъ, штуркаютъ, а чловекъ все ся тотъ самъ триматъ. Вѣчно палятъ, въ смолѣ варятъ, а чловекъ остае незвареный, якъ тота стара кура. Павлика не варили и не пекли, бо онъ тамъ былъ якъ бы «форменомъ» и придавался старому. Вшиткого го кусъ присмолило.

И сидѣлъ бы былъ такъ Павликъ може и вѣчно, жебы вѣчно приносили чорты новый товаръ до пекла, новы души. Бо треба бы было и начиня, т. е. цѣлыхъ котловъ. Але коли минуло 100 лѣтъ, то чорты приносили што разъ менше душичокъ, а часами ужъ и съ порожнима руками вертали. А коли минуло ищи 33 лѣта, не приносили ужъ ничъ. Старый ся металъ, рычалъ, трепал ретязями молодшихъ чортовъ, але ничъ не помагало. Вертали съ ничѣмъ.

А разъ вернули, тай шмарилися старому подъ ноги и оден смѣльшій такъ рюкъ:

— Найчорнѣйшій Антихристе, всемогущій нашъ пане! Што твоя воля, то робь съ нами: Бій насъ, печь насъ, вразъ насъ до котловъ и поставъ на найгорячшій огень, але мы ужъ не годны ни одной свѣжой душички принести.

Люде такъ помудрѣли, што жіютъ по людски, по христріански. Паны, котры были найлѣпши наши костумеры, вшитки ужъ ту, а другихъ пановъ люде не робятъ, бо ся сами люде богаты поробили, и такими съ розумомъ, бо вшитки учены, вшитки знаютъ таки науки, о якихъ намъ ся и не снило! Тото, што мы видѣли на свѣтѣ мы не можеме порозумѣти». . .

Сѣпнулъ ретязьомъ старый, на котру привязаный, хотѣлъ летѣти самъ на свѣтъ, але урвати не могъ. Сѣлъ и опустилъ голову:

— Га, што робити! Ничъ не поражу. Подписалъ я контрактъ съ Богомъ, же мои будутъ паны, бо полакомился на ихъ гладкость и богатство. А якъ теперь люде пановъ не хотятъ ужъ робити, коли ужъ такъ помудрѣли, та и наше жниво ужъ покончене. Треба намъ буде ужъ такъ допеснѣти и задоволитися старыма душичками». . .

Выслухалъ Петро Павликъ въ кутику, што старый преповѣдалъ, высунулся напередъ, тай гваритъ:

— Найчорнѣйшій Антихристе! Та коли, якъ слышу, такъ ся справа мае, то я ужъ ту въ пеклѣ не буду потребный, бо вы ся обыйдете без мене. Котлы вамъ ужъ и тоты старчатъ.

А коли бы дакотрый, досталъ хибу, то тамъ на складѣ есть полатанныхъ достъ. Та я бымъ тя просилъ, жебысъ ты мя съ тади выпустилъ на свѣтъ Божій.

— Ничъ немамъ противъ того — рюкъ смутный Антихристъ. — Идъ на свѣтъ. Дякую за твою добру и справедливу работу. Берь свою гуньку и знарядя, позберайся а я кажу ворота отворити.

Позбералъ Павликъ свои знарядя, надѣлъ гуньку. Скрипли желѣзны ворота и выпустили го на свѣтъ.

Въ першой хвилѣ ослѣпъ Павликъ отъ сонечного свѣта, опянѣлъ отъ свѣжого воздуха и паху цвѣтовъ. А коли провидѣлъ, обозрѣлся на пекольны ворота, але не видѣлъ за собомъ ничъ, лемъ свѣтъ. Здалося му, же то было вшитко во снѣ, тяжкомъ снѣ.

Коли пришолъ до себе и обозрѣлся доокола, позналъ, же онъ въ прекрасной, цвѣтущей заглубинѣ, межъ зернами, пашами и овочевыми деревами. Тоту заглубину долину обнимали горы покрыты роскошнымъ смерековымъ и сосновымъ лѣсомъ. Тота заглубина-долина здавалася Павлику раемъ.

