ТЕБѢ, О МАТЬ МОЯ!

Ужъ нѣтъ Тебя, о мать моя!
За правду это почитаю,
Но, Боже мой, я самъ не знаю
Зачѣмъ тому не вѣрю я.

Когда Тебѣ послѣдній разъ
Сквозь слезъ «прощай» я говорилъ,
Еще тогда Твой нѣжный гласъ
Меня ласкалъ и голубилъ.

Талергофъ, 2-ХІІ 1914.

*_**      *_**      *_**

Тотъ другъ, подруга для меня,
Кто вмѣстѣ здѣсь со мной въ неволѣ
Терпитъ всѣ муки, долю дня,
Милѣй цвѣтка онъ въ свѣтломъ полѣ,
Что тамъ въ отчизнѣ дорогой
Растетъ ужъ раннею весной.

Талергофъ, 1914.

Пройдутъ и цѣпь, и штыкъ, и муки,
И время съ родиной разлуки,
Пройдутъ неволи дни, изгнанья.
Въ тѣ дни всеобщаго свиданья
Останется лишь память намъ
Да месть въ душѣ къ лютымъ врагамъ.

ДРУГУ О. И. 3-КУ.

Мой другъ, зачѣмъ Ты неспокоенъ,
Зачѣмъ разстроенный такой,
Какъ будто, молодой Ты воинъ,
Въ тревогѣ ждешь на первый бой.
Я знаю, что оставилъ Ты
Въ родной далекой сторопѣ
Свои любимыя мечты
На покровительство веснѣ. .
Не бойся, не увянетъ цвѣтъ,
Что глубоко въ душѣ своей
Ты таишь отъ трехъ долгихъ лѣтъ.
О, не горюй мой другъ въ неволѣ,
Души тоскою не терзай,
Когда очутишься на волѣ,
Когда возвратишься въ свой край.
Тогда, мой другъ, Ты счастливъ будешь.
Твои всѣ сбудутся желанья;
Тогда, быть можетъ, позабудешь
Друзей недоли и изгнанья.
Но помни, что межъ ними былъ
Одинъ, который полюбилъ
Тебя безграничной любовью
Огнемъ души и тѣла кровью.

Талергофъ, 1914.

ПАМЯТИ О. САНДОВИЧА

Ты палъ отъ пули смертоносной
Крови жаждущаго врага,
Въ тюрьмѣ испачканной, несносной,
Прошая жизни берега
Съ спокойнымъ и смиреннымъ взоромъ,
Накрытъ вѣнкомъ терновымъ славы,
Хотя безстыднымъ приговоромъ
Названъ измѣнникомъ державы..
Ты за враговъ молился Богу,
Тебя ковавшихъ кайданами;
Ты жизни все стелилъ дорогу
Одними честными мыслями;
Тебя шпіономъ врагъ назвалъ
И вѣрно, можетъ быть, сказалъ;
Вѣдь не аршинную любовь
Ты чувствовалъ для всѣхъ людей,
Ты жертвовалъ и трудъ, и кровь,
Для бѣдной Родины своей.

*_**      *_**      *_**

Тамъ колодники идутъ,
Что въ отчаянной тревогѣ
Всѣхъ людей да міръ кленутъ.
Глянь-ка, глянь-ка, тамъ жандармы
Двадцать шесть сковали рукъ;
Ихъ владѣтелей въ казармы
Всѣхъ ведутъ для тяжкихъ мукъ.
Хватить мѣста по острогамъ
И тюрьмамъ для всѣхъ людей,
Въ день и въ ночь по всѣмъ дорогамъ
Раздается звонъ цѣпей.

