Въ этомъ, то-есть въ 1928-омъ, году на Подлютомъ гораздо больше народа, чѣмъ бывало въ предыдущіе года. Для того есть свои причины. Дирекція курорта построила два новые прекрасные отеля, значительно расширила купальню съ целебной сѣрповодородной водой и сдѣлала рядъ другихъ нововведеній и улучшеній. Впрочемъ, хотя здѣсь имѣются целебные источники, здѣсь почти нѣтъ людей, которые пріѣхали лѣчиться. Почти всѣ они пріѣхали не лѣчиться, а развлечься на свѣжемъ воздухѣ и при веселомъ товариствѣ. Для того, чтобы провести весело лишнее время, у кого имѣются лишнія деньги, на Подлютомъ, какъ и на всѣхъ курортныхъ мѣстахъ, есть масса возможностей. Переѣзжій украиискій театръ Когутяка лѣтомъ показываетъ свое искусство здѣсь полковой оркестръ 6-го Подгалянскаго полка тоже здѣсь.

Сразу впадаетъ въ очи пріѣзжаго человѣка то, что на Подлютомъ почти нѣтъ поляковъ и очень мало евреевъ. Поляки имѣютъ свое курортное мѣсто Криница на Лемковщиинѣ, въ Западной Галичинѣ. А евреи продпочитаютъ курортъ въ Яакопаномъ.

Въ Карпатахъ теперь, какъ будто бы въ угоду публикѣ, отличная погода. Часть публики, пользуясь хорошей погодой, разбрелась по сосѣлнимъ горамъ, а другая часть проводитъ время здѣсь на мѣстѣ, кто какъ можетъ и какъ умѣетъ. Публика, особенно молодежь, доржится группами по городамъ. Вонъ тамъ на берегу Ломницы, въ тѣни стройныхъ яркозеленыхъ кедровыхъ деревъ забавляется кружокъ Тернопольской молодежи. Главное ядро зтого кружка составляютъ гимназисты и гимназистки мужской и женской Тернопольскихъ гимназій. У нихъ сейчасъ что-то въ родѣ митинга. Ведутъ споръ о томъ, на которую гору завтра идти экскурсіей: на Сивулю или на Кривую. За одной и за другой горой имѣются особыя качества. Сивуля — самая высокая гора на всемъ середнемъ Бескидѣ: натомѣстъ, горя Кривая самая близкая къ Подлитому, такъ что трудно придти къ заключеиію.

Во время этого митинга и дискуссіи показался изъ-за горы автомобиль. Автомобиль легко колысался по дорогѣ и черезъ двѣ минуты остановился передъ однимъ изъ курортныхъ отелей. Когда онъ остановился, изъ него вылѣзъ шофферъ, а за иимъ два офицера во французской униформѣ. Шофферъ позвалъ завѣдывающаго отелемъ. Завѣдывающій началъ было вѣжливо и любезно привѣтствовать французовъ, но оказалось, что они не понимаютъ польскаго языка.

— Ей, панове, можетъ кто-нибудь изъ публики понимаетъ по-французски? —сказалъ управляющій: — позовите, пожалуйста, его сюда.

И нѣсколько охочихъ поспѣшило искать человѣка, который понимаетъ по-французски. Кто-то приблизился къ групнѣ Тернопольской молодежи и передалъ просьбу управляющаго.

— Идите вы, Станкевичъ, — сказалъ кто-то молодому человеку, который числился студентомъ перваго курса юридическаго факулйтета въ Краковскомъ университетѣ. — Вы въ гимназіи считались первымъ ученикомъ по французскому языку.

— Знаете, друзья, изучать французскій языкъ въ гимназіи и разговаривать съ родовитымъ французомъ —- это двѣ большія разницы. Но я пойду. Попробую и узнаю, насколько я силенъ во Французскомъ языкѣ.

Станкевичъ ушелъ. Но въ это время къ Французамъ подошелъ молодой чернявый человѣкъ средняго роста и стройнаго тѣлосложенія. Онъ заговорилъ по-французски. А французы оба, сіяя отъ радости, начали ему что-то объяснять. Теперь незнакомый молодой человѣкъ началъ объяснять управляющему, что угодно французамъ. Оказалось, что эти военные инструктора при штабѣ Львовскаго пѣхотнаго корпуса. И вотъ они, пользуясь отпускомъ, хотятъ провести здѣсь нѣкоторое время и просятъ, чтобы имъ отвели подходящую квартиру со всѣми возможными удобствами.

Французы съ управляющимъ и съ переводчикомъ пошли выбирать себѣ примѣщеніе, а Станкевичъ вернулся къ своему кружку. Тамъ сразу его забросали вопросами: зачѣмъ пріѣхали французы и кто такой переводчикъ?

— Французы думаютъ провести здѣсь свой отпусктъ — отвѣчалъ Станкевичъ.

— А переводчикъ нашъ какой-то?

— Но ловко шельма хлещетъ языкомъ по-французски. Прямо такъ же, какъ и французы. Хотя я тоже, кажется, понимаю, но понимать и говорить такъ, какъ онъ говоритъ — зто большая разница.

— А пойдите, Станкевичъ, приведите его сюда къ намъ. Интересно узнать поближе того человека, предложилъ кто-то.

Станкевичъ опять ушелъ. Черезъ нѣкоторое время онъ вернулся вмѣстѣ съ переводчикомъ.

Панове товариство! — крикнулъ весело Станкевичъ. — Имѣю честь представить моего новаго знакомаго: украинецъ изъ далекаго города Холма Ярославъ, Дубенскій, студентъ Брюссельекаго Политехиническаго Института въ Вельгіи.

Очень пріятно... Просимъ, просимъ до компаніи, — прозвучалъ дружный отвѣтъ.

Услужливые гимназисты посадили гостя на скамейкѣ въ центрѣ круга и на перебой начали разепрашивать его про бельгійскія высшія учебныя заведенія. Хотя послѣдними годами начали принимать и галичанъ въ польскіе университеты, но тамъ существовалъ такой національный антагонизмъ, что завѣтной мечтой всякаго галицкаго матуриста было попасть въ который нибудь изъ заграничныхъ университетовъ: въ Чехословакіи, въ Германіи или въ Бельгіи.

Оказалось, что новый знакомый холмскій студентъ проводитъ свои вакаціи въ селѣ, Красное, около Калуша, у тамошняго священника, съ сыномъ котораго омъ вмѣстѣ учится въ І Брюсселѣ. На Подлютое пріѣхалъ такъ только посмотрѣть на день-на два и скоро возвращается въ Красное.

Почему именно такъ очень скоро? Вы пробудете здѣсь съ нами еще пару дней, — возразилъ Станкевичъ, услыхавъ послѣднія слова. Завтра мы, между прочимъ, ъдемъ экскурсией на гору кривую, а сегодня вечеромъ танцы въ Кедровой палатѣ — имѣйте въ виду и не забудьте придти, а то наши барышни могутъ обидѣться на васъ.

Станкевичъ самъ говорилъ за троихъ. А между тѣмъ и другіе изъ кружка не желали оставаться позади. Всякій желалъ перекинуться хотя нѣсколькими фразами съ заграничнымъ студентомъ.

— А все-таки красивъ самъ собой этотъ Дубенскій, — сказала панна Тивунова, курсистка Тернопольской учительской семинаріи, своей подругѣ, учительницѣ паннѣ Кристалевской.

Не такъ, чтобъ ужъ очень красивъ, — ответила Кристалевская. — Только очень ужъ пристойный и симпатичный. Смотри, какъ всѣ передъ нимъ расшаркиваются, а онъ держится съ такимъ достоинствомъ, точно на самомъ дѣлѣ какой-либо заграничный принцъ, — добавила съ некоторой долей ироніи Кристалевская.

Кристалевская уже чувствовала себя обиженной этимъ Дубенскимъ. Въ зтомъ кружкѣ она считалась первой красавицей, и каждый изъ ирисутныхъ кавалеровъ старался снискать ея симпатію, а сей Дубенскій здѣсь уже цѣлый часъ и за цѣлый часъ онъ посмотрѣлъ на нее разъ только. И то какъ-то нехотя. А потомъ, хотя она нѣсколько разъ вмѣшивалась въ разговоръ и даже мѣняла мѣсто, чтобы, какъ она предполагала, быть у него на виду, онъ, не замѣчалъ ея. Какъ будто бы она ничѣмъ въ его глазахъ не лучше другихъ. А за это уже и последняя кухарка разгнѣвалась бы, а не то панна Кристалевская.

Между тѣмъ солнце закатилось за высокую гору. И публика начала расходиться. Всякій въ свой отель на вечерю.

— Пане Дубенскій, не забудьте придти въ девять часовъ въ Кедровую палату на танцы, — крикнулъ Станкевичъ, когда начали расходиться.

Въ девять часовъ вечера звуки войскового оркестра извѣстили публику, что танцы уже начинаются. Станкевичъ былъ одинъ изъ первыхъ здѣсь. Онъ искалъ глазами между публикой Дубенскаго, котораго онъ считалъ уже своимъ добрымъ пріятелемъ. Но Дубенскаго еще не было. Уже танцовали третій разъ, когда онъ пришелъ. Онъ сталъ въ сторонѣ и, какъ видно было, не проявлялъ большой охоты, чтобы пойти танцовать. Станкевичъ это замѣтилъ и подошелъ къ нему.

— Почему вы не идете танцовать, пане Дубенскій?