— Може то я въ раю? — подумалъ собѣ Павликъ. — Бо и пташки такъ чудно спѣваютъ и квѣтя и трава и зерно — вшитко шумнѣйше, хоцъ и межи горами и лѣсами, якъ давнѣйше! А тоты горы подобны до нашихъ, до шляхтовскихъ и яворскихъ. . .

Позератъ Павликъ по долинѣ, смотритъ, а тамъ на самой серединѣ стоитъ бѣлый палацъ, высокий и широкий и велика забудова коло него:

— Повѣдали тамъ, же пановъ ужъ нѣтъ! А ктожъ такій палацъ выставилъ? Кто тамъ жіе, якъ не панъ? У кого бы могла быти така красота поле и лѣсы, якъ не у пана?

Любилъ Павликъ въ стары часы зайти до пановъ, хоцъ за дверями постояти, попахати панскихъ запаховъ, то и теперь пустился ку палатѣ. Подходитъ ближе, смотритъ, ужъ зъ далека видно велику надпись: Кооперативъ Шляхтова. «Што за чудо? Тажъ мое село Шляхтова ся звало?» Иде ближе, входитъ на велику обору: Забудованя велики, якъ у пана и то богатого пана:

Въ стайняхъ пански коровы расовы, икры якъ коновки, чисты, еднаки, гладки якъ галки, было ихъ тельо, што Павликъ не могъ такъ скоро почитати кельо ихъ тамъ было.

Въ другой стайни самы коники, лемъ ся блищатъ, звернули на Павлика свои головки и смѣются. . . Не видѣли, видно, такого человѣка ищи, бо ухами стрѣжутъ и. . . смѣются. . .

Было коней, якъ и коровъ, не могъ Павликъ дочитатися, тамъ овцы — тамъ птиця — хмара птицы: куры, индики, гуси, качки. Тамъ великій сыпанецъ на зерно.

А дальше стоитъ великій гангаръ, а въ гангарѣ таки машины, што Павликъ незна до якого то ужитку. Видитъ, же стоятъ двѣ, на котрыхъ блищатся лемеши до ораня земли, двѣ грабачки певно, тота сѣячка, а тота боронячка, а тота певно косячка. . . А ту троки, ту автомобили до выѣзду, ту аероплянъ съ крылами. . .

— Богатый муситъ быти тотъ панъ «Кооперативъ»! За мого житя я такого богатого пана не видѣлъ. . . Треба зазрѣти до сѣнъ. Певно буде даякій нѣмецъ. . .

Скрутилъ Павликъ ку палатѣ, входитъ на пальцахъ въ сѣни: Запахло:

— И ѣдятъ ту добрѣ! Видно обѣдаютъ, може имъ дашто остане, то и мѣ дадутъ. . .

Смотритъ, зо сѣнь двери отворены въ велику галю, въ котрой за столами сидятъ люде, а не панове! Люде, въ хлопской одежи, полотняной, але свѣжой и бѣлой, якъ снѣгъ. Вшитки выголены, острижены, гладки. Ѣсть каждый зо свого бѣлого тареля. . .

Молоды дѣвчатка доносятъ до стола, доливаютъ воды до шклянокъ. Але бо то и дѣвчатка! Сердце Павликово затрепало! На таки дѣвчатка лемъ посмотрѣти, то ужъ не жаль умерти! Керпчики на босу ногу, але не мотузками привязаны, а на пряжочку присилены, ножки по колѣно якъ выточены и вшитки до мѣры, а отъ колѣна сподничка нашого краю и матеріалу, якъ даколи въ Шляхтовѣ. Бруслички червены и оплѣчатка бѣлы. О головкахъ и бесѣды не буде! Такъ якъ бы ангелики зъ неба зышли и прибралися въ тоты наши шаты. Перхаютъ дѣвчата помежъ столы, доносятъ, нукаютъ. . .. А столовъ было 6 должезныхъ столовъ! За едным сидѣли самы стары лемки зо сивыма и лысыма головами, ѣли помалы, поважно. За другимъ молоды лемки, рухливы и живы, смѣялися весело и жартовали съ дѣвчатами, котры имъ доносили. Коло третього стола сидѣли дѣти, самы хлопцѣ.

