ВЕЛИКІЙ НАРОДНЫЙ БУНТЪ ПРОТИВЪ
ПОЛЬСКИХЪ ПАНОВЪ
ВЪ ЮЖНОЙ РУСИ ХѴІІ СТ.

Въ половинѣ ХѴІІ столѣтія южно-русскіи земли, находившійся лодъ польскимъ владычествомъ, были сценой безпримѣрного по своему размаху бунта народныхъ массъ противъ пановъ. Подобного всенародного стихійного возстанія низшаго угнетенного класса противъ пановъ-угнетателей трудно встрѣтити въ исторіи другихъ народовъ, за исключеніемъ развѣ великой французской революціи и послѣдней русской. Но даже въ упомянутыхъ великихъ революціяхъ не было такого широкого и мгновенного стихійного взрыва на такой огромной территоріи, якъ въ великомъ бунтѣ Южной Руси противъ польской шляхты въ ХѴІІ столѣтіи. Тамъ революція развивалась, расширялась и углублялась постепенно, подъ руководствомъ одного центра, а тутъ сразу охватила всю землю и весь народъ.

Лидеромъ того бунта сдѣлался знаменитый Богданъ Хмельницкій. Былъ моментъ, что подъ его руководствомъ находились сотни тысячъ вооруженного народа, готового идти за нимъ на Варшаву и Краковъ и смести, якъ ураганъ, легкіи слой шляхты съ лица цѣлой Польши и освободити народныи селянскіи массы отъ вѣкового рабства. Но Богданъ Хмельницкій не понялъ всѣхъ возможностей, якіи открывались передъ нимъ, и онъ не зналъ, что дѣлати съ той огромной силой, якую далъ ему въ руки энтузіазмъ возставшихъ народныхъ массъ. Онъ потрясъ основами Польши, но не использовалъ тѣхъ силъ до конца. Разгромленная польская шляхта опомнилась отъ нанесенного ей удара, сорганизовала опять свои силы и обуздала народныи массы. Но Хмельницкій былъ сыномъ своего вѣка, и потому трудно судити его современному человѣку.

Самъ Богданъ Хмельницкій былъ изъ зажиточныхъ козаковъ. Ему принадлежалъ хуторъ Субботово, въ Чигиринскомъ староствѣ. Кромѣ того, онъ получилъ званіе войскового писаря у реестровыхъ козаковъ, состоявшихъ на королевскомъ жалованіи. Изъ-за хутора Субботово началась у него ссора съ польскимъ паномъ Чаплинскимъ, подстаростою Чигиринскимъ. Съ шайкою шляхтичей Чаплинскій наѣхалъ на слободы Хмельницкого и забралъ у него сбоже и скотъ, всѣхъ домашнихъ Хмельницкого заковалъ въ ланцухи, а и самого Хмельницкого держалъ четыре дня въ заключеніи. Таковы были въ то время порядки въ Польшѣ, что шляхта могла дѣлати, что хотѣла. Хмельницкій пробовалъ искати справедливости въ судѣ, но тѣмъ еще больше возбудилъ противъ себе Чаплинского. По приказу своего пана дворня Чаплинского схватила десятилѣтняго сына Хмельницкого и такъ его высѣкла розгами, что онъ скоро умеръ. Но и того было мало польскому шляхтичу, онъ преслѣдовалъ Хмельницкого на каждомъ шагу и грозилъ ему смертью. 

Хмельницькій ѣздилъ еще въ Варшаву къ самому королю съ жалобой на шляхту, притѣсявшую народъ, но въ Польшѣ и король былъ безсиленъ. Хмельницкій произвелъ отличное впечатлѣніе на короля, и въ слѣдующемъ году король назначилъ его гетманомъ и послалъ ему жалованье. Но то еще усилило вражду польскихъ пановъ на Украинѣ къ Хмельницкому. Гетманъ Конецпольскій рѣшилъ убити его и послалъ звати его на банкетъ. Хмельницкій на банкетъ къ польскому пану не поѣхалъ. Тогда гетманъ послалъ 20 вооруженныхъ людей привести Хмельницкого силой. Хмельницкій съ четырьмя козаками отбился отъ поляковъ, пять изъ нихъ убилъ на своемъ дворѣ, а остальныи убѣжали.