— Да видите ли, я здѣшнихъ дамъ почти не знаю ни одной. Я вѣдь сегодня только пріѣхалъ.

— Не знаете здѣшнихъ дамъ? Та ихъ и не обязательно знать. Здѣсь въ танцахъ принята такая свобода, какъ въ республикѣ самыхъ крайнихъ анархистовъ. Кто кого схватилъ, тотъ съ тѣмъ и танцуетъ. А вирочемъ, если вы разрешите, я буду вашимъ адвокатомъ. Вонъ берите эту блондинку. Это наша тернопольская Венера, панна Кристалевская — красавица, какъ видите сами, а танцуетъ, я вамъ въ зтомъ ручаюсь, не хуже какой-либо бельгійской артистки.

Какъ только заиграла музыка очередняго вальса. Дубенскій подошелъ къ Кристалевской, поклонился ей и попросилъ танцовать. Кристалевская действительно оказалась не плохой танцовщицей.

— Вы любите танцевать вальсъ? — спросилъ ее во время танца Дубенокій.

— Да. А вы?

— Я? Я не очень, ужъ очень много меланхоліи въ зтихъ вальсахъ. Я бы предпочиталъ рѣзвую и скорую польку.

— Ну и гораздъ — улыбаясь, сказала Кристалевская: — кончимъ вальсъ, то опосля протанцусмъ и польку... А вы пойдете завтра вмѣстѣ съ нами на гору Кривую?

— А какъ же? Не только на гору Кривую, — отвечая улыбкой на улыбку, говорилъ Дубенскій. — Вмѣстѣ съ вами я на край свѣта пойду: въ Конго или въ Сіамъ, или даже на другую планету, еслибъ только возможно.

— Охъ. не обещайте такъ много, — смеялась Кристалевская: — потому что кто черезчуръ много ооъщаетъ, тотъ обыкновенно очень мало исполняетъ. Въ десять часовъ, завтра утромъ мы отправляемся на гору Кривую, смотрите, чтобы вы не опоздали.

На другой день точно въ десять часовѣ Дубеискій явился въ перковномъ саду, гдѣ былъ назначенъ сборный пунктъ экскурсіи. Но здѣсь еще не было и половины ожидаемыхъ участниковъ. Но Станкевичъ и Кристалевская были уже здѣсь въ числѣ немногихъ.

— Вотъ, какъ видите, — объяснялъ одинъ курносый гимназистъ: — нашъ первый и главный національный грѣхъ — неаккуратность, привычка во всемъ опаздывать и отсутствіе дисциплины. Вчера всѣ постановили, чтобы всѣмъ быть здѣсь въ десять часовъ. А на самомъ дѣлѣ только половина здѣсь. Но мы еще обождемъ двадцать минутъ, а кто не поспѣетъ, пусть обижается самъ на себя.

Около половины одиннадцатаго вся компанія двинулась въ путь. Черезъ деревянный мостъ перешли на правый берегъ рѣки Ломницы и вошли въ сосновый лѣсъ, которымъ покрыта подошва горы Кривой. Чѣмъ выше поднимались въ гору, тѣмъ дорога становилась труднѣе. И компанія начала растягиваться. Нѣкоторые отставали, а нѣкоторые обгоняли другихъ, такъ что черезъ нѣкоторое время Дубенскій вмѣстѣ съ Кристадевской остались позади другихъ.

— Какъ вы чувствуете себя послѣ вчерашнихъ танцевъ? — началъ разговоръ Дубенскій.

— Отлично, — отвѣчала Кристалевская. — Танцы заступаютъ мнѣ гимнастику до некоторой степени.

Разговаривая объ разныхъ пустякахъ, Дубенскій и Кристалевская остались далеко позади другихъ и вышли на небольшую полянку.

— Отдохнемъ минутку развѣ? -— предложила Кристалевская. — А то я уже умучилась.

— А гдѣ вы достали такой прекрасный перстень? — спросилъ Дубенскій, когда уже они оба сидели на травѣ.

— Это памятка отъ моего бывшаго кавалера, — ответила Кристалевская.

— А ну-ка, покажите!

Очень-то вы ужъ люоопытны, — смѣялась Кристалевская, стараясь освободить свою руку съ кольцомъ изъ рукъ Дубенскаго. — Охъ, пустите, — смѣялась: — а то я кричать буду.

— Ну, и какая бѣда, что вы будете кричать? Кто услышитъ? Медвѣдь въ лѣсу? А если медведь и прибѣжитъ, то плохой вамъ будетъ союзникъ, — шутилъ Дубенскій, дѣлая видъ, что хочетъ стягнуть кольцо.

— Охъ, спасайте, — смѣялась Кристалевская, жмуря глаза, какъ домашняя кошка, когда кто-нибудь показываетъ ей кусокъ сала, а она не знаетъ, дадутъ ли ей этотъ кусокъ сала, или только дразнить ее.

Но наразъ Дубенскій схватилъ ее легко и ловко за голову около ушей и сталъ ее пристрастно цѣловать. Кристалевская какъ будто бы не ожидала этого и не знала, что ей делать: кричать или смѣяться. Но Дубенскій опять схватилъ ее за руку съ кольцомъ и крикнулъ:

— А теперь покажите кольцо!

— Охъ, какъ вамъ не стыдно! Это васъ въ Бельгіи такъ учатъ, да? говорила Кристалевская, смотря ему въ глаза и улыбаясь.

— Ну, все-таки намъ нора идти, а то подумаютъ тамъ, что насъ здѣсь медведь съѣлъ, — сказалъ Дубенскій, поднимаясь съ земли. — Надо догнать нашу компанію.

Компанію догонять пришлось не долго. На зеленой прогалинѣ пестрой толпой, весело шумя, сидѣла вся компанія.

— Что съ тобой было, Дарья? — шопотомъ спросила Кристалевскую ея вѣрная пріятелька панна Тивунова, коли та сѣла рядомъ съ ней. — Ты вся огнемъ горишь: отъ тебя лѣсъ займется... Не объяснился ли тебѣ въ любви Дубенскій?

— Да, пріятелько, было что-то въ родѣ того, только ты держи секретъ, покамѣстъ, потому что неизвѣстно, чѣмъ оно кончится.

Кристалевская, хотя не горѣла огнемъ, какъ въ шутку сказала Тивунова, но все-таки своей маленькой пригодѣ была очень рада. Отъ двѣнадцати лѣтъ она начала читать всевозможные любовные романы. Къ шестнадцатому году своей жизни прочитала ихъ массу, и теоретически имѣла понятіе про всякіе роды и виды любви. А съ шестнадцатилѣтняго возраста она стремилась практически добиться того, что ей казалось единственной цѣлью жизни, то есть найти идеальную любовь и вмѣстѣ съ тѣмъ хорошаго мужа. Но она вскорѣ убѣдилась, что гдѣ какъ гдѣ, а въ любви никакъ нельзя согласовать теорію съ практикой. Ей было шестнадцать лѣтъ, какъ въ нее влюбился одинъ гимназистъ. Она отвѣчала ему взаимностью. Казалось, все хорошо, а вышло плохо. Когда ея милый окончилъ гимназію, у него не было средствъ на то, чтооы поступить въ университетъ. Тогда ему кто-то посовѣтовалъ ѣхать въ Совѣтскую Россію. Тамъ, молъ, проводится украинизація и надо людей, которые бы знали но украински. А ихъ нѣту. И ея гимназистъ пробрался нелегально въ Россію. Тамъ, дѣйствительно, дали ему хорошую должность. Но онъ такъ ревностно взялся за украинизацию ненавистныхъ кацаповъ, что до года очутился на Соловецкихъ островахъ. Тамъ за нимъ и слѣдъ пропалъ. Понятно, изъ-за одного гимназиста жизнь въ мірѣ не остановилась. Вскорѣ Кристалевская завела знакомство и любовь съ однимъ студентомъ украинскаго подпольнаго университета. Хотя украинскій университетъ былъ полутайный, то, однако, всѣ надѣялись, что Польша подъ давленіемъ Лиги Націй признаетъ его офииціально, но оказалось наоборотъ. Одной зимы польская полиція поарестовала почти всѣхъ профессоровъ, и университетъ прекратилъ свое существованіе. Это такъ подѣйствовало на ея студента, что тотъ застрѣлился. Но Кристалевская все еще не сдавалась. Вскорѣ она познакомилась съ кавалерійскимъ офицеромъ, который былъ родомъ украинецъ изъ Чернигова и, подобно многимъ петлюровцамъ, служилъ въ польской арміи. Но и на сей разъ ей не повезло. Вскорѣ она узнала, что ея офицеръ имѣетъ въ Черниговѣ жену и двое дѣтей. Такъ она уже стала обижаться на свою судьбу. Но теперь, когда она познакомилась съ Дубенскимъ, ей казалось, что судьба стала опять доброжелательной къ ней.

Когда наша компанія отдыхала на прогалинѣ, на краю лѣса показались двое крестьянскихъ дѣвчатъ, которыя собирали малину. Одна изъ нихъ была рыжая и немного рябая, а другал чернявая шатэнка и красавица такой рѣдкой и оригинальной красоты, какую можно встретить, и то очень рѣдко, на картинахъ классическихъ художниковъ.

— Не желаете ли купить малинъ, панове? — крикнула рыжая девчонка.

— Давайте сюда, давайте! — крикнули ей въ отвѣтъ.

— Дѣвчата принесли малины, взяли деньги и ушли обратно въ лѣсъ.

