Рѣчь Депутата Стрибрного
Стенографическій протоколъ. Палата депутатовъ, Періодъ 22-й,
6-ое засѣданіе. Четвергъ 14-го іюня 1917 года.

ПРЕДСѢДАТЕЛЬ ПАЛАТЫ: Слово за господиномъ депутатомъ Стрибрнымъ. Я даю ему голосъ.

ДЕПУТАТЪ СТРИБРНЫЙ (по чешски): Высокая Палата! По трехъ годахъ той страшной войны первый разъ получаемъ слово, щобы скорыстати съ сего парламенту яко единой свободной трибуны, щобы запротестувати противъ насилій, которыхъ мы являемся свидѣтелями теперь, въ сю грозную войну. (Депутатъ коротко заявляе, о чемъ и що буде говорити, а потомъ продолаже свою рѣчь по-нѣмецки о гоненіяхъ и переслѣдованяхъ со стороны австрійского правительства, направленныхъ противъ чеховъ. Говоритъ о томъ, якъ Австрія, не пытаючися ни своихъ подданныхъ, ни парламента, объявила войну, якъ боячися почути правдивый голосъ своихъ народовъ, не созывала за все время войны, уже 3 годы, ажъ дотеперь парламента, якъ власти безосновно арестували д-ра Крамаржа, д-ра Клофача, Хоца, Рашина и многихъ другихъ чешскихъ депутатовъ и выдающихся общественныхъ дѣятелей-патріотовъ и нашихъ депутатовъ д-ра Д. А. Маркова и Куриловича, держали ихъ невинныхъ долго въ тюрьмѣ, судили ихъ и даже судили на смерть, — и говоритъ такъ:)

Я васъ, господа депутаты, заведу въ страшное пекло человѣческого пониженья и безчестья, заведу васъ въ лагерь для интернованныхъ политично заподозрѣнныхъ особъ въ Талергофѣ.

Колись раньше то были коло Граца два сараи для постройки аэроплановъ. Кругомъ нихъ одни лишь широкіи поля, давняя власность цѣсаря, который подаровалъ ихъ военному скарбу. Тамъ устроили лагерь для интернованныхъ карпатороссовъ и другихъ народностей.

Первый транспортъ арестованныхъ прибылъ туда 4-го августа 1914 г. изъ Станиславовского округа. Я долженъ напередъ сказати, що еще передъ всеобщею мобилизаціею были уже тамъ интернованы тысячи и тысячи карпатороссовъ и особъ другихъ національностей, которыхъ арестовано, заковано въ кайданы и кинено въ тюрьму безъ бѣлья и безъ всякихъ средствъ къ жизни. То были сумныи походы закованныхъ въ кайданы и разомъ повязанныхъ однихъ до другихъ людей, межи которыми находилися многіи женщины и дѣвушки и старики въ вѣцѣ 70, 80 и 90 лѣтъ. Я сейчасъ могъ бы привести огромную массу именъ и адрессовъ священниковъ, нотарей, лѣкарей, профессоровъ, а межи „профессорами” находилися не лишь учители гимназіи, но и профессоры университетовъ, межи ними профессоръ Людкевичъ изъ Перемышля. Изъ женскихъ именъ я приведу хотя бы имя госпожи Любови Могильницкой, жены адвоката изъ Серета, на Буковинѣ. Стариковъ, въ вѣцѣ 70 и 80 лѣтъ, и другихъ мужчинъ скованныхъ тяжкими кайданами разомъ съ женщинами, вели улицами мѣста, а возбужденная до крайности толпа ругала ихъ послѣдними прозвищами, била ихъ палками и кидала въ нихъ камѣньемъ (Голосы въ салѣ: Слухайте, слухайте!).

Многіи изъ тыхъ несчастныхъ людей были тяжко покалѣчены, якъ то показуютъ случаи въ Жидачевѣ и Журавнѣ, о чемъ може свидѣтельствовати греко-католическій священникъ Иванъ Юрковъ изъ Дубровки. Жандармы ани въ одномъ единственномъ случаю не бралися боронити закованныхъ передъ тою толпою. Арестованныхъ заводили въ розличныи тюрьмы, подъ замокъ, такъ, що въ поодинокихъ камерахъ, назначенныхъ всего лишь для 3 особъ, помѣщалися тѣсно сбитыи разомъ по 11 до 15 особъ. (Голосы въ салѣ: Слухайте, слухайте!).