Послѣ того происшествія Хмельницкій понялъ, что оставатись ему на Украинѣ немыслимо. Онъ тотчасъ же ѵгаелъ тайно въ Запорожье. Тутъ онъ соединяетъ свою личную обиду съ обидой всего козачества и всего русского простонародья въ Польшѣ и рѣшаетъ поднята весь народъ противъ польскихъ пановъ. Отсюда онъ пишетъ грамоты къ разнымъ лицамъ. Въ письмѣ къ Ивану Барабошу, полковнику Черкасскому, Хмельницкій писалъ:

”Такъ якъ на многократныи мои совѣты и предложенія ваша милость не изволили склонится къ тому, чтобы по давнимъ грамотамъ королевскимъ, у васъ въ сохраненіи бывшимъ, просити короля и сенаторовъ о новой привилегіи на утвержденіе правъ и вольностей козацкихъ и малороссійскихъ и на удержаніе людскихъ обидъ и разореній, особенно же превращенія православныхъ церквей въ уніатскіи, то я, сожалѣя объ этомъ, и потерпѣвши безчестіе и разореніе отъ негодяя Чаплинского, долженъ былъ придумати средство, якъ бы забрати въ свои руки королевскіи привилегіи, валявшіися между платьемъ жены вашей, и съ ихъ помощью сдѣлати что-нибудь лучшее для погибающей Украины, выпросити ласку и милость у королевского величества, пановъ сенаторовъ и всей Рѣчи Посполитой. Утѣшаюсь тѣмъ, что Богъ помогъ мнѣ высвободити изъ вашей неволи и привести къ Запорожскому войску привилегіи королевскіи. А что ваша милость таилъ привилегіи, нужныи всему народу Малороссійскому, и для своихъ выгодъ не хотѣлъ просити королевской милости за нашихъ людей украинскихъ, плачущихъ отъ поляковъ, за это войско Запорожское считаетъ васъ годнымъ въ полковники не надъ людьми, а надъ овечками, либо свиньями.”

Якъ видно, Хмельницкій говоритъ еще якъ вѣрный подданный короля и думаетъ о томъ, чтобы получити отъ короля и пановъ сенаторовъ новыи привилегіи на утвержденіе правъ казацкихъ и ”малороссійскихъ.” Подъ правами ”малороссійскими” онъ, очевидно, понималъ не права народныхъ массъ, ”посполитыхъ людей,” или ”черни,” якъ ихъ называли въ то время, а политическіи права Украйны.

Въ подобномъ духѣ онъ писалъ къ польскому комиссару, Шембергу, поставленному надъ козаками, къ гетману коронному Потоцкому и другимъ. Но то былъ только хитрый маневръ, чтобы усыпити вниманіе польскихъ властей. Въ дѣйствительности онъ думалъ и совѣщался съ старшиною козацкою въ Запорожьи не о посылкѣ посольства въ Варшаву за новыми привилегіями, а о войнѣ. Изъ Сѣчи онъ поѣхалъ тайно въ Крымъ просити у татаръ помощи на поляковъ. Ханъ согласился помочи и послалъ съ Хмельницкимъ четырехтысячный отрядъ подъ командой мурзы Тугай-бея. Вернувшись на Запорожье, Хмельницкій объявилъ открыто всѣмъ козакамъ, что начинается война противъ поляковъ, и что ханъ будетъ за козаковъ. Войско Запорожское объявило Хмельницкого гетманомъ и выступило въ походъ.

Народъ по всей Украинѣ предчувствовалъ, что запорожцы приготовляютъ возстаніе, и всѣ стали готовити оружіе и съ напряженіемъ ожидали сигнала. Польскіи паны въ паникѣ кидали свои помѣстья и уходили обратно въ Польшу. Другіи слали призывы къ гетманамъ, благаючи ихъ о защитѣ. Еще за два мѣсяца до выступленія Хмельницкого коронный гетманъ Потоцкій былъ уже на Украинѣ съ войскомъ и оттуда писалъ королю тревожныи письма о положеніи. Онъ писалъ, что нѣтъ ни одной деревни, ни одного города, въ которомъ не раздавались бы призывы къ своеволію и где бы не умышляли на жизнь и имѣнье пановъ своихъ и державцевъ. Потоцкій посылалъ своихъ людей на Запорожье къ Хмельницкому и предложилъ ему вернутись назадъ въ Субботово, увѣряючи его, что и волосъ ему не упадетъ съ головы. Но Хмельницкій отказался уйти изъ Запорожья, и Потоцкій сообщалъ королю, что у него уже 3,000 сообщниковъ, и если онъ войдетъ съ ними въ Украину, тогда эти три тысячи быстро возрастутъ до 100,000.