На другой половинѣ сидѣли бабы. За першимъ стары бабы: Тоты мало ѣли, лемъ шептали! Позерали по другихъ столахъ, а ошептовали каждого, а ужъ барзъ видно не подабался имъ сусѣдный столъ, за котрымъ сидѣли молоды жены и дѣвчата, бо такъ брыдко на тотъ столъ позерали и шептали. . .

Найвесельше было за тымъ столомъ, где сидѣли молоды жены и дѣвчата: Ѣли деликатно, гамбу старалися лемъ кусъ отверати, жебы ся не ростягла и не стратила форму, але лемъ коли ѣли. А коли смѣялися, то ничъ не сважали на гамбу, отверали, кельо лемъ могли, смѣялися весело, щиро и показовали свои чисты, бѣлы зубы. . .

За шестымъ сидѣли маленьки дѣвчатка. . .

Смотритъ Павликъ на тоту гостину и захотѣлося му ѣсти, такъ ся му захотѣло, якъ за старыхъ часовъ и якъ за старыхъ часовъ крикнулъ:

«Дайце гарчки друтовацъ»!

Престали стары лемки радити, престали стары бабы шептати а молоды смѣялися и вшитки посмотрѣли въ сторону Павлика. Долго вшитки смотрѣли и чудовалися, ажъ по хвилѣ сталъ съ поза стола старшихъ старый, найстаршій Микита:

Якъ ты, человѣче называешься и скади приходишь, якого ты роду?

Росповѣлъ нашъ Павликъ свою исторію, росповѣлъ о старомъ житью на землѣ, о пеклѣ, о антихристѣ. . . Росповѣдалъ, а люде слухали и чудовалися и дивно имъ было. Не дивно было лемъ найстаршому Микитѣ. . .

Коли Павликъ покончилъ свою смутну исторію, всплакнули стары и молоды. Старый Микита мругнулъ на дѣвча, шепнулъ штоси до уха и доразъ дѣвча взяло Павлика за руку, завело въ купальню, предъ велике зеркало. Што тамъ съ нимъ робило, не можеме знати, бо двери заперло. Але по хвили вышолъ Павликъ до непознаня: Остриженый, оголеный, въ чистой одежи и такъ помолодѣлъ, же го засадили за молодыхъ столомъ. Донесли дѣвчата, поѣлъ Павликъ, якъ николи въ житью. А коли вшитки ужъ поѣли, мругнулъ Микита на дѣвчата, жебы принесли выпити. Принесли вина, поналивали пугары. А вторы Микита сталъ и рюкъ:

— Встанме выпійме за здравя нашого краяна, Петра Павлика, котрый чудомъ дочекалъ отъ старого до нового свѣта, отъ старой — до новой Шляхтовы!

Выпили всѣ, выпилъ и Микита, а коли выпилъ втеръ гамбу и рюкъ:

— Сѣдайте и послухайте! Послухайте вы, молоды, якъ жили люде, коли были глупы, коли дѣлилися, ненавидѣлися, билися, нищилися. А ты, нашъ Павлику, послухай, якъ жіютъ теперь коли порозумѣли житя, порозумѣли, сознали свою силу въ единствѣ, въ коопераціи, въ наукѣ и любви. . .

Такъ жила даколи наша Шляхтова, такъ ходила, такъ бѣдила, якъ сте видѣли предъ собомъ нашого Петра Павлика. Жили добре лемъ панове, а хлопы въ нашихъ горахъ бѣдовали и голодомъ примерали. Передъ голодомъ утѣкали изъ Шляхтовы за море, до Америки, але и тамъ не велики доброты были. Пришолъ часъ, же и Америку заперли для бѣдныхъ и глупыхъ людей. Пришлося намъ дусити въ своей Шляхтовѣ. Бракло хлѣба, не хватало и корѣня — у тѣхъ, у котрыхъ было вецко грунта, было вецко, але не могли одогнатися отъ голодныхъ. Крали. Потомъ рабовали, за кусъ хлѣба зарѣзалъ одинъ другого.