Насилія надъ арестованными со стороны тюремныхъ надзирателей давали себе знати разъ-у-разъ. И той фактъ менѣ свидѣтельствуе священникъ изъ Устрикъ Григорій Кармалита, що до львовской тюрьмы.

О недостаточной поживѣ не буду даже говорити.

Страшнымъ было душевное состояніе бѣдныхъ жертвъ. Никого изъ нихъ не выводили и не представляли ніякому судіи, никто изъ нихъ не находился лодъ слѣдствіемъ, а, однако, съ каждымъ изъ нихъ обходилися, якъ бы съ найнебеспечнѣйшимъ преступникомъ. Въ многихъ изъ тюремныхъ забудовань находилися военныи суды, около которыхъ вѣшали засудженныхъ военнымъ судомъ преступниковъ. И тому неудивительно, що многіи изъ интернованныхъ, по причинѣ своихъ личныхъ мукъ и въ виду того, що на ихъ очахъ вѣшали людей, скоро сойшли съ ума.

Теперь хочу где-що сказати о транспортованью интернованныхъ до Талергофа и то лишь коротко вспомнути гдеякіи случаи. Ѣзда отбывалася въ занечищенныхъ вагонахъ для скота и продолжалася 5 до 7 дней. Въ одинъ вагонъ помѣщали тѣсно по 60 до 150 особъ. (Голосы депутатовъ: Слухайте, слухайте!).

Большая часть интернованныхъ всю дорогу ѣхали связанныи въ группы по 6 до 10 или даже до 20 особъ. Никто изъ нихъ не могъ рушитися. Съ одной стороны они всю дорогу, днемъ и ночею, вынуждены были стояти, съ другой найменьше порушенье одного изъ нихъ было причиною, що кайданы въѣдалися въ тѣло всѣхъ другихъ его товарищей по несчастью. Такъ, на примѣръ, 84-лѣтній священникъ, Михаилъ Ясиницкій изъ Николаева былъ 17-го сентября 1914 г. такими ударами збудженый зо сну, що упалъ въ обморокъ. То само было съ д-ромъ М. Костышинымъ изъ Николаева. Огромное число именъ такихъ побитыхъ особъ занотовано и я могу тѣ имена предложити надлежащему трибуналу также яко имена свидѣтелей. Я позволю собѣ предложити вамъ ихъ списокъ, бо иначе менѣ прійшлося бы упоминати каждый разъ особно, яко свидѣтелей по 20 чи 30 особъ.

Еще одинъ случай позвольте вамъ привести.

Въ партіи арестованныхъ, которую транспортували 31-го августа 1914 г. изъ Львова до Кракова, доѣзджаючи до Перемышля, священникъ Сохоцкій изъ Стоянова былъ убитъ на-смерть солдатомъ, который былъ тогды надзирателемъ надъ арестованными. Въ свидѣтели того факта я призываю начальника Стоянова.

Я представляю лишь факты, я не критикую ихъ.

Мимо того, що то цѣлое путешествіе отбывалося въ найсильнѣйшую лѣтнюю жару, интернованнымъ не давали ничого пити. Дармо несчастныи, заломлюючи руки, умоляли конвойныхъ (шупассуючихъ) солдатъ, щобы имъ дали воды.

Найтяжше прійшлося Львовскому транспорту. Три дни люди въ томъ транспортѣ ѣхали безъ ѣды и напитка. Свою природную потребу они были вынуждены дѣлати таки въ самомъ вагонѣ (Въ салѣ возмущеніе, голосы депутатовъ: слухайте, слухайте!), и притомъ въ вагонѣ тѣснилося около 150 особъ. И всѣ три дни и три ночи скотскій вагонъ былъ замкненый. (Оживленныи окрики: слухайте, слухайте!) То еще ничого.. Потерпите немного, господа депутаты, то еще не такое учуете. Въ другомъ снова транспортѣ отважился д-ръ Драгомирецкій попросити воды, но конвойныи солдаты напали на него и побили такъ, що ему пустилася кровь изъ розличныхъ ранъ на головѣ и на цѣломъ тѣлѣ. Однимъ ударомъ было также у него скалѣчено око до крови.

На стаціи въ Новомъ Санчѣ одинъ маіоръ отъ гусаровъ спытался, що то за эскорта такая. Якъ ему сказали солдаты, що то интернованныи, маіоръ, якъ дикунъ, вскочилъ въ одинъ вагонъ и билъ по головѣ священника Рыхлевского такъ долго и сильно, ажъ онъ, стративши чувства, упалъ на полъ (Въ салѣ роздаются розличныи восклики).