— Вотъ, если-бъ возможность, — сказалъ Стапкевичъ, когда дѣвчата уже были въ лѣсу: — а то была бы идеальная любовница.

— Почему только любовница, почему не жена? — спросилъ Дубенскій.

— Да она и женой будетъ для какого-нибудь мужика, но для интеллигентнаго человѣка она можетъ быть только любовницей, не больше.

— Это по какой теоріи вы разеуждаете? — говорилъ Дубенскій. — Это слѣдуя принципамъ полнѣйшаго демократизма или принципамъ глубокаго патріотизма?

— Принципы принципами, а жизнь жизнью, — боронился Станкевичъ.

— А чтобы не быть голословнымъ, я вамъ разскажу вотъ такую же исторію, которая имѣла мѣсто въ нашемъ Тернополѣ. Передъ войной у насъ, въ Тернополѣ, жилъ пенсіонованный чиновникъ. У него одинъ сынъ, который учился во Львовѣ въ университетъ, будучи лѣтомъ на селѣ, влюбился въ одну дѣвчонку. Отецъ дѣвчонки былъ богачъ на всю околицу. Сынъ нашего чиновника женился на этой дѣвчонкѣ. Потомъ высвятился на священника и получилъ парафію недалеко отъ Тернополя. Онъ часто пріѣзжалъ въ Тернополь, но постоянно одинъ, никогда съ женой. Иногда его спрашивали: "Почему вы одинъ, а гдѣ жена?" Онъ обыкновенно отвѣчалъ, что жена смотритъ за хозяйствомъ, и тому подобное. Однажды, какъ-то зимой, пріѣхалъ онъ въ городъ и зашелъ къ брату. Тутъ начинаютъ его угощать, а онъ и садиться не хочетъ. "Я, — говоритъ, — такъ только на минутку. Мнѣ очень спѣшно". Но братъ и его жена на это не обращали вниманія. Сняли съ него пальто и посадили чай пить. Онъ, понимаете, пьетъ и торопится и все почему то въ окно заглядываетъ. А братова что-то догадалась. И спрашиваетъ:

Не дожидается ли кто васъ тамъ на улицѣ?

— Да, — говоритъ: — меня ждутъ, мнѣ надо идти.

Тутъ начали его допрашивать, кто тамъ такой. А онъ не хочетъ сказать. Братова догадалась, вышла на улицу, а тамъ на углу его жена. Привела ее въ хату и начала вмѣггѣ съ мужемъ бранить его:

— Что ты, молъ, жены стыдишься, что ли?

Кстати сказать, его жена, эта крестьянка, была пристойная женщина.

— Нѣтъ, — онъ говоритъ: — я нѣтъ, а она сама стыдится идти межъ интеллигенцію, потому что не знаетъ, какъ тамъ обращаться, что ей говорить и тому подобное.

... Ну, а теперь понимаете, почему не можетъ крестьянка быть женой интеллигентному чоловѣку? — закончилъ Станкевичъ.

— Рѣшительно ничего не понимаю, — отвѣчалъ Дубенскій. — Посудите вы сами. Вѣдь попадьѣ не нужно знать риторику, чтобы говорить въ обществѣ какія-нибудь проповѣди. И не надо ей знать латинскій языкъ, чтобы пользоваться цитатами изъ Цицерона или изъ Марка Анрелія. Ей нуженъ только въ извѣстной степени обыкновенный этикетъ, а этого уже не такъ трудно достигнуть. Вы сами знаете, пріѣдетъ сельская дѣвчина въ городъ. Она робкая и несмѣлая, ей кажется, что она ничего не знаетъ. И поступитъ она на службу куда-нибудь, и если она попадетъ между хорошихъ людей, то черезъ два-три года она совершенно перемѣнилась. Она уже знаетъ себѣ цѣну и вы можете съ ней уже поговорить, какъ со всякимъ человѣкомъ. А то, что у того попа жена черезъ столько лѣтъ была такая невежественная, это только доказываетъ, что онъ самъ никудышный человѣкъ.

— Ну, я сдаюсь, — сказалъ Станкевичъ. — Кажется, вы правы. Но если-бъ мне пришлось выбирать жену, то я предпочитаю интеллигентную жену, чѣмъ крестьянку. Ну, а теперь отдохнули, поговорили, то идемте на гору.

На курортахъ дѣла дѣлаются болѣе быстрымъ темпомъ, потому что здѣсь на все срокъ короче. На третій день Кристалевская и Дубенскій говорили между собой на ты.

Какъ-то въ следующую пятницу сказалъ Дубенскій Кристалевской:

— Знаешь. Дарья, я завтра уѣзжаю въ Красное. Тамъ у меня важный дѣла есть. А сюда пріѣду ажъ въ слѣдующій понєдѣльникъ. Надеюсь, ты безъ меня скучать не будешь.

— Да? А раньше ты не можешь вернуться?

— Нѣтъ, не могу раньше, важпыя дѣла тамъ у меня. Дожидай на слѣдующій понедѣльникъ.

И на другой день Дубенскій уѣхалъ. Кристалевская, хотя обещала своему Ярославу, что скучать не будетъ, но ей было скучно безъ него. Въ воскресенье она припомнила себе, что въ Красномъ есть учительницей ея подруга. Юришипа, съ которой онѣ вмѣстѣ учились въ Тернопольской учительской семинаріи, и постановила себѣ завтра же, въ понедѣльникъ, поѣхать туда повидать Юришину. "А тамъ можетъ и Ярослава встречу", думала Кристалевская. "Съ Подлютого до Станислаавова черезъ Калушъ ходитъ автобусъ. Правда, Красное, говорятъ, три километра въ сторонѣ отъ дороги, но то ничего не значитъ".

На слѣдующій день въ два часа дня Кристалевская была въ Красномъ у своей колишней подруги Юришиной. Юришина обрадовалась, увидя свою старую подругу. Начала ее угощать, а потомъ завели разговоръ про минувшее и про настоящее. Когда уже поговорили съ часъ, Кристалевская спросила:

— Ты знаешь того пріѣзжаго студента, который у вашего священника живетъ?

— У здѣшняго священника нѣтъ никакого пріѣзжаго студента, — ответила Юришина.

— Ну, тотъ, который въ Бельгія съ его сыномъ учится?

— У здѣшняго священника никакого сына нѣтъ, — отвечала удивленная Юришина. — У священника только двѣ дочки. Младшая замужемъ въ Коломыѣ за какимъ-то почтовымъ чиновникомъ, а старшая въ мѣстной школѣ учительницей. Насъ здѣсь было четыре учительницы, одна пошла при концѣ года на пенсію, такъ что осталось насъ три: я, священникова дочка и еще одна. А то кто тебе наговорилъ что-то про священникова сына и про какого-то студента?

Кристалевская не знала, что отвечать. Она поняла, что злая судьба и на сей разъ подставила ей колоду подъ ноги. А Юришина своимъ женскимъ инстинктомъ поняла, что здѣсь что-то не ладно, и не спрашивала больше. А чтобы вывести подругу изъ иеловкаго положенія, сказала:

— Знаешь Дарья, у насъ въ лѣсу такія прекрасный малины, если желаешь, го пойдемъ, будемъ собирать.

Кристалевская согласилась. Юришина нашла двѣ подходящихъ бляшанки на малины, и пошли. Было уже четыре часа, когда онѣ вышли изъ дому. Въ лѣсу, действительно, были хорошія малины. Собирая малины, обѣ учительницы услыхали на краю лѣса веселые крики и смѣхъ. И онѣ изъ любознательности пошли въ эту сторопу. Когда онѣ вышли на край лѣса, онъ увидали оригинальную картину. Тутъ же подъ лѣсомъ женцы жали пшеницу. Тамъ было какихъ пятьдесягь душъ дѣвчатъ и молодыхъ молодицъ, Съ ними было какихъ пять или шесть молодыхъ парней. Дѣвчата и молодицы жали ярую пшеницу, а хлопцы носили снопы и складывали въ копы. Земля здѣсь, видно, мокрая, потому что пооранная въ узкіе на десять и двѣнадцать скибъ загоны. На каждомъ загоне жало двое женцовъ.

— Степане! О Степане! — кричала одна молодица. —- Иди-но. возьми на минуту серпъ, будешь жать съ Настей. Я пойду воды напьюсь.

— А ну васъ, я не умѣяо жать. Я себе руки порѣжу, — кричалъ въ отвѣтъ румяный хлоиецъ въ синей фуражкѣ.

Охъ ты лѣнивецъ, — злилась молодица. — Жать не умею, а танцовагь умѣешь? А жениться собираешься, да? Вотъ ужъ какая-то хорошаго мужа получитъ. Чѣмъ такого хозяина имѣть, такъ лучше привязала бы камень на шею, та скочила-бъ въ глубокую воду.

Остальные женцы хохотали. А румяный хлопецъ кричалъ:

— Не беспокойтесь. Маланя, вашу сестру сватать я не думаю.

— Да она не пошла-бъ за тебя, ты лѣнтяй негодящій.

— Маланка. дайте серпъ. Идите, пейте воду, я за васъ буду жать, — сказалъ сердитой молодицѣ подошедшій чернявый и тонкій хлопецъ.

— Вотъ кому жениться. Вотъ кого дѣвчата должны любить, — лопотала обрадованная молодица.

— Только дѣвчата должны любить, а молодицы нѣтъ? — обижался чернявый парень.