Хмельницкій выступилъ изъ Запорожья 22 апрѣля 1648 г., но не съ 3,000 сообщниковъ, а съ 8,000 запорожскихъ козаковъ, къ которымъ скоро присоединился Тугай-бей со своими татарами. У Желтыхъ Водъ и у Корсуня польскіи войска были разбиты на голову, и оба гетманы попали въ плѣнъ и были отосланы къ хану въ Крымъ. Тѣ побѣды явились сигналомъ къ всеобщему возстанію народныхъ массъ по всей южной Руси. Польская армія на Украинѣ была разгромлена, и народъ кинулся расправлятись со своими угнетателями. Въ двѣ недѣли послѣ Корсунской битвы сенаторъ Кисель, по происхожденію русскій и православный, но по духу польскій патріотъ, писалъ къ архіепископу Гнѣзненскому:

”Рабы теперь господствуютъ надъ нами. Измѣнникъ учреждаетъ новое княжество. Несчастныи братія наши, среди внезапной опасности, кидаючи родину, домы и другіи цѣнныи предметы, бѣгутъ во внутренность державы. Безумная чернь, обольщенная тѣмъ, что Хмельницкій щадитъ ю, уничтожаючи огнемъ и мечемъ одно шляхетское сословіе, отворяетъ города, замки и вступаетъ въ его подданство. Я первый, хотя въ отечествѣ послѣдній, потерялъ за Днѣпромъ сто тысячъ доходу, едва имѣю отъ десяти до двадцати тысячъ, да и то одинъ Богъ знаетъ, чи не завладѣетъ и этимъ непріятель. Много и другихъ мнѣ подобныхъ. Мы будемъ нищими.”

Кисель объясняетъ затѣмъ, откуда пришла ”эта бѣда,” и жалуется, что его умныхъ совѣтовъ не слушали раньше, пока можно было предотвратити бѣду:

”Видячи, что козаки, угнетенныи болѣе простыхъ холоповъ и ненавидимыи, ушедши на Запорожье, составляютъ заговоръ, я всѣми силами убѣждалъ пана кастеляна Краковского не глядати одного козака по Днѣпровскимъ потокамъ, а лучше всѣхъ казаковъ удерживати въ повиновеніи и, допускаючи для нихъ исключеніе изъ законовъ, якъ-нибудь приласкати ихъ.”

Кисель умно совѣтовалъ. Если бы козаки были приласканы, то не возстали бы, а безъ козаковъ у простого народа не было бы лидеровъ. Но теперь было поздно плакати о своихъ ошибкахъ..

Послѣ Корсунской побѣды Хмельницкій розослалъ универсалы по всей южной Руси съ призывомъ къ возстанію. Заволновался повсюду русскій народъ. Поднимались селяне-холопы, шли въ козаки и избивали безъ милосердія шляхту, жидовъ и католическое духовенство. Возставшіи селяне объединялись въ шайки и подъ начальствомъ своихъ вождей топили въ крови свою ненавистъ къ панамъ. Къ увеличенію хаоса разнеслась вѣсть о смерти короля Владислава. Польша была теперь безъ войска, безъ гетмановъ и безъ короля.

Скоро послѣ смерти короля Хмельницкій послалъ грамоту царю, извѣщающую о Желтоводской и Корсунской побѣдахъ надъ поляками и о смерти короля. Въ той грамотѣ онъ писалъ, между прочимъ слѣдующее: ”Думаемъ, что смерть приключилась отъ тѣхъ же безбожныхъ непріятелей его и нашихъ, которыхъ много королями въ Землѣ нашей; желали бы себѣ самодержца государя такого въ своей землѣ, якъ ваша царская велеможность православный христіанскій царь. Если бъ ваше царское величество немедленно на государство то наступили, то мы со всѣмъ войскомъ Запорожскимъ услужити вашей царской велеможности готовы.”