ПРЕДСѢДАТЕЛЬ (даючи звонкомъ знакъ, щобы депутаты успокоилися:) Прошу о спокойствіе.

ДЕПУТАТЪ СТРИБРНЫЙ (Дальше): 17-го августа, 1914 года, одинъ транслортъ съ 43 интернованными, по той причинѣ, що было застановлено желѣзнодорожное движеніе, вынужденъ былъ на перестанку Бакончицы, передъ Перемышлемъ, высѣсти изъ вагоновъ. По дорозѣ до мѣста, партія эскортованныхъ встрѣтилася около половины четвертой годины пополудни, съ отрядомъ гонведовъ, которыи поговоривши коротко съ головнымъ надзирателемъ транспорта, вытягнули сабли и всѣхъ на мѣстцѣ до единого убили на-смерть. (Въ салѣ знова неспокойно — роздаются розличныи восклики со всѣхъ сторонъ). У мене есть тутъ списокъ убитыхъ 29 особъ, вотъ, вамъ, на-те, прочитайте собѣ. Межи ними находится имя убитой тогды гимназистки изъ 7-ой клясы, дочки греко-католического священника, Маріи Мохнацкой. (Въ салѣ поднимаеся сильнѣйшій крикъ). Свидѣтели того массового убійства на улицѣ суть: Стефанъ Борсука изъ Грозіева, Игнатій Мохнацкій изъ Войтковы и Северинъ Ильницкій изъ Грозіева, добромильского повѣта. (Въ салѣ крики; депутатъ Филипинскій кричитъ: И то безъ суда!). А на що имъ суда? Вахмистръ сказалъ, що то небезпечныи люди, и ничого больше не потреба, — ихъ убили! (Крики снова увеличуются. Депутатъ Кратохваль воскликнулъ: Треба, щобы то лослухалъ военный минйстръ! Где есть военный министръ?).

ПРЕДСѢДАТЕЛЬ (даючи знакъ звонкомъ): Прошу бесѣдника не перерывати!

ДЕПУТАТЪ СТРИБРНЫЙ (дальше): Православный священникъ изъ Ждыни, горлицкого повѣта, Сандовичъ, былъ розстрѣлянъ однимъ жандармомъ и однимъ жандармскимъ офицеромъ, безъ вырока, безъ суда, безъ процесса. Свидѣтели того: Пелагія Сандовичъ изъ Ждыни, студентъ университета Вислоцкій изъ Гладышова и Иванъ Ядловскій изъ Смерековецъ.

О мукахъ, якіи по дорозѣ переносили несчастныи, трудно собѣ хотя бы яко-тако представити. Они 5 до 7 дней были безъ воды, а часто безъ поживы. Для лучшого поясненья того обстоятельства, я приведу вамъ такій правдивый и строго провѣренный случай: Священникъ Юліанъ Гумецкій умолялъ дати ему воды, но дарма. Потомъ онъ позналъ въ одномъ конвойномъ солдатѣ парубка изъ того села, въ которомъ онъ былъ парохомъ и полросилъ его воды. Конвойный солдатъ, со слезами въ очахъ, сказалъ ему, що команда загрозила солдатамъ якъ найсуровшою карою за подачу воды интернованымъ. (Въ салѣ: слухайте! чи чуете?). Тогды священникъ. въ отчаянію предложилъ ему: Сынку, принесли менѣ каплю воды; я клянусь тобѣ передъ Богомъ, що повернувши до дому, я тобѣ отступлю моргъ моего поля. Дай менѣ воды, бо, иначе, я умру отъ жажды!

Въ нелюдскій способъ былъ побитый, по дорозѣ до Талергофа, греко-католическій священникъ Владиславъ Панчакъ, на стаціи Дрогобычъ, якимсь неизвѣстнымъ капралемъ изъ стражи. Еще больше досталося 30-го августа Ивану Панчаку изъ Любѣня Великого, повѣтъ Городокъ Ягайлонскій, и еще другимъ его товарищамъ. На нихъ напалъ на стаціи Комарно якійсь офицеръ-поручикъ (оберлейтнантъ) и его компанія войска и била прикладами штыковъ. Лишь, благодаря интервенціи полкового лѣкаря д-ра Клеского, тѣ несчастныи осталися еще живыми; но побиты до крови они были всѣ до единого, и, особливо, уже згаданый Иванъ Панчакъ, которому кровь шла изъ рота, носа и очей.

Дикіи буяны солдаты подняли руки даже на женщинъ.