*_**      *_**      *_**

НАВОЖДЕНЬЕ

Красой природы наслаждаясь,
Смотря на солнечный закатъ,
Какъ бы своихъ людей чуждаясь,
Межъ нашихъ полотняныхъ хатъ
Стоялъ я грустенъ, одинокъ
Въ душѣ отъ счастья думъ далекъ.
Кругомъ такъ тихо, какъ въ Могилѣ. . .
Увы! какъ жаль, что я не въ силѣ
Красы природы передатъ,
Друзья возлюбленные, вамъ;
Какъ бы хотѣлъ я погулять
По этимъ горамъ и лѣсамъ,
Что предо мною недалеко
Ростутъ роскошно и высоко!
О, какъ хотѣлъ бы съ вершины
Высокихъ этихъ чудныхъ горъ
На родину направить взоръ,
Куда несутъ меня всѣ сны.
На высотѣ альпебскихъ скалъ
Желалъ бы я ногой стоять,
Чтобъ могъ отчизну всю обнять
Глазами, чтобы мнѣ предсталь
Красивый видъ родной природы,
Поля, лѣса межъ горъ проходы.

*      *
*      *

Ужъ солнце, чѣмъ разъ то краснѣе,
За черный лѣсъ скрывается,
И съ нами, чѣмъ разъ то грустнѣе,
На цѣлу ночь прощается.
Помежъ деревьевъ здѣсь и тамъ
Оно лучи прощанья намъ
На сонъ грядущій посылаетъ.
Еще верхъ лѣса освѣщаетъ,
Еще не хочетъ уступать.
Но вдругъ скрылось. Его ужъ нѣтъ.
И ужъ ночь тиха завладѣла,
А я боясь, чтобы позтомъ
Меня назвать не захотѣла
Дѣвица, или кто нибудь,
Пошелъ сейчасъ, въ мгновеньи этомъ
Въ баракъ нашъ пыльный отдохнуть.

*      *      *      *
*      *      *      *

Друзья, быть можетъ, вы хотѣли,
Чтобъ жизнь людей по вечерамъ
Въ баракѣ передалъ я вамъ,
Но мнѣ ужъ такъ опротивѣли
Разсказы долгихъ вечеровъ,
Что, вѣрьте, я скорѣй готовь
Прилечь на смрадную кровать
И горькимъ снамъ себя отдать.

Хотя кругомъ былъ крикъ и гулъ.
О, какъ хорошій, чудный сонъ
Меня плѣнилъ и колыхалъ.
Вдругъ слышу вздохъ, тяжелый стонъ.
Когда, раскрывъ глаза, я всталъ,
Услышалъ сильный, громкій крикъ,
А тѣломъ потрясла мной дрожь,
Какъ будьто ужъ я умиралъ.
Одинъ, хворавшій все мужикъ,
Подрѣзавъ горло, поднялъ ножъ
Въ рукѣ дрожащей, а кругомъ
Него сосѣди, и лѣкарь
Ему измѣриваетъ жаръ.
Крестьянинъ тотъ былъ мнѣ внакомъ;
(Вѣдь онъ съ моихъ родныхъ сторонъ),
Зачѣмъ хотѣлъ себя добить?
Быть можетъ въ лихорадкѣ онъ
Узрѣлъ позоръ жены своей
И не хотѣлъ уже дожить
До тѣхъ несчастныхъ, горькихъ дней,
Когда она его встрѣчая,
Съ улыбкой ясной на устахъ,
Обманчивый свой броситъ взоръ
Въ глаза ему, совсѣмъ не зная,
Что видѣлъ онъ въ тревожныхъ снахъ,
Какъ на яву, ея позоръ.
Иль можетъ быть ... и мысль ужасна
Зародилась въ душѣ моей,
Но вѣрить не хочу я ей,
Чтобъ не судить его напрасно.