Въ то же время Хмельницкій послалъ своихъ делегатовъ въ Варшаву, чтобы попробовали, якъ отнесутся теперь къ нему польскіи паны. Притворившись, что онъ еще не знаетъ о смерти короля, Хмельницкій въ письмѣ къ нему предложилъ свои жалобы и свои условія мира. Тѣ жалобы и условія были слѣдующіи:

1) паны обходятся съ нами, людьми войсковыми, хуже чѣмъ съ невольниками;

2) хутора, луга, мельницы и все, что имъ полюбится въ домахъ у козаковъ, берутъ насильно, мучатъ, убиваютъ;

3) берутъ десятину и поволовщину;

4) старыхъ козацкихъ женъ и отцовъ, хотя бы сынъ находился на службѣ, облагаютъ чиншемъ, якъ и другихъ селянъ;

5) козацкихъ женъ, тотчасъ по смерти козаковъ, заставляютъ безъ милости робити наравнѣ съ мѣщанами;

6) паны полковники насъ не защищаютъ, а еще помогаютъ обижати насъ; вещи наши и пожитки, подъ видомъ торга, берутъ за половину цѣны;

7) жолнерская челядь забираетъ у козаковъ воловъ, скотъ и всякіи пожитки;

8) на Запорожьи и на Днѣпрѣ не даютъ промышляти, ни звѣрей, ни рыбы ловити, и съ головы каждого козака берутъ по лисицѣ; если же не поймаетъ козакъ лисицы, то отбираютъ самопалы; панамъ полковникамъ подводы даемъ, или вмѣсто подводъ платимъ деньгами;

9) военную добычу и даже молодыхъ татаръ паны полковники отнимаютъ у козаковъ;

10) нашедши якую-нибудь причину, тотчасъ сажаютъ козака въ тюрьму, и гдѣ чуютъ взятку — не выпустятъ, пока не получатъ доброго выкупу;

11) была воля королевская, чтобъ мы шли на море и на челны выданы намъ деньги, а къ Запорожскому войску предполагалось додати еще 6,000, но старшіи наши не позволили, чтобъ войско наше состояло изъ 12,000, хотя мы обѣщаемъ и кланяемся, что сверхъ того числа принимати людей въ войско не будемъ;

12) чтобъ заслуженное жалованье, которого мы не получали въ теченіе пяти лѣтъ, было сполна отправлено къ намъ вмѣстѣ съ комиссіею;

13) просимъ о духовенствѣ древней религіи Греческой, чтобъ оно оставалось неприкосновеннымъ; чтобъ церкви, отданныи уніатамъ, опять оставались при своихъ стародавнихъ правахъ.

Изъ тѣхъ пунктовъ видно, за что Хмельницкій поднялъ возстаніе противъ Польши. Объ охранѣ простого народа, черни, нѣтъ и слова въ его пунктахъ. Все время говоритъ о правахъ и привилегіяхъ козацкого войска и козаковъ, которыхъ притѣсняютъ съ одной стороны польскіи паны, а съ другой свои полковники. Возстаніе Хмельницкого поднималось будто-бы въ защитѣ православной вѣры, но о духовенствѣ православной вѣры и о церкви говорится только немного въ послѣднемъ пунктѣ. Хмельницкій поднималъ противъ Польши весь народъ, не только козаковъ, но и народныи массы, хлоповъ, однако хлопы должны были только помочи козакамъ укрѣпити свои права и привилегіи, а потомъ самъ Хмельницкій загналъ бы ихъ обратно въ ярмо панщины.

Польскіи паны въ Варшавѣ были напуганы до смерти побѣдами Хмельницкого и возстаніемъ всего народа на русскихъ земляхъ. Временное правительство дало слѣдующій отвѣтъ посланцамъ Хмельницкого: ”Не треба и объясняти вамъ совершенного вами преступленія; хотя Рѣчь-Посполитая могла бы отомстити вамъ, но мы, не желаючи больше пролитія крови христіанской, снисходя на вашу нижайшую и покорную просьбу, согласились назначити комиссаровъ, людей знатныхъ, которыи объявятъ вамъ дальнѣйшую волю Рѣчи-Посполитой. Рѣчь-Посполитая не откажетъ вамъ въ прошеніи, но требуетъ, чтобы вы якъ можно скорѣе освободили всѣхъ плѣнныхъ, дѣятельно преслѣдовали предводителей разбойничьихъ шаекъ, которыи теперь собираются въ разныхъ мѣстахъ и нападаютъ на шляхетскіи домы, и чтобъ прервали всякую связь съ невѣрными.”