Наскучило, омерзлося такъ жити. Почали собѣ ужъ и житя отберати, руки на себе накладати. . .

— Пропадаме мы — гварили люде.

— Треба даякъ радити, тажъ мы люде!

— Што можеме порадити? На вшитко Божа воля! — рекла стара баба и вздыхла тяжко.

— Зоженме село на раду, радилъ молодый газда.

— И то правда! Коли сложиме свои розумы, то може дашто выйде съ того.

И зогнали раду. Пришло цѣле село, пришли стары и молоды. Пришли вшитки. А коли ужъ каждый нашолъ для себе мѣсто, где стати або сѣсти, сталъ війтъ, стукнулъ палицомъ. Утихло. Старый, сивый війтъ откашлянулъ и рюкъ:

— Я васъ ту скликалъ, братья, на раду, бо треба намъ радити, якъ спастися предъ голодомъ предъ бѣдомъ, предъ смертьомъ. Бо якъ такъ дальше буде, якъ такъ земличка мало намъ буде родила, а до свѣта на заробокъ насъ не пустятъ, то намъ треба буде вымерати съ голоду и нужды. Най думаютъ ваши головы, а може въ котрой зродится даяка добра рада, што намъ треба бы робити и якъ поступити.

Всталъ старый Янко и гваритъ:

— Вшитка тота бѣда наша, то кара божа за наши грѣхи! Еденъ другому краде, приоре, выпасе, зъ лѣса вкраде! Треба ся покаяти намъ вшиткимъ и миссію зарядити. . .

— То мы ужъ робили, а якъ было, такъ есть, ищи горьше — втрутилъ молодый газда.

— Выбрати — гваритъ другій — моцныхъ хлоповъ и дати имъ добры буки, най вартуютъ, а коли кого хватятъ на злодѣйствѣ, най бьютъ ажъ до смерти. . .

— Били ужъ и не помагало, ищи барже крали — рюкъ молодый газда. — Ту лемъ есть една рада: Накормити всѣхъ!

— Але якъ то зробити?

— Тото! Якъ то зробити? Вы, молоды барзъ мудры, вы знате, што кому треба, але не знате, якъ тото зробити, жебы каждый былъ сытый!

— Знаме мы и зробити, але вы, стары, все постарому кричите, а насъ за глупыхъ мате, наша рада ничъ не вартъ. Позвольте мѣ свою раду предъ вами вывести.

— Бесѣдуй — крикнулъ війтъ.

— Выведу я — рюкъ молодый лемко, Фильо по имени — свою раду предъ вами, але якъ знате, ніяка рада не поможе, якъ долго не буде преведена. А преведена быти не може, якъ вы не пріймете, або едны пріймутъ, а други будутъ протестовати и при своемъ стояти. И зато напередъ я прошу, што коли я свою раду дамъ, най буде голосованя. А коли моя рада буде принята больше голосами, то най буде выбраный новый урядъ, котрый мае перевести тоту ухвалу и никто не смѣе противитися тому. Кто ся спротивитъ, тому смерть! Голосуютъ такъ стары, якъ и молоды!

Подумали стары, подумали молоды:

— Принято! — крикнулъ еденъ.

— Принято! — крикнули всѣ.

— Бесѣдуй, яка твоя рада?

— Всѣ согласны съ тѣмъ, што я подалъ?

— Всѣ!