Такъ, 6-го сентября 1914 г., по дорозѣ до Талергофа, госпожу Ясиницкую, жену дворянина Северина Ясиницкого изъ Турья, самборского повѣта, и д-ра Алексѣя Сваричевского одинъ офицеръ побилъ до крови ременемъ съ цвьоками. То само выйшло и съ 84-лѣтнимъ старикомъ Иваномъ Панчакомъ и его товарищами: ихъ избилъ до крови на галицко-угорской границѣ вахмистръ жандармеріи.

Греко-католическій парохъ Иванъ Городецкій вытерпѣлъ по дорозѣ невѣроятныи муки. Скованый на рукахъ и ногахъ тяжкими кайданами, онъ, несчастный, былъ привязанъ до стѣны вагона, съ руками, сложенными накрестъ за спиною, такъ, що ледво-ледво пальцы ногъ дотыкалися до пола (Въ салѣ роздаются восклики возмущенія.). Кромѣ того и офицеръ и жандармы и стража, палками и ременьями съ цвьоками, побили его въ такій звѣрскій способъ, що до Талергофа онъ пріѣхалъ больше мертвый чѣмъ жи- Несчастный, по причинѣ перенесенныхъ болей и дикого збыткованья надъ нимъ стратилъ розумъ. (Въ салѣ восклики: Слухайте, слухайте!) А все-таки вый и изъ многихъ ранъ у него на головѣ и на цѣломъ тѣлѣ плыла кровь, и послѣ всего того для него не найшлося милосердія въ Талергофѣ. Его и тамъ еще держали дальшіи двѣ добы, безъ воды и ѣды, съ закованными руками и ногами.

На панну Вѣру Драчинскую, сестрѣнницу замѣстителя старосты, и панну Иванну Мардаровичъ, учительницу изъ Камянокъ Великихъ, напали 30-го августа, по дорозѣ до стаціи Станиславовъ, нѣмецкіи солдаты и побили до крови. Панну Драчинскую дикуны кинули до земли, волочили ей около 20 метровъ по болотѣ и камѣнью. То само досталося и ей подрузѣ, которая впала въ обморокъ. Несчастная судьба такъ еще устроила, що, при дикихъ збыткахъ тѣхъ бѣшенныхъ бестій-солдатъ, присутствовали отцы обохъ женщинъ и вынуждены были безпомощно дивитися на муки своихъ дѣтей. Отцу учительницы было уже 76 лѣтъ, но и онъ, и отецъ еи подруги, были такъ само политично небезпечныи.

Такъ я могъ бы вамъ розповѣдати безъ конца, дальше, все приводячи для каждого случая свидѣтелей. Но я хотѣлъ бы уже разъ покончити съ тою крестною дорогою до Талергофа и лишь еще въ одномъ единомъ случаѣ муки несчастныхъ жертвъ представити сполна, то есть, представити справдѣ сполна никто не могъ бы, а такъ лишь, хоть троха подробнѣйше.

Именно, 28-го августа 1914 года, былъ арестованъ 58-лѣтній церковный служащій, именемъ Полтавскій, изъ Болитни, перемышлянского повѣта, и, безъ суда и слѣдствія сейчасъ прилученъ до львовского транспорта арестованныхъ. Подчасъ всей дороги онъ сидѣлъ, скованный тѣсно на рукахъ и ногахъ, короткими кайданами. Вся окружившая его уличная толпа выливала на него жестокими ударами свой фальшивый патріотизмъ. Въ крайне нужденномъ, невозможномъ видѣ его доставили въ Талергофъ, где несчастного, 58-лѣтного старика, ожидала еще не такая бѣда. Ажъ послѣ 14 дней, коли несчастный уже не отвѣчалъ ни на якіи удары сталъ безчувственнымъ и никого уже ни о якое милосердіе не просилъ, даже тогды, якъ на него сыпалися найстрашнѣйшіи удары, унтеръ-офицеръ снялъ съ него на полгодины кайданы. Бѣдный мученикъ уже не могъ проговорити ни слова, лишь поднялъ свои окровавленныи руки вверхъ, до неба, и перекрестился. Съ того дня его каждый день розковували изъ кайданъ на полгодины. А впрочемъ, его положенье ни въ чемъ не перемѣнилося. Его занечищенное, немытое тѣло и его такъ само загрязненная одежа, стали гнѣздомъ вошей, которыи точили его раны. Ажъ гидко и противно было дивитися на того мученика, такій онъ былъ замарганный. Его цѣлое тѣло стало лишь однимъ розъятреннымъ нарывомъ (раною), въ которомъ страшно быстро розмножуючіися воши находили собѣ и логовище и поживу. Но той найнесчастнѣйшій человѣкъ не могъ облегчити своихъ болей ни на одну минуту, бо всегда лежалъ съ закованными руками и ногами. Такъ онъ помалу гасъ и гасъ, на очахъ своихъ товарищей по судьбѣ, которыи плакали надъ нимъ, но ніякъ ему не могли помочи, ажъ, наконецъ, одинъ солдатъ 27-го пѣхотного полка, сильнѣйшимъ ударомъ штыка, розвалилъ ему на-смерть голову. Яко на свидѣтелей того страшного мученичества указую на д-ра Жилявского и Юліана Гумецкого изъ Вербѣжа, львовского повѣта. Въ поровнанью сь тымъ лютымъ звѣрствомъ 20-го вѣка, господа депутаты, варіатскіи збытки цѣсаря Нерона выглядаютъ якъ совершенное добродѣйство. (Въ салѣ розличныи крики депутатовъ. Депутатъ Ванекъ восклицае: Такіи злодѣйства, то — стыдъ для цѣлой державы).