Такъ начались мирныи переговоры между польской шляхтой и козаками. Поляки назначили комиссаровъ для переговоровъ съ Хмельницкимъ съ извѣстнымъ Киселемъ во главѣ. По происхожденію онъ былъ русскій и православный, и ссылаючись на то, онъ въ письмѣ къ Хмельницкому писалъ: ”Вамъ и всему войску хорошо извѣстно, что я одинъ изъ христіанъ народа Русского служу сенаторомъ въ коронѣ Польской, ношу на раменахъ своихъ и св. Церкви и древности наши, и ненарушимо сохранилъ свою вѣру до сѣдыхъ волосъ, и сохраню, дастъ Богъ, до смерти . . . Поэтому ваша милость со всѣмъ запорожскимъ войскомъ можетъ совершенно положиться на меня, и я усердно прошу вашу милость имѣть ко мнѣ довѣріе.”

Между тѣмъ, хотя Хмельницкій съ козацкимъ войскомъ стоялъ на одномъ мѣстѣ, оставивши въ покоѣ беззащитную Польшу, валявшуюся у его ногъ, то и безъ него кровь лилась потоками по всей восточной и юго-восточной части Польши. Хлопскіи загоны не думали о мирѣ съ Польшей, а рѣзали польскихъ пановъ, на которыхъ только могли наложити руку. Изъ польскихъ вельможъ только одинъ воевода Русскій, князь Іеремія Вишневецкій, не потерялъ головы, а собралъ войско и производилъ ужасныи опустошенія. Людей мучилъ, отсѣкалъ головы, сажалъ на колъ, просверливалъ очи. Онъ говорилъ своимъ солдатамъ: ”Мучьте ихъ такъ, чтобы они чувствовали, что умираютъ.”

Владиславъ Доминикъ, князь Острожскій, назначенный главнымъ воеводою въ Украину, писалъ архіепископу-примасу въ Варшаву: ”Къ чему обманывати Рѣчь-Посполитую ложною надеждою, когда въ отчаянныхъ обстоятельствахъ ежедневно прибавляются новы бѣдствія? Я не могъ устояти подъ Константиновымъ, потому что сила непріятельская неслыханна. Теперь увѣдомляю, что уже пахнетъ конечнею гибелью.”

Въ то же самое время другой польскій панъ, графъ Тышкевичъ, воевода Кіевскій, писалъ: ”Каждый хлопъ есть нашъ непріятель. Простой народъ думаетъ, что ему дозволено все противъ всѣхъ, даже противъ самого Бora. Длятого остается одно средство къ прекращенію своеволія — показати непріятелю саблю. Лучше намъ отпоясати саблю, чѣмъ терпѣти такое поруганіе отъ собственныхъ хлоповъ.”

Наконецъ дѣйствительно поляки показали еще разъ непріятелю саблю. Хмельницкій, раздраженный тѣмъ, что польская армія князя Острожского, несмотря на разговоры Киселя о мирѣ, продвигается все дальше въ Украйну, выступилъ въ походъ съ главными козацкими силами. Подъ Пилявцами поляки потерпѣли страшное пораженіе. Польская шляхта бросила богатый обозъ въ пользу козаковъ, а сама удирала въ паникѣ въ глубь Польши. Хмельницкій занялъ безъ сопротивленія Константиновъ и Збаражъ. Козаки кричали: ”Веди на Ляховъ!” т. е. въ глубь коренной Польши. Но Хмельницкій не хотѣлъ разгрома Польши, онъ думалъ о мирѣ. Чтобы исполнити волю войска, онъ повелъ своихъ козаковъ къ Львову, но не взялъ его, а отступилъ, получивши огромный окупъ. Отсюда подступилъ подъ Замостье, откуда опять послалъ письмо къ сенату въ Варшаву съ предложеніемъ миритися. Въ письмѣ онъ требовалъ, чтобы паны Конецпольскій и князь Вишневскій были объявлены главными виновниками всѣхъ бѣдъ и наказаны.