— Такъ послухайте, братья! Вся бѣда у насъ отъ того, што мы не любимеся, ненавидимеся, не идеме разомъ и не працуеме разомъ, лемъ каждый самъ для себе. И зато мы слабы и робота наша слаба и земля наша слаба и ей уроды слабы и прото мы и хлѣба немаме! Вы лемъ позрійте на тоту пофалатковану нашу земличку, на тоты межи и межечки, на тоты горбки и горбочки! Николи ихъ не буде меншитися тѣхъ межъ и межечокъ. Ихъ буде все больше, бо и фалаточков, загоновъ, бороздъ при нашой такой газдовкѣ буде все больше, але орной землички все менше и хлѣба все менше. А народа буде все больше и бѣды все больше. При такой газдовкѣ ведля нашихъ старыхъ законовъ, инакше быти не може! При такой газдовкѣ ужъ больше якъ половина газдовъ мае лемъ одну корову и то таку корову, съ котрой ніякой корысти нѣтъ. И томъ коровомъ съорати свого загона не може, бо треба до ярма двѣ, то спрягатъ зо сусѣда коровомъ и такъ орютъ. Ци не мате ту примѣръ найлѣпшій, же коли едномъ коровомъ не може поорати, то двома ужъ зоре оба куски поля?

Не приходитъ вамъ съ того въ голову, же коли бы мы такъ вшитки спряглися, то намъ нетреба коровами орати, бо мы купили бы машину, тракторъ. А коли мы съореме свои поля, побуриме тоты межи, межечки, горбки, горбочки, то кельо ся намъ поля причинитъ? И тото поле не буде спытване, але буде порушане, спревертане, смѣшане! На такой оранинѣ посѣеме зерно, то оно буде два разы столько урожаю! А коли управиме ведля науки и ведля науки будеме газдовати, то не лемъ же хлѣба будеме мати достъ, але доробимеся богатства, лѣпшихъ машинъ, лѣпшихъ коровъ, коней и дождемеся лѣпшого житя. . .

Моя рада така: Всѣ за едного а еденъ за всѣхъ! Попробуйме мы жити правдиво по христиански, разомъ, въ громадѣ! Таке соединеніе, така сполкова робота, звеся кооперація. Тота кооперація ратуе бѣдныхъ людей, творитъ изъ ихъ дробныхъ слабыхъ силъ одну велику силу, т. е. Кооперативъ. А тота велика сила, яко одна сила, зробитъ два-три-штыри, а потомъ пять и шесть разъ такъ велику роботу, якъ тота сама сила, але роздроблена, роспылена помежъ единицы, котра кажда своей силы употреблятъ лемъ для своей роботы. Така моя рада. И коли послухате той рады, выратуете село отъ вымертя».

Выслухали Филя стары, выслухали и молоды. Старымъ ся тото не подабало:

— Якъ-же то? — Просится старый Демко — та у мене фалатъ шолтыства! Та вы бы хотѣли тото взяти отъ мене? Жебы то не было мое?! Та Богъ бы васъ скаралъ за мою працу!

— У мене не шолтыство, лемъ фалатокъ маленкій и хижина, але зато мое! Коли умру съ голоду и мои дѣти, то на своемъ!

Але молоды смотрѣли инакше. Они розумѣли Филя и ужъ давно о томъ радили.

Всталъ Фильо и гваритъ:

— Вшитко теперь рѣшаютъ голосы. Най війтъ зарядитъ голосованя и коли прейде по старому, то най остане по старому, будеме умерати по старому. Але коли перейде по новому, ужъ нема што ся сварити. Выбереме нову раду для села, котра заведе нову газдовку. Справедливо я хочу?

— Справедливо! — крикнули молоды.

— Такъ голосуйме!

Голосовали: Двѣ третьи части за новомъ газдовкомъ. . .

Выбрали нову раду для села, котра почала заводити новы порядки. Не обышлося безъ клопоту. Початокъ былъ барзъ тяжкій. Здавалося, же ничъ съ того не буде. Смѣялися сусѣдны села. Але ужъ первый рокъ принюсъ богатшій урожай. Въ другій рокъ засытилося село. А въ третій рокъ ужъ поставили кооперативны стодолы и стайни, купили расовыхъ коровъ и ужъ могли сыръ и масло вывезти.