ПРЕДСѢДАТЕЛЬ: Прошу о спокойствіе.

ДЕПУТАТЪ СТРИБРНЫЙ (дальше): Въ Талергофѣ переняли первыи транспорты интернованныхъ солдаты стоящого въ Грацѣ 27-го полка подъ начальствомъ капитана Гашинга. Капитанъ Гашингъ былъ человѣкъ безъ сердца. Разъ онъ выразился, що то дуже жаль, що такихъ псовъ-здрадниковъ везли до Талергофа въ желѣзно-дорожныхъ поѣздахъ. Если бы то ему поручено, то онъ всѣхъ ихъ уставилъ бы въ одинъ рядъ и розстрѣлялъ бы всѣхъ изъ машинового карабина (пулемета). Такъ само вели себе и солдаты. Сейчасъ, при выходѣ арестованныхъ изъ вагоновъ, солдаты побили до крови старшого совѣтника краевого суда Коцовского и топтали его, уже лежащого на землѣ, ногами. Такого самого трактованья зазнали отъ нихъ, побитыи ажъ до безчувствія старики священники: Ант. Билинкевичъ изъ Куропатникъ, Айѳалъ Биликкевичъ, Ѳеодоръ Крушинскій изъ Боянца, Раставецкій изъ Сѣльца, Юліанъ Гумецкій изъ Вербѣжа и много-премного другихъ. (Въ салѣ поднимаеся страшный шумъ, розличныи восклики депутатовъ, предсѣдатель звонитъ звонкомъ, взываючи къ спокойствію, но его никто не слухае).

ДЕПУТАТЪ СТРИБРНЫЙ (выждавши немного, продолжае): Я представляю тутъ вамъ изъ многихъ сотней злодѣйскихъ побоевъ и убійствъ, нарочно случаи нелюдского трактованья людей изъ высшихъ верствъ но изъ-за того еще не можна думати, що будто судьба находившихся тамъ бѣдныхъ селянъ и робочихъ была лучшою. Цѣлыми днями я могъ бы описувати вамъ всякіи злодѣйства и збытки дикихъ бестій. Но я вамъ представляю лишь то, що найважнѣйше. Я вамъ хочу яко-тако пояснити способъ житья въ Талергофѣ. (Восклики депутатовъ: И то коло Граца!). Такъ есть, коло Граца! Въ назначенномъ для славянъ пеклѣ! (Воскликъ депутата Штерна: То за мало называти его пекломъ!). Таки тутъ, въ парламентѣ, сидятъ теперь два свидѣтели того всего, що я вамъ описую, именно два наши коллеги, депутатъ Чайковскій и депутатъ д-ръ Штернъ, они также могли бы где-що розсказати, они вѣдь также были „политично небезпечныи”. (Депутатъ Штернъ кричитъ: То не есть пекло, то есть вертепъ разбойниковъ, то мордовия!). Розумѣеся, що они могутъ сами также розсказати, они-жъ тамъ также находились.

Число интернованныхъ колебалося и остаточно достигло цифры 5000 человѣкъ, мужчинъ, женщинъ и дѣвушекъ.