То былъ рѣшающій моментъ въ возстаніи Хмельницкого и въ исторіи Южной Руси. Судьба дала въ руки Хмельницкого огромныи силы, и онъ могъ произвести полный переворотъ въ жизни русского народа. Если бы онъ съумѣлъ въ то время превратитися въ лидера не только козаковъ, но народныхъ массъ, всего приниженного простого народа, и всѣхъ принялъ подъ свои знамена, то Польша, опиравшаяся только на свою шляхту, а не на народныи массы, не была бы въ состояніи покорити обратно русскихъ земель. Татары обезпечили ему первыи побѣды надъ регулярными польскими войсками и помогли ему очистити русскіи земли отъ польской шляхты. Но дальнѣйшій и окончательный успѣхъ могли обезпечити ему только освобожденныи народныи массы, селянство. Если бы Хмельницкій убѣдилъ своихъ полковниковъ, что селянъ и весь посполитый народъ нужно освободити и сравняти въ правахъ съ высшими классами народа, тогда армія Хмельницкого получила бы неисчерпаемый резервуаръ новыхъ рекрутовъ. Другими словами, если бы принялъ весь народъ въ козаки, и всѣхъ вооружилъ, то не было такой силы въ свѣтѣ, которая покорила бы тотъ народъ и запрягла его обратно въ панское ярмо.

Но Хмельницкій не доросъ до той роли, а впрочемъ и трудно требовати подобныхъ взглядовъ отъ человѣка 17 столѣтія. Для него, якъ и для шляхты, народъ былъ только чернью, которую можно использовати временно противъ поляковъ, но которая никогда не можетъ сравнятись въ правахъ съ лучшими людьми и съ самими козаками.

Польское правительство понимало прекрасно, что причина неслыханного успѣха возстанія Хмельницкого заключалась въ его союзѣ съ простымъ народомъ. На Украинѣ и въ другихъ частяхъ Польши, заселенныхъ русскимъ народомъ, поднялась ”вся чернь,” и поляки почувствовали, что тутъ ”пахнетъ конечною гибелью.” Всѣ усилія польского правительства были направлены теперь къ тому, чтобы разорвати тотъ союзи Хмельницкого съ чернью. Поляки понимали, что самого Хмельницкого съ его козацкимъ войскомъ они раздавятъ, если его оставитъ ”чернь.”

А разрывъ съ ”чернью” пришелъ скоро. Уже въ то время, послѣ побѣды подъ Пилявцами, возставшіи селяне были въ очахъ Хмельницкого бунтовщиками, которыхъ онъ самъ былъ готовъ усмиряти, если бы только было заключено перемиріе съ поляками. Когда сельскій народъ и мѣщане громили поляковъ и прочищали дорогу войску козацкому въ глубь Польши, Хмельницкій посылалъ униженныи просьбы новому польскому королю, увѣряючи его въ своихъ вѣрноподданическихъ чувствахъ и клялся всѣми святыми, что только нарушеніе козацкихъ привилегій заставило его возстати противъ Рѣчи Посполитой. Хмельницкій, якъ и другіи люди его вѣка, не могъ представити себѣ козаковъ безъ короля.

Новый король послалъ Хмельницкому гетманскую булаву и обѣщалъ испонити всѣ его требованія, но со своей стороны требовалъ, чтобы Хмельницкій отослалъ татаръ и распустилъ чернь. Хмельницкій вернулся изъ похода. Оставивши Галичину и другіи западно-русскіи земли на произволъ польской шляхты, Хмельницкій съ козаками устроилъ торжественный въѣздъ въ Кіевъ. Около него ѣхали полковники въ золотѣ и серебрѣ, добытомъ у поляковъ. Несли польскіи хоругви и другую военную добычу. Городъ встрѣчалъ восторженно своего освободителя, духовенство называло его Моисеемъ Русской вѣры. Богданъ Хмельницкій молился усердно и раздавалъ дары по церквамъ изъ богатой добычи, забранной у поляковъ, и въ то же время приглашалъ къ себѣ всякихъ ворожбитовъ, чтобы ворожили ему будущую судьбу. Тутъ появились и посланники другихъ державъ для переговоровъ съ побѣдителемъ Польши. Все то вскружило голову Хмельницкому. Такой славы и такого могущества бывшій войсковый писарь не ожидалъ никогда въ своей жизни. На радостяхъ и въ честь побѣды Хмельницкій началъ пити со своими полковниками. День и ночь шли веселыи пиршества съ попойкой и раздавались пьяныи пѣсни.