— Какъ нѣтъ? — отвѣчала молодица, передавая изъ рукъ серпъ — хорошаго всѣ должны любить, дѣвчата и молодицы. Вотъ, если-бъ моя Юлія на десять лѣтъ старше, вотъ имѣла бы я хорошаго зятя.

Вашу Юлію и цыганъ не схочетъ, — крикнулъ Степанъ.

Дѣвчата опять расхохотались, а сердитая молодица пошла на другой конецъ поля нить воду.

— То будемъ жать, Настя? — сказалъ чернявый хлопецъ такой же чернявой, но красивой дѣвчинѣ.

— Да, будемъ жать, Ярославе. Только смотри, чтобы мнѣ не пришлось червонѣть изъ-за тебя. Чтобы мы не остались позади. А то будутъ смѣяться надъ, нами, — говорила чернобровая дѣвчина.

Чернявый хлопецъ проворно сдѣлалъ повересло. Кинулъ повересло позади себя и началъ жать. Онъ жалъ скоро и ловко. Видно было, что онъ жнетъ не первый разъ. Черезъ нѣсколько минутъ онъ былъ впереди всѣхъ женцовъ. Онъ былъ гологоловый. Легкій вѣтеръ колысалъ легко по полю пшеницу, а на его головѣ колысалось густое кучерявое волосье. А когда онъ поднимался, чтобы завязать снонъ, или сдѣлать повересло, его кучерявые черные волосы соскакивали съ чела и, казалось, что вотъ-вотъ вѣтеръ сорветъ ему съ головы буйную кучерявую чуприну.

Чернобровая дѣвчина не оставалась позади его.

— Куда вы спѣшите, молодята? — кричали на нихъ позади.

Но они не обращали вниманія на крики и жали, не поднимаясь.

— Вотъ, то женцы! Вотъ такъ, Ярославъ! — кричала молодица Маланя, когда вернулась назадъ. — Вотъ счастлива ты, Настя, хорошаго мужа ты будешь имѣть.

Маланя взяла свой серпъ и начала жать.

— Это изъ вашего села женцы? — спросила Кристалевская свою подругу.

— Да, изъ нашего.

— А ты ихъ знаешь лично?

— Не всѣхъ, нѣкоторыхъ. Особенно знаю молодежь.

— А того гологоловаго парня, который жалъ, знаешь?

— А его кто не знаетъ? Это чудный, добрый и умный хлопецъ, любимецъ всего села. А та дѣвчина, съ которой онъ жалъ, то его невѣста, перваго богача дочка.

— А какъ его фамилія?

— Ярославъ Дубенскій его фамилія.

— Онъ не изъ гимназистовъ? — разспрашивала дальше Кристалевская.

— Кажется, нѣтъ. Я два года живу здѣсь, а онъ уже минулъ годъ, какъ пріѣхалъ изъ Францій. Говорятъ, что онъ работалъ тамъ, но я думаю, что онъ учился, потому что онъ много знаетъ. Онъ рѣшительно все знаетъ и понимаетъ, что вообще интеллигентный человѣкъ долженъ понимать, и то не такъ немножко, а все знаетъ, какъ слѣдуетъ. Наши сельскіе гимназисты величаютъ его живой энциклопедіей.

Въ ото время, какъ обѣ учительницы разговаривали, женцы уже дожинали.

Ей, хлопцы, калины принесите! — крикнула какая-то молодица, и два хлопцы побѣжали въ лѣсъ по калину.

— Зачѣмъ имъ калина? — поинтересовалась Кристалевская.

— Окончили хозяину жниво, теперь со спѣвомъ понесутъ послѣдній снопъ хозяину домой. А хозяинъ у воротъ будетъ встрѣчать ихъ съ хлѣбомъ и солью! Зато на всю ночь хозяинъ для своихъ женцовъ музыку нанимаетъ. Такой звычай здѣсь.

Между тѣмъ хлопцы принесли калину. Женцы сделали изъ пшеницы вѣнецъ, закосичили его червонной калиной и надѣли его на голову одной дѣвчины, которая была наймолодшая между всѣми женцами. Потомъ хлопцы густо закосичили калиной послѣдній снопъ, и подали его одной молодицѣ. Молодица заткнула свой серпъ за поясъ, на руки взяла снопъ пшеницы съ калиной и веселымъ голосомъ начала жниварскую пѣсню:

"Пішли женці в иоле жати Та забули серпы взяти; Серпы взяли, хліб забули; Такі колись женці були" . .

За ней начали пѣть дѣвчата. И всѣ женцы веселой гурьбой съ пѣснями пошли по дорогѣ къ селу. А за ними далеко позади пошли обѣ учительницы.

На краю села стоялъ млинъ. А около млина середъ широкой оборы виднѣлся новый домъ подъ красной черепицей. Женцы, миная млинъ, повернули къ тому дому. Тутъ у воротъ дома встрѣтилъ женцовъ хозяинъ. Взялъ отъ молодицы снопъ съ калиной, а отъ дѣвчины вѣнецъ. Онъ поблагодарилъ женцовъ за успѣшную работу и просилъ всѣхъ, чтобы были ласкавы прійти на вечерю и на танцы.

Женцы еще немного пошумѣли и начали расходиться по своимъ домамъ.

Обѣ учительницы минули млинъ и женцовъ и направились къ церкви на квартиру Юришиной. Когда онѣ поровнялись съ церковью, ихъ надогнала веселая дѣвчина. Кристалевская сразу узнала, что это была та самая чернявая дѣвчина, которая жала подъ лѣсомъ и которую молодица Маланка звала Настей.

— Ты куда такъ спѣшить, Настя? — спросила ее Юришина.

— Бѣгу въ кооперативу — отвѣтила весело и ласково дѣвчина и скорымъ ходомъ пошла дальше.

Переночевавши у своей подруги и узнавши почти все, что ей было нужно, Кристалевская на слѣдующій день отѣхала назадъ на Подлютое.

Для того, чтобы разобраться во всемъ, какъ слѣдуетъ, намъ непремѣнно надо узнать точно, кто такой, на самомъ дѣлѣ, тотъ Ярославъ Дубенскій, котораго мы встрѣчаемъ два раза въ такихъ противорѣчивыхъ роляхъ.

Ярослава Дуоенскаго можно бы причислить къ тому роду людей, изъ которыхъ по всей нашей Руси набираются кадры всевозможныхъ неудачниковъ и безпокойныхъ людей, которыхъ такт, удачно выводитъ въ своихъ сочиненіяхъ геніальный босякъ и великій русскій писатель Максимъ Горькій... Но надо помнить, что не всѣ того рода люди попадаютъ въ неудачники. Нѣкоторые изъ ним, при подходящихъ условіяхъ иногда выбиваются въ люди. Тѣ люди въ старой Россіи были известны подъ кличкой разиочинцевъ. А въ новой Россіи они извѣстны подъ кличкой выдвиженцевъ.

Ярославѣ Дубенскій родился и выросъ въ селѣ Красномъ, гдѣ онъ окончилъ четырехклассную начальную школу. Въ школѣ онъ изучилъ до некоторой степени нѣмецкій языкъ и привыкъ читать всякія книги. Книги онъ продолжалъ читать и по окончаніи школы. Но такъ какъ украинская литература въ Галичинѣ не великая въ количествѣ и не высокая въ качесгвѣ, то его самообразованіе шло впередъ черепашьими шагами. Весной 1921-го года, когда ему было 17 лѣтъ, онъ вмѣстѣ съ другими уѣхалъ въ Бельгію на работу. И тамъ, работая среди бельгійскихъ рабочихъ, большинство изъ которыхъ были фламандцы, ему очень пригодилось знаніе нѣмецкаго языка. Хотя фламандскій языкъ отъ нѣмецкаго такая разница приблизительно, какъ чешскій отъ русскаго, то, несмотря на то, разговориться съ фламандцами на нѣмецкомъ язык* можно.

Весной 1922-го года, когда въ Бельгіи работа кончилась, онъ вмѣстѣ съ другими рабочими переѣхалъ въ сѣверную Францію. Тутъ онъ постуиилъ на работу, гдѣ ему пришлось работать вмѣстѣ съ врангелевцами, которые пріѣхали сюда на работу изъ Югославіи. Ярославу пришлось работать съ однимъ старымъ полковникомъ. Наши галичане постоянно ссорились и спорили съ врангелевцами.

Одного разу разбирали подъ Верденомъ фронтовую узкоколейку, которую строили нѣмцы. Пришлось носить и нагружать на грузовики старый тяжелыя и гнилыя шпалы.

Ей, вы, бѣлогвардейцы! — посмѣховались галичане: — это вамъ не золотыми погонами блистать. Это гнилыя шпалы па своихъ плечахъ таскать. Драли вы раньше нагайками мужикамъ шкуры, дерите теперь себѣ плечи гнилыми шпалами!

Одного разу, когда Ярославъ съ полковникомъ поднимали шпалу, полковникъ уронилъ свои очки. Полковпикъ поднялъ изъ песка свои очки, вынулъ изъ кармапа платочекъ, обтеръ очки и началъ поднимать шпалу опять. Но въ эго время онъ уронилъ изъ кармана папиросницу. Полковникъ не замѣтилъ того, а Ярославъ крикнулъ:

— Товарищъ полковникъ, поднимите свою папиросницу.

— Милый мой другъ, Ярославъ, люблю тебя, какъ родного сына, — сказалъ, видимо, волнуясь, полковникъ: — только пожалуйста, ради Бога, не говори мнѣ ”товарщцъ”.