*_**      *_**      *_**

Прошло немного дней потомъ
И онъ уже покрѣпче сталъ,
Но все еще шепталъ тишкомъ
И на соломѣ все лежалъ,
А ночью иногда бредилъ,
Сквовь сонъ что-то вслухъ говорилъ.
Однако этихъ словъ значенья
Никто понять тогда не могъ.
О чемъ имѣлъ онъ сновидѣнья?
И гдѣ причина тѣхъ тревогъ?
Однажды въ ясный день, когда
Народъ ушелъ гулять на дворъ,
Съ больнымъ началъ я разговоръ.
Но, къ сожалѣнію, какъ всегда
Смотрѣлъ онъ тупо на меня.
Я сталъ разсказывать ему
О родинѣ, селѣ, неволѣ
И нашей такъ печальной долѣ.
А такъ подсѣвъ тѣснѣй къ нему,
Просилъ его мнѣ передать
Что привело его сюда
Въ юдоль позора и стыда,
Чтобъ руку на себя поднять.
И диво, онъ вдругъ оживился,
Взглянулъ печально мнѣ въ глаза
И въ эти озвался слова:
„Я былъ начальнымъ головой
Въ одномъ изъ селъ Карпатскихъ горъ,
И дружно жилъ, безъ всякихъ ссоръ,
Среди крестянъ съ дѣтьми, съ женой.
И былъ народомъ я любимъ. . . .
За то въ тюрьму ихъ посадилъ,
Приготовилъ могилы имъ,
Себя на вѣки погубилъ.
Сегодня вижу я себя
Межъ черныхъ душъ на свѣтѣ томъ
Терплю мученья нынѣ я,
Какъ жаренный живымъ огнемъ.
Однажды въ ясну полуночь
Ко мнѣ жандарма три пришли;
Тогда не могъ я превозмочь
Себя. Слова какъ ядъ плыли
Изъ усть моихъ. И много днесь
Невинныхъ сосѣдей моихъ
Въ мученіяхъ томится здѣсь
Голодныхъ, бѣдныхъ и нагихъ.
Теперь я вьюсь предсмертно въ прахѣ
Не въ силѣ этого понять,
Какъ вмѣстѣ здѣсь могу страдатъ
Съ людьми готовыми на плахѣ
Безъ страха головы сложитъ.
Я не могу съ ними здѣсь жить;
Мнѣ кажется, что мой сосѣдъ,
Прошедшій столько разныхъ бѣдъ,
Вотъ этотъ съ правой стороны,
Что такъ всегда спокойно спитъ,
Далекъ такъ отъ меня, какъ сны
Отъ правды, иль какъ горы щитъ
Высокъ отъ своего подножья.
Надъ нимъ любовь сіяетъ Божья,
Онъ чистъ, не знаетъ, что обманъ
Я въ черной книгѣ записанъ.
Я клеветалъ, но тѣмъ не спасъ
Себя, чтобы не сидѣть въ острогѣ,
И незадолго тарантасъ
За ними по крутой дорогѣ
Съ гремотой ѣхалъ на поталу
Со мной къ ближайшему вокзалу.
Потомъ въ безсолнечной тюрьмѣ
Недѣль нѣсколько просидѣвъ,
Скучая въ горестной тоскѣ,
Скрывая въ сердцѣ боль и гнѣвъ,
Въ проклятый Талергофъ попалъ,
Гдѣ я душевныя мученья
Терплю, какихъ никто не можетъ
Изъ васъ понять. О, если-бъ зналъ
Ты, что за страшны сновидѣнья
Меня терзаютъ, какъ тревожитъ
Меня все смерть, весь день и ночь,
Но я не могу ея превозмочь.
Смотри, мой другъ, не видишь ли,”
— Онъ тихимъ шепотомъ молвить:
„Военный собрался тамъ судъ.
Вотъ въ залъ солдаты привели
Четырехъ ... О, какъ онъ смотритъ,
Въ кайданы тяжкія закутъ,
Въ глаза судьей неустрашимо,
На ихъ вопросы отвѣчая
Съ презрѣніемъ большимъ помимо
Ихъ строгихъ лицъ. О, мать родная,
Какъ бьютъ на улицѣ евреи,
Бросаютъ камни прямо въ нихъ;
Кричатъ поляки, люты змѣи:
“Na hak z zdrajcami, wieszać ich”
Вотъ ѣдутъ въ Талергофъ ко мнѣ.”