Между тѣмъ пріѣхали и польскіи комиссары, посланныи новымъ королемъ Яномъ Казиміромъ съ гетманской булавой для Хмельницкого и для переговоровъ съ нимъ. Во главѣ польской делегаціи былъ опять Кисель. Начались церемоніи, обѣды и переговоры. Для поляковъ главнымъ вопросомъ было усмиреніе возставшаго простого народа. Кисель сталъ объясняти Хмельницкому, что король прощаем его, позволяетъ увеличити число реестровыхъ козаковъ, даетъ свободу православной религіи и возстановляетъ прежніи права и привилегіи козацкого войска, но зато Хмельницкій долженъ показати себе благодарнымъ королю, старатися о прекращеніи смуты въ Польшѣ, не принимати селянъ подъ свое покровительство, а потребовати отъ нихъ повиновенія законнымъ землевладѣльцамъ. ”Пусть селяне орютъ землю, а козаки воюютъ,” говорилъ Кисель Хмельницкому.

Хмельницкій колебался и не зналъ, на что рѣшитися. То принималъ польскіи условія, то грозилъ комиссарамъ, что всю Польшу покоритъ. Однажды во время бесѣды съ польскими комиссарами онъ, между прочимъ, обратился къ нимъ со слѣдующей угрозой:

”Теперь уже не время толковати съ вами. Мнѣ удалось сдѣлати то, о чемъ и не мыслилъ, покажу потомъ и то, что замыслилъ. Выбью изъ польской неволи народъ Русскій весь. Сперва воевалъ я за свою обиду, теперь стану воевати за вѣру православную нашу. Вся чернь, которая ея держится, по Люблинъ, по Краковъ, поможетъ мнѣ въ этомъ, и я чернь не выдамъ, чтобы вы, задавивши селянство, и на козаковъ не ударили. Буду мати двѣсти-триста тысячъ своихъ, всю Орду, а рядомъ со мною Тугай-Бей, братъ мой, душа моя, единственный соколъ на свѣтѣ. За границу войною не пойду, саблю на турокъ и татаръ не подниму: будетъ съ мене Украины, Подолья, Волыни, довольно добра въ землѣ и княжествѣ моемъ по Львовъ, Холмъ и Галичъ. А ставши надъ Вислой скажу остальнымъ ляхамъ: сидите, молчите, ляхи! Дуковъ и князей туда загоню, а если и за Вислой кричати будутъ, найду и тамъ. Не останется ни одного князя, ни одного шляхтича на Украйнѣ, а который захочетъ съ нами хлѣбъ ѣсти, пусть будетъ послушенъ войску Запорожскому, а на короля не брыкаетъ.” 

Такъ говорилъ Хмельницкій, коли хотѣлъ настрашити польскихъ комиссаровъ, но самъ въ то серьезно не вѣрилъ. Миръ не былъ заключенъ, а только временное перемиріе, и польскіи комиссары вернулись въ Польшу. На веснѣ Хмельницкій обѣщалъ собрати войско козацкое и вмѣстѣ со старшиной посовѣтоватися относительно условій мира съ Польшей.

Но въ миръ никто не вѣрилъ ни на Украйнѣ ни въ Польшѣ. Впрочемъ, война продолжалась и въ то время, когда комиссары вели переговоры съ Хмельницкимъ. Не воевали главныи козацкіи силы, отведенныи на отдыхъ, но возставшій народъ не прекращалъ борьбы. Возстаніе ширилось все дальше, бо народъ не клалъ оружія, а защищалъ всѣми способами свою свободу.