— Ну, ладно, я буду вамъ говорить ”гойюдинъ полковпикъ”.

— Нѣтъ, нѣнъ, зачѣмъ? — возражалъ полковпикъ. — Ты меня прямо зови: Яковъ Петровичъ.

Съ полковникомъ былъ его бывшій адъютантъ, молодой поручпкъ Вывихненко. Вывихненко самъ родомъ изъ Полтавы, а образованіе получилъ въ Одесскомъ кадетскомъ корпусѣ.

— Госиодинъ поручикъ, — сказал!» одного разу полковпикъ своему бывшему адъютанту: — образуйте мнѣ, пожалуйста, сего галиціяна. Сдѣлайте изъ него человѣка, а если мы черезъ годъ, или черезъ два пойдемъ похидомъ на Москву, я увѣренъ, что русская армія будетъ однимъ добровольцемъ больше.

— Хорошо когда мы окончнмъ здѣсь работу и переѣдемъ въ Марсель, я тамъ займусь имъ, — отвѣтилъ Вывихненко.

И Вывихненко свое слово сдержалъ. Когда черезъ нѣкоторое время полковникъ, Вывихненко и Ярославъ прохали въ Марсель и всѣ трое поступили на работу въ консервномъ заводъ, Вывихненко нашелъ одну квартиру для себя и для Ярослава и сразу взялся за его образованіе. Онъ не толъко училъ его на квартирѣ всему тому, что зналъ самъ, но тоже бралъ его съ собой на всякія лекціи и собранія. Черезъ два года Ярославъ свободно читалъ французскихъ классиковъ и зналъ почти всѣ главнѣйшія сочиненія русскихъ писателей.

На третій годъ Вывихненко и Ярославъ переехали въ Парижъ. Тутъ Вывихненко, устроившись шофферомъ, поступилъ на курсы въ Академію генеральнаго штаба, которые открылъ председатель обще-воннгкаго союза генералъ Кутеповъ. Вывихненко бралъ часто съ собой на лекціи и Ярослава. И на четвертомъ году Ярославъ по протекціи Вывихненка вписался членомъ въ Русскій Обще-воинскій Союзъ.

Такъ годъ за годомъ прожилъ Ярославъ во Франціи пять лѣтъ. На шестомъ году онъ полумилъ изъ Красного отъ своего двоюродного брата Мефодія письмо, въ которомъ Мефодій извѣщалъ, что онъ намѣренъ жениться, и проситъ, чтобы Ярославъ пріѣхалъ погулять на его свадьбѣ. Ярославъ постановилъ себѣ поѣхать въ родное село на два-три месяца. Но побывши дома некоторое время, Ярославъ уже не могъ вернуться во Францію, главнымъ образомъ потому, что онъ влюбился въ мельникову Настю и вздумалъ жениться.

Дѣло начиналось такъ. Еще перваго воскресенія послѣ того, какъ Ярославъ пріѣхалъ домой, они оба съ Мефодіемъ пошли въ читальню на танцы. Тамъ онъ замѣтилъ одну дѣвчонку, которая почему то показалась ему очень симпатичной.

— Чья эта такая деликатная дѣвчина? — спросилъ онъ брата.

— Это мельникова Настя... Про нее не совѣтую тебѣ и думать, — сказалъ Мефодій. — Даремные, братъ, были бы твои труды, она уже заручена съ Володиміромъ Максимовича.

Послѣ Ярославъ встрѣчалъ Настю много разъ, но онъ даже не пробовалъ заговорить съ ней. Онъ держался того принципа, что любовь безъ женитьбы ни къ чему хорошему привести не можетъ. А на женитьбу съ Настей не было шансовъ. Но первыхъ, Ярославъ былъ бѣденъ, а мельникъ, отецъ Насти, считался богачемъ на всю околицу. А во вторыхъ, Володиміръ Максимовича, съ которымъ Настя была заручена, былъ хлопецъ красивый самъ собой, къ тому еще изъ первыхъ богачей въ селѣ.

Однажды вечеромъ Ярославъ шелъ на край села къ одному изъ своихъ товарищей. Переходя по-при огородъ мельника, онъ замѣтилъ, что у воротъ кто-то стоитъ. Не можно оыло разобрать кто именно, но Ярославъ сказалъ но обычаю:

— Добрый вечеръ.

— Добраго вамъ здоровья, — былъ отвѣтъ.

— Это ты. Настя?

— Да, я.

Это ты Володиміра ожидаешь, да?

— Нѣтъ, стою да слушаю какъ соловей поетъ.

— Ну и счастливъ этотъ Володиміръ, — сказалъ опять Ярославъ: — такая краля ждетъ и не дождется его, а онъ и не спѣшитъ. Если-бъ у меня такая красавица была, я бы на крылъяхъ прилетѣлъ.

Зачѣмъ на крыльяхъ? Если бы вы не были такъ горды и пришли сюда на нѣсколько минутъ каждого вечера, то я не стояла бы и не скучала бы одна. А вамъ бы тогда незачѣмъ было завидовать Володиміру.

— Это ты всерьезъ говоришь, Настя, или шутя? — спросилъ недоверчиво Ярославъ.

— Какъ вамъ пріятнѣе, такъ и принимайте, но я предпочитаю говорить серьезно, если встречусь съ хорошимъ и умнымъ человѣкомъ.

На другой вечеръ Ярославъ опять стоялъ съ Настей у воротъ. А опосля каждого вечера Настя выходила на часокъ поговорить съ Ярославомъ. Все какъ будто бы шло хорошо, пока не узналъ мельникъ. Одного разу мельникъ иозвалъ Настю и сказалъ:

- Знаешь, Настя, говорятъ люди, что ты каждого вечера проводишь время съ тѣмъ Ярославомъ, а я этого не желаю. Ты заручена за Володиміра и за Володиміра пойдешь замужъ. А тому Ярославу скажи, чтобы онъ носа сюда не совалъ, а то, если я его увижу ночью у моихъ воротъ, то я буду въ него стрѣлять, какъ въ разбойника.

— Добре, тату, — ответила Настя. — Я скажу Ярославу, и онъ больше не придетъ. А вы скажите, если желаете, Володиміру, пусть онъ ищетъ себѣ другую невѣсту, бо я за него замужъ не пойду, хотя бы мнѣ пришлось черезъ зто и въ могилу пойти.

Мельникъ любилъ свою одиначку и не хотѣлъ ее обижать. Но тоже не могъ же онъ, первый богачъ въ селѣ, выдать дочку за батрака. Хотя, впрочемъ, мельникъ теперь первый богачъ въ селѣ, то все же не такъ давно онъ былъ самый послѣдній бѣднякъ. И такъ, какъ теперь всѣ кланялись п раболѣпствовали передъ нимъ, такъ когда-то всѣ издавались надъ нимъ. Его отецъ когда-то служилъ мирошникомъ въ млинѣ, которому тогда былъ хозяинъ сельскій жидъ-корчмаръ Мошко. Тутъ при отцѣ научился управлять млиномъ и теперешній мельникъ. Когда отецъ померъ, онъ самъ сталъ въ млинѣ мирошникомъ и задумалъ жениться. Но ни одна дѣвчина въ селѣ не хотѣла идти замужъ за жидовскаго наймита. Тогда онъ, услыхавъ, что гдѣ-то въ Америкѣ люди зарабатываютъ большія деньги, поѣхалъ и себѣ туда. Пріѣхавши въ Ныо Іоркъ, онъ сталъ на работу при разборкѣ старыхъ домовъ, гдѣ сразу же переконался, что честнымъ трудомъ заработать большихъ денегъ и въ Америкѣ не можно.

Въ Нью Іоркѣ мельникъ жилъ на квартирѣ у русскаго еврея. Сынъ того еврея работалъ въ какой-то большой типографіи. Однажды молодой жидокъ принесъ домой нѣсколько десятидолларовыхъ банкнотовъ, и предлагалъ всѣмъ жильцамъ дома дать денегъ взаемъ. Но всѣ, кромѣ одного мельника, смѣялись и не хотѣли тѣхъ денегъ брать и советы вали, чтобы онъ отнесъ ихъ въ банкъ.

— А можетъ вы желаете, Джонъ? — спросилъ еврейчикъ мельника. — Нате вамъ. Я вамъ даромъ даю, у меня ихъ много. Всѣ смѣялись, а мельникъ не нонималъ, въ чемъ дѣло. Но потомъ старый еврей объяснилъ ему, что это не настоящія деньги, а только такая поддѣлка. Въ этой типографіи, говорилъ старый еврей, дѣлаютъ много такихъ денегъ для всякихъ театровѣ, и цирковъ, гдѣ артисты употребляютъ ихъ на сценѣ вместо настоящихъ денегъ.

А ихъ можетъ купить кто-нибудь? — спросилъ удиленный мельникъ.

— О да, отвѣтилъ еврей: — можетъ купить кто-нибудь, только что никому онѣ не нужны, кромѣ артистовъ въ театръ.

— Знаешь, Джекъ, — сказалъ однажды мельникъ молодому еврейчику: — Я тебѣ дамъ долларъ, а ты мнѣ принеси побольше такихъ театральныхъ денегъ.

Еврейчикъ взялъ долларъ и привесъ мельнику двѣ пачки денегъ: одну десяти-, а другую двадцатидолларовыми банкнотами.