Единымъ стараньемъ надзирающей стражи было, щобы тѣ несчастныи и невинныи жертвы, противъ которыхъ власти не могли найти ніякого матеріала, якось обвинити, щобы ихъ за всякую цѣну спрятати зо свѣта. Може то за слабое слово, но оно такъ. Ту задачу взялъ на себе высше згаданный капитанъ Гашингъ, потомъ полковникъ Штаднеръ, съ помощею правдивыхъ катовъ, до заслѣпленья сфанатизованныхъ надзирателей.

Не проходило ни одного дня, щобы когось не убили.

Первыи три дни интернованныя находилися подъ голымъ небомъ. На маленькомъ кусочку поля вбивалися въ землю четыре колы, и никто не смѣлъ подъ страхомъ кары смерти вымѣренного пространства переступати. Женщины, дѣвчата и мужчины спали тутъ разомъ. Ночи были уже холодныи. У никого не было въ запасѣ бѣлья. Всѣ были одѣты лишь въ лѣтнюю одежу. Лишь у гдеякихъ были одѣяла (колдры). Всѣ вынуждены были свои природныи потребы совершати таки на томъ самомъ мѣстцѣ, где спали! Где-якіи изъ нихъ, правда, отважилися ночею переступати вымѣреннную границу, щобы свою природную потребу заспокоити дальше, и заплатили за то своимъ житьемъ. Ихъ моментально стража заколола на-смерть.

Цѣлыхъ три дни они не доставали ни поживы ни воды. Ночею помежи спящими и змученными проходила стража и била ихъ прикладами штыковъ и копала ногами. Кому житье было дорого, той не выдавалъ себе ни однимъ звукомъ.

Ажъ на четвертый день отвели интернованныхъ въ аэропланный сарай. Но и тамъ они снова спали на голой землѣ. По истеченію пяти дней имъ принесли солому, но та солома была совершенно стерта такъ, що не могла служити для стеленья на землѣ, а радше была похожа на купу навоза и представляла собою удобное гнѣздо для вошей.

Въ одинъ сарай было спаковано больше чѣмъ по 2000 интернованныхъ, безъ розличія пола, а двери были замкнены. Для спанья оказалося то пространство до невозможности тѣснымъ, и не оставало ничого иншого, якъ лишь бѣднымъ кластися въ долгіи ряды такъ, що другій рядъ людей клалъ свои головы на колѣна первого, третій на колѣна другого, и такъ дальше. (Въ салѣ: Слухайте, слухайте!). На спинѣ, горѣлицъ, не могъ никто спати. Всѣ вынуждены были спати на боку, щобы якось поладити съ тою тѣснотою. Бѣлья никто не перемѣнилъ, бо у никого бѣлья не было. Грошей также ни у кого не было, бо гроши у нихъ большей частью отнимали. И такъ несчастныи оставалися долгіи мѣсяцы въ одной и той самой сорочцѣ. Въ такихъ отношеніяхъ не можна дивуватися, що за короткое время всѣ они были покрыты вошами якъ роемъ.

Надъ лагеремъ интернованныхъ, 15-го сентября, 1915 г., обнялъ команду полковникъ Штадлеръ (Депутатъ Штернъ восклицае: А, ну-ко, розскажите где-що о томъ, якъ интернованныхъ очищали отъ вошей!). Подождите, я уже то розскажу! — новый командантъ возобновилъ приказъ, щобы всякое неповиновеніе интернованныхъ взглядомъ стражи карати на мѣстцѣ и безъ мельдованья одною карою: проколоти штыкомъ. И исполняющіи стражу солдаты примѣнялися точно до того приказа. Они убивали людей при каждомъ случаѣ. Я приведу нѣсколько примѣровъ.