„Что это, — думаю, — во снѣ
Онъ говоритъ, иль въ навожденьи?”
Гляжу, какъ быстро перемѣна
Случилась съ нимъ въ одномъ мгновеньи,
Какъ страшный, грозный видъ лица.
Подноситъ руки, на колѣни
Упавъ, благаетъ онъ Творца:
„О Ты, природы Сотворитель,
Внемли моимъ къ Тебѣ моленьямъ,
Вселенной мудрый управитель,
Поставь предѣлъ «его» мученьямъ.
Лежить «онъ» боленъ на соломѣ
И шепчетъ что-то въ лихорадкѣ
О собственномъ въ деревнѣ домѣ,
О дѣткахъ и сосѣдской хаткѣ.
О, какъ ужасно «онъ» страдаетъ,
Какъ блѣдъ и сухъ . . . вотъ, ужъ конецъ,
О, Ты, убей меня, Творецъ,
Не дожидайся . . . «онъ» умираетъ,
А я, убійца, - я живу.
Творецъ, Ты глухъ на всѣ мученья,
Раба заблудшаго моленья!
Меня не хочешь? . . . Такъ сорву
Съ Тобой связь, - себя отдамъ
Нечистымъ силамъ въ руки самъ.
Онѣ помогутъ мнѣ помстить
Всѣ дѣянія германъ.
Я не боюсь ужъ ихъ кайданъ.
Мнѣ Бога, говорятъ, молить.
О, нѣтъ! Я ужъ нечистый духъ,
На голосъ всѣхъ людей сталъ глухъ.
Прощай, мой другъ, во вѣкъ прощай!
Я вижу, какъ тебя несутъ
Въ могилу, тамъ подъ чорный лѣсъ.
Спокоенъ ты ... ты внидешь въ рай.
Тебя тамъ ангеломъ зовутъ,
А я презрѣнный, грѣшный бѣсъ!
Прочь отъ меня! Не говори!
Не слушаю. . . . О, не смотри
Такъ страшнымъ взоромъ на меня . . .
Луга, геленыя поля,
И вы, вѣтвистые лѣса,
Страны моей родной краса,
О, развѣ никогда ужъ я
Васъ не увижу? Край родной,
О, какъ далекъ ты отъ меня,
И какъ глядятъ все на тебя
Глаза души моей больной.
О, не такъ страшны ада муки,
Какъ сердцу горькое сознанье
Съ отчизной дорогой разлуки,
До смерти вѣчное изгнанье.
Да есть ли кто нибудь другой
Такой подлецъ, какимъ я сталъ,
Который бы, какъ я, страдалъ.
Живу, какъ подлый сынъ народа.
Прощайте дѣти и жена!
Я болѣй жить не хочу.
Моей душѣ чужда свобода.
Предъ мною бездна, глубина;
Въ нее спрыгну и улечу
Въ далекій край, гдѣ духъ владѣетъ.”
Престалъ ужъ говорить и взоромъ
Душевной скорби онъ обвелъ
Вокругъ, какъ будто приговоромъ
Строжайшимъ былъ ужъ осуждѳнъ.
Затѣмъ измученный ушелъ
Прилечь, издавъ тяжелый стонъ.

Прости, читатель дорогой,
Что больше не услышишь словъ
Несчастнаго ты отъ меня.
Не виноватъ я, что больной
Не могъ ужъ скинуть тѣхъ оковъ.
Съ ума, какъ слышалъ я, сошелъ,
Душой и тѣломъ все страдая.
Потомъ немного дней провелъ
Въ живыхъ и, умирая,
Просилъ Творца грѣховъ прощенья.
Несчастна жертва навожденья!

————оОо————