Пробывши въ Америкѣ около года и заробивши поверхъ двухъ сотенъ долларовъ, мельникъ уѣхалъ домой. Какъ только онъ пріѣхадъ въ родное село, тутъ сразу начали съ него посмѣхаться. "Босякъ нигдѣ мѣста не нагрѣетъ", говорили въ селѣ люди. Но мельникъ не обращалъ вниманія на такіе разговоры.

Одного вечера онъ зашелъ въ корчму. Въ корчмѣ было полно народа. Нѣкоторые пили пиво и водку, а остальные сидѣли и обсуждали разный дѣла. Мельникъ поздоровался съ мужиками, а потомъ съ евреемъ и спросилъ его:

— Мошку, вы поѣдете, можетъ быть, на следующей недѣлѣ до Львова?

— Да, я скоро поѣду до Львова за табакомъ и за пивомъ, — отвѣчалъ Мошко. — А можетъ для васъ нужно купить чего нибудь?

— Но нѣтъ, покупать мнѣ ничего не надо. Но у меня есть другая просьба къ вамъ. Знаете, какъ я ѣхалъ домой, то я не мѣнялъ всѣхъ денегъ, потому что я думаю вскорѣ вертаться назадъ до Америки. А вы, Мошку, будьте такъ добры, я вамъ дамъ пятьдесятъ долларовъ, а вы мнѣ ихъ разменяете въ банкѣ.

— Чему нѣтъ, чему нѣтъ? — обрадовался Мошко.

А мельникъ вытянулъ изъ кармана цѣлую пачку театральныхъ банкнотовъ, нашелъ между ними настоящихъ 50 долларовъ и далъ жиду.

Когда жидъ, пріѣхавши изъ Львова, отдалъ мельнику 250 австрійскихъ коронъ, то съ тѣхъ поръ въ селѣ ни про что больше не говорили, только про мельниковы деньги. Про эти деньги появились въ селѣ всякія исторіи. Одни говорили, что мельникъ съ другими бандитами ограбили въ Америкѣ банкъ. А другіе твердили, что тотъ пароходъ, на которомъ ѣхалъ мельникъ домой, наѣхалъ въ морѣ на ледяную гору и разбился, а тотъ пароходъ везъ въ Европу много денегъ, и вотъ въ суматохѣ мельникъ будто бы схватилъ цѣлую купу денегъ.

Какъ бы тамъ ни было, но фактъ фактомъ — цѣлое село видѣло у мельника массу денегъ. Съ тѣхъ поръ мельникъ сталъ въ селѣ первымъ человѣкомъ. Всѣ, кто продавалъ поле или другое имущество, приходили къ мельнику и предлагали купить.

Я жалѣю, но я не могу ничего покупать, — отвѣчалъ обыкновенно мельникъ. — У меня есть деньги, я не таюсь, но я вскорѣ уѣзжаю обратно въ Америку навсегда. Можетъ быть, женюсь, а можетъ поѣду одинъ, самъ не знаю.

Когда узнали въ селѣ, что мельникъ думаетъ жениться, къ нему начали поступать извѣстія посредствомъ разныхъ тетушекъ и свахъ о томъ, что тотъ или другой богачъ желалъ бы ймѣть его за зятя. Мельникъ сразу колебался, жениться ему или нѣтъ, но потомъ, когда свахи начали его атаковывать все сильнѣе и со всѣхъ сторонъ, онъ согласился. И женился онъ у одного изъ сельскихъ богачей Андрея Боднара, который далъ своей дочкѣ въ приданое пять морговъ хорошей земли, не считая сѣнокосу.

Вскорѣ послѣ, того, какъ мельникъ женился, въ селѣ Красномъ случилась новая сенсація. У мельника мыши поѣли всѣ американскіе доллары. Къ мельнику сходились ноочередну всѣ жители села и мельникъ со стоическимъ спокойствіемъ показывалъ всѣмъ желающимъ остатки своего имущества. Нѣкоторые жалѣли мельника, а большинство радѣли его пригодѣ, какъ обыкновенно радѣютъ люди чужому несчастію. Но никто не зналъ, только мельникъ да, можетъ быть, Богъ, что мельникъ нарочно намастилъ свои цирковыя деньги масломъ и положилъ тамъ, гдѣ найбольше мышей.

Однажды какъ-то мельникъ пріѣхалъ зачѣмъ-то до Львова. Когда, упоравшись со всѣми своими дѣлами въ городѣ, возвращался на вокзалъ по Сикстутской улицѣ, онъ равнодушно осматривалъ всякіе магазины и торговли. Вдругъ остановился передъ одной каменицей. На шильдѣ у зтой каменицы виднѣлась надпись: "Торговля театральныхъ принадлежностей", а въ витрннѣ стояли всевозможныхъ видовъ, щиты, панцыри, мундиры, маски и тому подобное. Мельникъ осматривалъ это все съ немалымъ интересомъ и вдругъ громко расхохотался. Тутъ на самомъ дѣдѣ была такая штука, что могла разсмѣшить самого серьезнаго человѣка. Въ углу витрины столъ человѣческаго роста чортъ, то -есть точь-въ-точь такой же, какихъ малюютъ на тѣхъ картинахъ, гдѣ показываютъ пекло или страшный судъ.

"Вотъ такъ чортъ", думалъ самъ про себя мельникъ. “Ну прямо какъ живой: рога, ногти, хвостъ — все честь честью, что настоящему чорту полагается. Вотъ поставить бы его подъ вербу около дороги у насъ вечеромъ, когда дѣвчата и молодицы идутъ съ вечерницъ, вотъ была бы потѣха”!

Въ то время, пока мельникъ глядѣлъ на чорта и смѣялся, въ дверяхъ показался еврей — хозяинъ той торговли.

— Что, хорошій чортъ, пане господарю? — сказалъ жидъ. — Купите его себѣ, я вамъ его дешево продамъ.

— А сколько ему цѣна? — поинтересовался мельникъ.

— Восемь коронъ.

Мельникъ предложилъ четыре. Жидъ сбавилъ двѣ короны, мельникъ одну прибавилъ, и въ концѣ концовъ взялъ чорта за пять коронъ.

Когда мельникъ куповалъ чорта, онъ не зналъ, что онъ съ нимъ будетъ дѣлать, но въ концѣ, когда ѣхалъ домой, онъ уложилъ себѣ планъ дѣйствія.

Онъ пріѣхплъ домой въ одиннадцать часовъ ночи, спряталъ чорта въ сараѣ и никому про него ничего не говорилъ.

Одного вечера, нѣсколько дней передъ праздникомъ святого Михаила, Мошковъ млинъ былъ полный народа. Одни мололи пшеницу, кукурузу и овесъ, а другіе нетерпѣливо дожидали своей очереди. Въ двѣнадцать часовъ ночи вдругъ остановился самъ по себѣ одинъ камень, за нимъ второй и третій.

— Какой тамъ чортъ воду остановилъ? —- крнкнулъ сердито старый мирошникъ, который всегда, если не былъ пьянъ, то хотя немного подъ охотой.

Мирошникъ и два какіе-то молодые хлопцы побѣжали къ дверямъ посмотрѣть, кто тамъ воду остановилъ. Но какъ только мирошникъ отворилъ боковыя двери, онъ вскрикнулъ и бросился назадъ, а въ дверяхъ показался живой и настоящій чортъ.

Разумѣется, всякій можетъ догадаться, что въ протяженіи нѣсколькихъ секундъ млинъ опустѣлъ. Остался въ немъ только чортъ. На другой день, когда солнце поднялось уже высоко, храбрѣйшіе изъ Краснянскихъ жителей целой компаніей вошли въ млинъ. Млинъ стоялъ опустошенный. Пшеница, ячмень и мука валялись по полу, а окна были повыбиванныя. Люди разобрали свои пожитки и пошли молоть но сосѣднимъ селамъ а Мошковъ млинъ опустѣлъ.

Мошко объявилъ продажу млина, но купца не было. Это понятно само собой, если у кого и были деньги, то не на то, чтобы себѣ за свои деньги чорта покупать. Одного вечера мельникъ зашелъ въ корчму.

— Пане Гринишинъ (мельникъ писался Иванъ Гринишинъ, а только люди его звали мельникомъ), купите себе мой млинъ, — предложил!) Мошко.

— А какъ вы его продаете — съ чортомъ или безъ чорта? спросилъ мельникъ.

— 0, какъ вамъ не стыдно, пане Грииишинъ, вы же бывалый человекъ, а вѣрите въ чорта, — говорилъ Мошко.

— Я вѣрю — не вѣрю, но какъ же не вѣрить, когда двадцать людей видѣли его своими глазами.

— Ну, а вы что, не знаете лѣкарства на чорта? — предложилъ Мошко.— А свяченая вода, а попъ съ молитвой?

— Знаете, Мошку, — отвѣчалъ мельникъ: — если бы такъ чортъ завелся у крещенаго человѣка, то въ такомъ случаѣ дѣйствительно надо позвать попа со свяченой водой и конецъ. Но я не думаю, чтобы христіанская молитва и свяченая вода могли подѣйетвовати на еврейскаго чорта. Ему, видно, дано право поселиться въ жидовскомъ млинѣ, а тутъ и святая вода не поможетъ.

Всѣ присутные мужики, конечно, признали слушность мельниковымъ словамъ. Но жидъ не отвязывался, и въ копцѣ концовъ Гринишинъ купилъ за смѣшно низкую цѣну млинъ и сталъ настоящимъ мельникомъ.