И такъ, 20-го октября, въ 1-ой годинѣ дня, интернованныи были уставлены въ рядъ, готовы до выхода. Въ первомъ ряду обратилъ на себе особенное вниманіе 20-лѣтній крѣпкій мужчина Каетанъ Журовскій. Солдатъ изъ стражи вызывающе воскликнулъ: „Сегодня я когось обязательно заколю насмерть, хоть бы мене за то повѣсили!” Послѣ нѣсколькихъ секундъ скомандовалъ: „назадъ!” — и тутъ же уставился противъ Журовского и закололъ его штыкомъ на-смерть. Несчастный человѣкъ оплатилъ кровожадность убійцы своею жизнью. Свидѣтель: священникъ Юліанъ Гумецкій. (Депутатъ Франта заявляе: Не указуйте ніякихъ свидѣтелей, бо ихъ розстрѣляютъ!). Я думаю, що теперь то уже буде невозможно. Я совершенно откровенно вамъ заявляю, що нѣсколько честныхъ людей заявило свою готовость быти свидѣтелями, хотя бы за то и пострадали. — До найстрашнѣйшого фанатизма и заслѣпленья подбуренныи солдаты убивали несчастныхъ для своего удовольствія. Такъ, одинъ солдатъ поставилъ интернованного селянина у стѣны сарая и приказалъ ему — близшіи подробности я могу вамъ предложити каждый моментъ — не рушатися съ мѣстця. Потомъ онъ кинулъ близко коло него окурокъ папиросы и отдалился на нѣсколько шаговъ. Несчастный крестьянинъ надѣялся, що сможе позднѣйше достати той кусокъ папиросы и положилъ на ню ногу. Солдатъ неожиданно обернулся и не увидѣвши нигде папиросы, всадилъ ему штыкъ прямо въ сердце. (Въ салѣ крики: Слухайте! чи чуете? — Различныи восклики). Заколенный скончался въ нѣсколько минутъ. (Снова восклики). И въ томъ случаю сложитъ свидѣтельство священникъ Юліанъ Гумецній изъ Вербѣжа.

Такихъ убійствъ я могу указати цѣлый рядъ.

Особенною бестіею оказался унтеръ-офицеръ Пиллеръ настоящій звѣрь въ людскомъ тѣлѣ, звѣрь, которого руки сплямлены потокомъ невинно пролитой крови (Оживленныи восклики въ цѣлой салѣ).

А теперь розскажу вамъ где-що характерное для нашихъ военныхъ отношеній.

Свою природную потребу вынуждены были интернованныи отправляти группами, по 10 до 20 особъ, надъ однимъ долгимъ ровомъ, подъ надзоромъ стражи. Женщины коло мужчинъ, дѣвчата коло молодыхъ юношей. Именно, должны были на команду: ницъ! („нидеръ”) — всѣ присѣдати, и на команду: встань! („авфъ”) — всѣ вставати. Карпатороссъ, д-ръ Маковскій изъ Станиславова — онъ еще живе — немного опоздалъ, и за то ему моментально штыкъ былъ всаженый въ заднюю часть тѣла, глубоко, на нѣсколько центриметровъ. (Восклики: Слухайте, слухайте! Розличныи восклики въ цѣлой салѣ). — Одинъ юноша поднялъ папиросу, которую офицеръ кинулъ и его закололъ солдатъ на мѣстцѣ. Коли онъ уже лежалъ мертвый на землѣ, убійца еще 4 разы прокололъ его трупъ штыкомъ. Полковникъ Штадлеръ, случайно проходячи коло того трупа, уже послѣ всякихъ рапортовъ воскликнулъ: „Долой русскихъ свиней! Если кто не примѣняеся, со всѣми такъ покончити!”

У мене нѣтъ ніякого намѣренія обговорювати тутъ всѣ другіи истязанія и мученія интернованныхъ. Я даже не стану вамъ обговорювати фактъ, що, якъ-разъ, интеллигентныхъ людей заставляли исполняти найбольше унижающіи роботы, отъ, якъ стирати (прати) загрязненное бѣлье, чистити улицы, причемъ они вынуждены были голыми руками собирати конскій и бычачій навозъ. Звычайно поручали такіи роботы священникамъ, якъ священнику Вахнянину изъ Делявы, пароху Петру Галянеку, женѣ врача изъ Бучача, женѣ адвоката изъ Буковины и многимъ-многимъ другимъ. Кромѣ того ихъ во время такой роботы били и въ невозможный способъ збыткувалися надъ ними.

Тымчасомъ приближалася зима и все новы и новыи транспорты прибывали. Сараевъ давно уже не хватало. Въ ноябрѣ 1914 года, построенъ былъ на поляхъ цѣлый рядъ шатровъ. Люди спали въ нихъ на морозѣ въ 15 до 20 градусовъ, на голой землѣ. Неудивительно, що они предпочитали всю ночь бѣгати вокругъ шатровъ, щобы загрѣтися. Въ такихъ отношеніяхъ, при такихъ порядкахъ, совершенно понятно, що смертность межи дѣвушками и, особенно, межи 70 и 90-лѣтными стариками принимала съ дня на день все ширшіи розмѣры. Интернованныи лѣкари отважилися попросити врача д-ра Майера о помощь, указуючи, що положеніе уже похоже на то, якъ бы невинныхъ людей нарочно убивано. Но д-ръ Майеръ, въ отвѣтъ, заявилъ имъ — то подтвердитъ 4 интернованныи врачи — такъ: „Было бы хорошо, если бы всѣ Галичане уже давно были похоронены на кладбищѣ (цминтари) и лежали тамъ подъ соснами, тамъ мѣстця для нихъ достаточно!” — (Въ салѣ роздаются многіи розличныи восклики возмущенія). — Похороны несчастныхъ людей производилися всяко. Съ початку трупъ отмѣчали лишь фотографованьемъ, а потомъ сейчасъ же и тутъ же, на мѣстцѣ, копали яму и хоронили въ ней голого умершего. Позднѣйше привязували трупы до досокъ и хоронили на особомъ полѣ, подъ лѣсомъ.