Люде наберали охоты до роботы, бо видѣли, же поплачатъ ихъ робота. Лѣнюховъ не было. Было въ селѣ двохъ лѣнюховъ, то были и безъ розуму. До роботы ихъ не гнали, бо было достъ охотниковъ. Кто изъ молодыхъ лѣпшій былъ роботникъ, тотъ малъ лѣпшу честь и межъ товаришами и дѣвчатами. Тому, што занедбалъ роботу, была ганьба». . .

Примучился старый Микита, отдохнулъ, замачалъ сухій языкъ и повѣдалъ дальше:

— Якъ разъ мѣ сегодня сто роковъ. На той первой радѣ я былъ, яко молодый 25 рочный газда. И за тѣхъ 75 лѣтъ мы дошли общими силами до того богатства и добробыту, якій ту видишь Петре Павлику. Въ палатѣ мы ту жіеме. Каждый ма свою издебку. Якъ видишь, електрика намъ свѣтитъ, въ лѣтѣ маме холодно, въ зимѣ тепло. Сме сыты, ничого на стол намъ не бракуе. Маме велику галю, где показуютъ каждый день новости свѣта, черезъ радіо чуеме и видиме, што дѣеся по свѣту. Маме школу, где учитъ 4 профессоровъ наши дѣти вшиткихъ наукъ, яки на свѣтѣ сутъ. Маме машину, котра насъ понесе въ котру страну свѣта хочеме. А робота наша легка: До 18 лѣтъ, вѣкъ школьный, дѣти ходятъ до школы и учатся вшелякихъ наукъ, кто до чого мае охоту. Отъ 18 лѣтъ до 30 лѣтъ, то вѣкъ робочій. Лемъ до 30 лѣтъ у насъ обовязкова робота. И тотъ вѣкъ, при помочи машинъ поробитъ всю нашу роботу. Працюютъ 4 годины денно. По 30 лѣтахъ каждый свободный отъ роботы, робитъ собѣ самъ, што му пріемно. Столъ и бываня и всяки выгоды мае забеспечено до смерти. Што намъ ся ту неродитъ, намъ довезутъ съ другихъ странъ свѣта, тамъ где ся родитъ, а отъ насъ берутъ лень, масло, сыръ, бо намъ того збыватъ — дерево и ручны выробы.

— Якъ видишь, уберамеся такъ, якъ наши предки убералися: лѣтомъ полотняне, въ зимѣ сукняны наши спишски гуньки. Мода у насъ ся не змѣнятъ. Каждый народъ ма свой народный крой. Такъ ся люде познаютъ во свѣтѣ. Бо люде сходятся. Теперь лекше поѣхати до Америки, якъ за твоихъ часовъ изъ одного конца села на другій. Кажде пополудни пріѣзжаютъ ту япончики выпити нашой жентицы, а американцы на наше вино, бо тамъ ищи «прогибишинъ». До того тамъ пришло, же вечерами въ Америкѣ никто не остае, вшитки американе розъѣдутся по свѣту на пиво, лемъ остае президентъ и еденъ полиціянтъ, котрый го вацюе, але го мусятъ привязати, жебы не отлетѣлъ.

Американцы свою конституцію шануютъ. А тобѣ Петре Павлику належится ту цѣлый бордъ въ нашомъ Кооперативѣ ажъ до самой смерти. Можешь жити и сто лѣтъ, а ведля нашого права ся ти належитъ. Можешь ся оженити, коли тя яка схоче. Поувивайся помежи дѣвчата». . .

Попозералъ Павликъ по дѣвчатьохъ. Усмѣхаются до него. . .

— То ищи не такъ зле — подумалъ Павликъ, двигнулъ голову и напростился.

Не думайте, же то правда! То «Смѣхъ и Правда». Але на всякій случай преховайте тоту исторію для своихъ внуковъ, най передадутъ своимъ внукамъ, а може ся сполнитъ? Ктожъ то може знати?