Польскіи комиссары, возвращаючись въ Польшу, имѣли возможность наглядно убѣдитись, что мира не можетъ быти, бо народъ не думалъ возвращатись въ панское ярмо. Одинъ изъ комиссаровъ писалъ изъ Бѣлгородка: ”Треба вамъ знати, что чернь вооружается, увлекаючись свободою отъ работъ, податковъ, и хочетъ навѣки избавитися отъ пановъ. Въ всѣхъ городахъ и селахъ Хмельницкій набираетъ козаковъ, а нежелающихъ хватаютъ насильно, быотъ, топятъ, грабятъ; гораздо большая половина желаетъ покоя и молитъ Бога объ отмщеніи Хмельникому за своеволіе.”

Но тѣ послѣдніи слова комиссара о желаніи мира въ народныхъ массахъ были невѣрны. Сами поляки доносили изъ Волыни, что ”чернь дотого разсвирѣпѣла, что рѣшилась или истребити шляхту, или сама погибнути.” Одинъ очевидець писалъ: ”У Хмельницкого было безчисленное войско, потому что въ многихъ полкахъ было козачества больше 20,000, что село-то сотникъ, а въ иной сотнѣ человѣкъ до тысячи народа. Все, что было живо, поднялось въ козачество. Не легко было найти въ селахъ семью, изъ которой кто-нибудь не пошелъ бы на войну: если отецъ не могъ идти, то посылалъ сына или паробка, а въ многихъ семьяхъ всѣ взрослыи мужчины пошли, оставивши только одного дома. Все то дѣлалось потому, что прошлого года очень обогатились грабежемъ имѣній шляхетскихъ и жидовскихъ.

На веснѣ война началась опять. Хмельницкій съ ханомъ осадили польское войско въ Збаражѣ, а потомъ окружили со всѣхъ сторонъ подъ Зборовомъ самого короля Яна Казиміра, шедшаго съ войскомъ на помощь полякамъ въ Збаражѣ. Тутъ въ критическій моментъ королю удалось перетягнути на свою сторону хана. Хмельницкій не рѣшился продолжати войны безъ татарской помощи и заключилъ съ королемъ знаменитый Зборовскій договоръ, въ которомъ отказался отъ союза съ простымъ народомъ. Выговорилъ себѣ 40,000 человѣкъ войска запорожского, а ”чернь” должна была вернутись въ шляхетское ярмо.

Такъ закончился первый періодъ возстанія Хмельницкого. До сихъ поръ оно имѣло характеръ народной селянско-мѣщанско-козацкой революціи, а послѣ Зборовского договора пойдутъ уже чисто козацкіи возстанія. 

Самъ Хмельницкій долженъ былъ теперь усмиряти хлопскіи бунты, бо за утвержденіе королемъ козацкихъ вольностей, козаки согласились не только давати отпоръ всякому пограничному непріятелю, но и усмиряти, вмѣстѣ съ короннымъ войскомъ, ”всяческіи бунты,” т. е. помогати панамъ обращати обратно въ панское ярмо только что завоевавшихъ себѣ свободу хлоповъ. До сихъ поръ сохранилось нѣсколько универсаловъ Хмельницкого, въ которыхъ онъ предписывалъ, чтобы ”подданный” и ”нереестровыи” (т. е. козаки, не записанныи въ новыи реестры козацкого войска) ”панамъ своимъ были послушны, якъ и прежде, и ніякихъ бунтовъ и своевольныхъ поступковъ не учиняли.” Универсалъ грозилъ смертной казнью хлопамъ, которыи вздумали бы дѣлати кривды своимъ панамъ.

Послѣ разрыва съ народными массами козаки не могли побѣдити Польши. Хмельницкій принужденъ былъ обращатись за помощью къ сосѣднимъ государствамъ и наконецъ подчинился московскому Царю.

Такъ въ крови было потоплено великое хлопское возстаніе противъ пановъ въ Южной Руси въ 17-омъ столѣтіи. Если бы Хмельницкій съ козаками могли поднятись выше своихъ сословныхъ привилегій, и если бы не выдали простого народа обратно въ панское ярмо, то исторія Восточной Европы имѣла бы совершенно другое развитіе. Но ни Хмельницкій ни козаки не были подготовлены къ такой роли. Впрочемъ, то былъ 17-ый вѣкъ съ его религіозными предразсудками, съ народной темнотой и экономической отсталостью, и хлопское возстаніе въ подобныхъ условіяхъ было обречено на неудачу съ самого начала, подобно якъ и возстаніе нѣмецкихъ крестьянъ въ первой половинѣ 16-го столѣтія.