Онъ первымъ долгомъ въ слѣдующее воскресенье заплатилъ священннку, и священникъ прочиталъ въ млинѣ молитву и освятилъ млинъ свяченой водой. Это, разумѣется, помогло: чорта въ млинѣ никто больше не видалъ, и млинъ мололъ полнымъ ходомъ, какъ и раньше.

Понятно, на мельника вода работаетъ, а мельникъ съ тѣхъ поръ началъ богатѣть.

На богача не только Богъ ласковъ, но и чортъ милостивъ, говорятъ люди. И пожалуй, это вѣрно, потому что, когда мельника осенью 1915 года забрали, какъ ополченца, въ австрійськую армію, го его не послали на фронтъ, а зачислили въ запасной артиллерійскій отдѣлъ, который картировалъ въ Перемышлѣ. Тамъ мельннкъ попалъ въ деньщики къ дивизіонному кассиру. Который былъ родомъ чехъ, и съ нимъ прослужилъ всю войну, а когда Австрія разлетѣлась, онъ пріѣхалъ домой и привезъ съ собой много денегъ — на сей разъ не цирковыхъ, а настоящихъ. На эти деньги онъ построилъ себѣ мурованый домъ и новый млинъ и съ тѣхъ поръ началъ жить по пански.

Онъ жилъ въ пріязни и дружбѣ со всѣми дооколичными панами и гордился не такъ своимъ богатствомъ, какъ тѣмъ, что онъ умѣлъ это богатство сдѣлать. Теперь, коли его одиначка Настя подросла, онъ засваталъ ее за Володиміра Максимовича, который хотя слылъ въ селѣ первымъ пьяницей, но былъ изъ богатой семьи. И Ярославъ зналъ, что его любовь съ Настей остановилась на мертвой точкѣ и подвинуть ее внередъ къ успешному концу не было никакой возможности.

Но такъ уже въ нашемъ чудесномъ мірѣ водится, что несчастье спадаетъ на насъ тогда какъ разъ, когда мы его меньше всего ждемъ, а наше счастье — если мы вообще можемъ что-нибудь назвать счастьемъ — является намъ въ видѣ такихъ пустяковъ и мелочей, что мы никогда не можемъ и не хочемъ понять, что изъ-за такого пустяка улетѣло отъ насъ, или явилось намъ наше счастье.

Недалеко отъ Краснаго лежитъ село Ропное. Въ Ропномъ имеются нефтяныя поля, которыя эксплоатируются французской фирмой. Въ Ропномъ же живетъ инженеръ, ополяченный французъ Шарфъ, который служитъ въ той компаній на здѣшнихъ промыслахъ. Съ этимъ инженеромъ очень дружно жилъ мельникъ. Когда Шарфъ проѣзжалъ черезъ Красное, онъ всегда заѣзжалъ къ мельнику. Главной причиной къ тому служило, должно быть, первосортное вино и пиво, которое у мельника всегда имѣлось въ изобиліи. Шарфъ имѣлъ свой собственный автомобиль. Онъ часто ѣздилъ автомобилемъ до Станиславова и до Львова. А если у мельника было дѣло во Львовѣ или Станиславовѣ, то онъ ѣхалъ сь Шарфомъ.

Однажды Ярославъ былъ на ярмарѣ въ Калушѣ. Купивши, что ему было нужно, онъ уже направился идти домой. Онъ только что вышелъ изъ рынка, какъ его обогналъ автомобиль, въ которомъ ѣхали Шарфъ и мельннкъ. Они ѣхали, должно быть, изъ Станиславова. Недалеко за рынкомъ автомобиль остановился передъ пивовареннымъ заводомъ. Изъ автомобиля слѣзъ мельннкъ и зашелъ въ контору завода, чтобы купить пива. Въ то время Ярославъ поровнялся съ автомобилемъ. Онъ иодошелъ къ Шарфу и спросилъ по-французски:

— Мосіе, не будете ли вы такъ добры и не разрѣшите ли мнѣ проехаться съ вами до Краснаго?

— Милый другъ, — весело отвѣтилъ Шарфъ: — человѣка, который въ сей странѣ говоритъ по-французски, я повезу не только до Краснаго, а прямо могу повезти его, куда онъ пожелаетъ.

Вскорѣ вышелъ изъ конторы мелышкъ. Онъ принесъ боченокъ пива и умѣстилъ его въ автомобилѣ. Шарфъ съ мельникомъ сѣли позади, а Ярославъ съ шофферомъ впереди. Шарфъ завелъ разговоръ съ Ярославомъ. Оказалось, что Шарфъ самъ родомъ изъ Марсиліи, а узнавши, что Ярославъ жилъ въ Марсиліи, онъ обрадовался и началъ разспрашивать его про разныя разности.

Мельннкъ слушалъ ихъ веселый разговоръ, но не понималъ его. И ему казалось почему-то, что они говорятъ про него. Когда автомобиль остановился у мельникова дома. Шарфъ предложилъ Ярославу зайти въ домъ и выпить вмѣстѣ съ ними вина, но Ярославъ отвѣтилъ ему по-французски, что онъ къ сожалѣнію не можетъ зайти въ домъ къ мельнику, потому что они съ мельникомъ въ плохихъ отношешяхъ. Простившись и гіоблагодаривіпи Шарфа за услугу, Ярославъ пошелъ домой.

На третій день Ярославъ въ кооперативѣ встрѣтился съ мельникомъ.

— Добрый вечеръ. Ярославе, — привѣтствовалъ его мельникъ.

— Добраго вамъ здоровья, — отвѣтилъ немного удивленный Ярославъ.

— Что же ты къ намъ не приходишь, Ярославе?. . Вѣдь ты самъ знаешь, что Настя скучаетъ по тебѣ.

— Я вамъ охотно вѣріо, нане Гринишинъ, отвѣчалъ Ярославъ: что Настя скучаетъ по мнѣ но зайти къ вамъ не могу... Боюсь. А то вы когда-то пригрозили, что будете стрѣлять, если увидите меня у своихъ воротъ.

— О не будь такой, Ярославе, — ты же человѣкъ образованный. Инженеръ Шарфъ не можетъ тобой нахвалиться, да я и самъ вижу, что ты хлопецъ разумный. Знаешь, не такіе еще люди, какъ я, и то ошибаются. А ты заходи сегодня вечеромъ къ намъ.

Вечеромъ Ярославъ зашелъ къ мельнику. Съ того вечера онъ сталъ бывать тамъ ежедневно. Тамъ считали его за своего, и на осень была назначена свадьба.

Нельзя быть въ Римѣ и не видать папу. И тоже, нельзя жить на Прикарпатьѣ и не побывать на Подлютомъ. Такъ разсуждалъ Ярославъ, когда онъ ѣхалъ безъ видимой надобности на ІІодлютое. А встрѣтившись тамъ съ Кристалевской и мимо своей воли сблизившись съ ней, онъ почувствовалъ что онъ сбился съ правильного пути. Пріѣхавиіи домой, онъ хотѣлъ написать Кристалевской письмо и вывести ее изъ заблужденія. Но потомъ вспомнилъ, что онъ обешалъ ей пріѣхать въ понедѣльникъ, и онъ рѣшилъ поѣхать еще разъ на Подлютое и объяснить ей все лично.

Въ понедельникъ онъ былъ опять на Подлютомъ.

— Ты все-таки пріѣхалъ? — сказала удивленная Кристалевская, здороваясь съ нпмъ. — А какъ же ты свою Настю оставилъ?

— Какую Настю? — спросилъ Ярославъ.

— Ну да тую мельникову дочку.

И Кристалевская разсказала ему все, что она видела сама въ Красномъ, и что ей разсказала Юришииа.

— И ловко ты умѣешь людей обманывать... "Я, говоритъ, бельгійскій студентъ". Эхъ, ты... — Видишь, Дарья, въ этомъ не такъ я ужъ очень виноватъ, потому что люди сами заставляютъ, чтобы ихъ обманывать. Если-бъ я еще въ два раза столько зналъ, сколько теперь, то все равно, если-бъ я не заявилъ себя передъ сей публикой студентомъ или гимназистомъ, меня бы не приняли въ компанію. Ты-жъ сама это знаешь.

Ну, ладно, оставь это, — перебила Кристалевская. — Ты теперь скажи мне, что будетъ съ нами? То есть съ нашей любовью?

Съ нашей любовью дѣло очень просто: ты любила студента, а разъ студента нѣту, то любовь прекращается сама собой.

— Но, но, ты не такъ говоришь... Студентовъ много, и я не студента любила, а и любила тебя. И ты скажи, думаешь ли ты жениться или нѣтъ?

— Да, я думаю жениться въ недалекомъ будущемъ, но ты вѣдь сама знаешь, что у меня уже есть невеста.

— Да неужели ты променяешь меня на такую цыганку? Неужели она, по твоему, красивее меня? — со злой усмешкой сказала Кристалевская.

— Да видишь, Дарья, красивѣе ты ея или нѣтъ, это не важно. Красота — понятіе неопредѣленное и условное. Ничью красоту невозможно измѣрить сантиметрами ни градусами. Хотя, впрочемъ, не одной только физической красотой люди увлекаются. Есть у людей еще другій качества, которыя увлекаютъ нѣкоторыхъ людей сильнѣе физической красоты. Но въ общемъ можно сказать что ты красивее Насти. И я признаюсь, я люблю тебя. Но жениться на тебѣ не могу. Все несчастье въ томъ, что мы встрѣнулись слишкомъ поздно. Настя полюбила меня раньше тебя и изъ-за меня перетерпѣла немало. А теперь, если-бъ я ее покинулъ, ее просмѣетъ все село, и зто можетъ разбить ей всю жизнь. И хотя я, подобно другимъ людямъ, эгоистъ, но мой эгоизмъ имѣетъ границы, и я не могу свое благополучіе устраивать цѣной счастья тѣхъ людей, которые меня любятъ. А ты прости меня и не вспоминай лихомъ.

Того же дня Ярославъ уѣхалъ назадъ домой. И когда онъ на слѣдующій день увидалъ Настю, то отъ Насти несло холодомъ, какъ несетъ холодомъ отъ ледяной горы на теплыхъ водахъ океана.

— Что съ тобой, Настя? — встревожился Ярославъ.

— Ничего новаго, — отвечала Настя. — А ты съѣздилъ на Подлютое?

— Да, я былъ вчера на Подлютомъ.

— А какъ тамъ твоя учителька?

— Какая учителька? — переспросилъ Ярославъ, чувствуя, какъ онъ мимо воли краснѣетъ.

— Ну а та Кристалевская?

— А ты какъ знаешь?

Мнѣ вчера разсказала учителька Юришина про вашъ романъ. А ее самую я видѣла въ позапрошлый понедѣльникъ, она была въ Красномъ.

Ярославъ молчалъ, а Настя продолжала сплованно спокойнымъ тономъ:

— И какая она красавица! Я въ сравненіи съ ней настоящая цыганка!

И тутъ Настя не выдержала и заплакала, закрывая глаза рукавомъ.

Оставь, Настя! оставь, ради Бога! А то я съ тобой расплачусь, — прошеиталъ Ярославъ, чувствуя, какъ его что-то давитъ за горло.

И онъ, успокаивая Настю, разсказалъ ей, какъ онъ разошелся съ Кристалевской.

— А ты правду говоришь, Ярославе? — прошептала Настя, вся въ слезахъ.

— Истинную правду, Настя. Та неужели ты мнѣ не вѣришь?

Вѣрю теперь, вѣрю... А теперь скажи мнѣ, Ярославе, скоро ли мы повѣнчаемся?

— Чѣмъ найскорше, моя дорогая! Не будемъ больше откладывать нисколько.

Черезъ нѣсколько недѣль Ярославъ и Настя повѣнчались. На третій день послѣ вѣнчанія Ярославъ и Настя пьяные отъ счастья пошли навѣщать но селу своихь родныхъ и пріятелей. Вечеромъ уже темно было, какъ они возвращались домой. Проходя мимо приходства, они услыхали, ка кт. какой-то нѣжный женскій голосъ подъ звуки мандолины пѣлъ меланхолійную дѣвочую пѣсню:

пѣла женщина, играя на мандолинѣ.

— То поетъ священникова Ольга, — сказала Настя.

— Да, прекрасно поетъ. — подтвердилъ Ярославъ.

— Знаешь ли ты. Ярославе, ту греческую сказку? — спросила Настя: — въ которой рассказывается, какъ греческіе боги въ наказаніе за что-то поставили кого-то по поясъ водѣ, въ какомъ-то прекрасномъ саду, гдѣ было множество всевозможныхъ фруктовъ?

— Да, я знаю, — сказалъ Ярославъ. — Это не сказка, а старинный мифъ. Это будто бы боги такъ покарали одного изъ своей среды.

— Да, да, это что-то такъ, — продолжала Настя. —- И вотъ если тотъ покаранный богъ сгинался, чтобы напиться воды — вода убѣгала отъ него, а если онъ поднималъ руку, чтобы сорватъ плодъ, которыхъ много висѣло надъ, его головой, плоды моментально поднимались вверхъ и его рука хватала только воздухъ. Я всегда припоминаю себѣ эту сказку, когда я думаю про священникову Ольгу. Она добрая, умная и красивая. И на первый взглядъ кажется, что ей хорошо живется, но если я вдумаюсь глубже, я вижу, какая она несчастная. Подумай себѣ: она, какъ всякая женщина, съ пятнадцати лѣтъ мечтаетъ о любви. А теперь ей два раза по пятнадцать уже, а про любовь она знаетъ только изъ книжки. А любви у насъ полное село, какъ море полное воды. И какъ морскія волны, двигаясь по водѣ, разбиваются объ берега, такъ здѣсь люоовь, которая живой волной играетъ но селу, не миная хижины найбѣднѣйшаго бѣдняка, разбивается объ стѣну поповскаго дома, гдѣ живетъ сія несчастная Ольга.

— Да, это совершенно вѣрно, — согласился Ярославъ.

— Да, но это еще не все!... Ты долженъ знать, она бескорыстная, идейная патріотка, любить свой народъ искренно, это я знаю достоверно. II между своим!» народомъ она живетъ отдельной жизнью, точно такъ же. какъ живетъ европеец!» между суданскими неграми въ Африкѣ. Знаешь, она просила насъ довчатъ, чтобы мы постоянно заходили къ ней. И мы пробовали, но изъ того ничего не выходитъ. Намъ съ ней не про что говорить. Про что нибудь такое свое мы не хочемъ.съ ней говорить, бо мы знаемъ, что то будетъ ей смѣшно, а что-нибудь болѣе умнаго мы не знаемъ. Одного разу, знаешь, Миронова Катерина спросила ее про тѣхъ коней, которыми святой Илія на небо поѣхалъ. "Скажите, — говоритъ она, — чи тѣ кони были взяты съ земли, чи они на небѣ родились?" То ты знаешь, какъ Ольга разсмѣялась. Мы думали, что она лопнетъ со смѣху. А объяснить ничего не хотѣла. И съ тѣхъ поръ дѣвчата перестали къ ней ходить.

Да, это тоже вѣрно, но только въ томъ она уже не виновата. Тутъ виновата наука. Но крайней мѣрѣ въ такомъ видѣ, въ какомъ она теперь преподается. Вотъ видишь, ея отецъ священникъ. онъ окончилъ университет!», онъ знаетъ геологію, астрономію, теорію Дарвина и много другого. И онъ учитъ своихъ темныхъ прихожанъ. А какъ онъ ихъ учитъ? Онъ ихъ учитъ, что Вогъ сотворилъ землю семь тысячъ лѣтъ тому наладъ, хотя самъ тому не вѣритъ, ибо его въ университетъ учили, что земля существуетъ милліоны лѣтъ, а люди живутъ на землѣ уже согни тысячъ лѣтъ. И такая же исторія со святымъ Иліей и многими ему подобными. Ольга то все знаетъ, но сказать она вамъ не можетъ, бо скажутъ, что она ширитъ большевизмъ... А теперь скажи мнѣ. Настя, чувствуешь ли ты себя счастливой?

— Я счастлива, — прошептала Ольга: — хотя людской жадности нѣту конца. Ты помнишь, какъ ты читалъ мнѣ ту сказку про золотую рыбку и про разбитое корыто. Но я такъ далеко не иду. Хотя у меня нѣтъ тѣхъ достатковъ и той роскоши, что есть у какой-нибудь милліонерки, но у меня все-таки есть свой собственный кусокъ хлѣба и есть такая любовь, какую не можетъ ймѣть иная мнлліонерка, хотя бы отдавала за нее всѣ свои милліоны... А какъ же ты. Ярославе, счастливъ ты со мной?

— Знаешь, Настя. — вмѣсто отвѣта началъ Ярославы — одного разу, когда я был» въ Парижѣ, пріѣхалъ въ Парижъ изъ Чехословакіи одинъ русскій лекторъ, не молодой уже человѣкъ, докторъ философіи. Я ходилъ на его лекціи. Онъ умно и прекрасно говорилъ. Ему ставили всевозможные вопросы, и онъ на все очень умно отвѣчалъ. Видно было, что онъ все знаетъ. И я очень завидовалъ ему. "Вотъ, — думаю себѣ, — счастливый человѣкъ. Хотя бы мнѣ знать половину того, что онъ знаетъ". Одного разу ночью я возвращался съ работы на квартиру одной улицей. Та улица славилась тѣмъ, что тамъ помѣщалось множество кабаковъ и публичныхъ домовъ. И вотъ тутъ то я встрѣтилъ того лектора, которому я завидовалъ, какъ онъ выходилъ, крадучись, точно злодѣй какой, изъ публичнаго дома. Ты не можешь представить себѣ, какое это произвело на меня. "Какъ это такъ? — думалъ я. — Человѣкъ, который знаетъ все, который знаетъ, какъ надо устроить міръ, чтобы всѣмъ людямъ жилось хорошо, а не знаетъ самаго необходимаго. не знаетъ, какъ устроить себѣ свою личную семейную жизнь. А вѣдь безъ семейнаго счастья не можетъ вообще быть никакого счастья у человѣка. Говорятъ, что на землѣ нѣтъ счастливаго человека. Но я все таки съ чистой совестью могу сказать, что я счастливъ. Я имѣю возможность жить честнымъ трудомъ и имѣю бескорыстную и беззаветную любовь.

А теперь пойдемъ домой. Настя, а то насъ тамъ съ вечерей ждутъ.

И Ярославъ съ Настей пошли домой, а за ними неслись звуки пѣсни, которую пѣла Ольга:

К о н е ц ъ.

В. И. ГАЛАЩУКЪ.

Торонто, Канада