Въ концѣ ноября 1914 г., прійшолъ штабовый лѣкарь до Талергофа и зачудовался тымъ пекломъ для людей. Онъ приказалъ сейчасъ строити изъ дерева новыи бараки. Якъ же-жъ первыи бараки были уже готовы, потреба и належало уже произвести дезинфекцію нечищенныхъ уже долгіи мѣсяцы бѣлья и одежи и очистити ихъ отъ милліоновъ вошей. То все происходило на морозѣ въ 10 до 15 градусовъ, подъ открытымъ небомъ.

Группами всѣхъ заставляли роздѣватися ажъ до-гола. Ихъ бѣлье кидали въ дезинфекційный аппаратъ, и интернованныи мыли собѣ тѣло горячею водою. Волосье натирали собѣ боровою мазею. Такъ огрѣтыи горячею водою, многіи интернованныи часто стояли долыи дольше чѣмъ цѣлую годину подъ голымъ небомъ, ожидаючи, пока имъ подадутъ ихъ одежу. Многіи заплатили то своимъ житьемъ. То само было съ женщинами и дѣвушками. Военныи уставлялися кругомъ наоколо нихъ, и женщины вынуждены были передъ ними роздѣватися совершенно до-гола. (Въ салѣ: Слухайте! чи чуете?). Послѣ того, якъ они змылися, приказано солдатамъ васелиною натирати несчастнымъ женщинамъ поросшіи волосьемъ мѣстця. (Въ салѣ: Слухайте! слухайте!). Що при томъ солдаты позволяли собѣ грубыи замѣчанія, не потреба и згадувати. Сами офицеры увѣковѣчили своими фотографичными апаратами тѣ чудныи сцены военной культуры (Въ салѣ розличныи восклики депутатовъ. Депутатъ д-ръ Рыбаржъ пытаеся: Но почему тутъ въ салѣ нѣтъ министровъ?). — Ото, еще бы! Министры такихъ вещей не признаютъ.

Въ декабрѣ 1914 г. число интернованныхъ въ Талергофѣ, изъ Галичины, Буковины, Чехіи и Моравіи, достигло цифры 5000 человѣкъ. Смертность росла съ каждымъ днемъ. Въ неотопленныхъ баракахъ, на 320 квадратныхъ метровъ пространства, тѣснилося 200 до 350 особъ. (Депутатъ д-ръ Штернъ каже: Но вы ошибаетеся: мои списки показуютъ цифру 9550 особъ). Такъ есть. Но не всѣ они въ одно и тоже время разомъ тамъ находилися. То было текущее число. Солома подъ ними давно уже была похожа на якійсь навозъ.

Въ такихъ отношеніяхъ уже вспыхнули заразныи заболѣванія. И вотъ, теперь доходимъ до дуже интересного явленія: холера, пятнистый тифъ, голодовый тифъ, дезинтерія. Милліоны вошей переносили заразу отъ однихъ до другихъ. Не буду говорити тутъ о тыхъ эпидеміяхъ. Часто заразныи болѣзни до такихъ розмѣровъ роспространялися, що офицеры и военныи лѣкари, изъ боязни, щобы самимъ не заразитися, оставляли совершенно и лагерь и интернованныхъ ихъ власной судьбѣ и на опѣку нѣсколькихъ таки интернованныхъ въ лагерѣ лѣкарей, но безъ лѣкарскихъ средствъ.

Найстрашнѣйше бушувала зараза пятнистого тифа въ февралѣ 1915 года. Тогды на пятнистый тифъ умирало каждый день до 50 человѣкъ. (Въ салѣ: Чуете?). Часто они умирали ночію и ажъ ранкомъ изъ бараковъ выносили уже холодныи трупы. Господа депутаты, прошу васъ перенестися мысленно въ то цѣлое положенье. Было запрещено отдѣляти хорыхъ отъ здоровыхъ. По лѣвой сторонѣ все-таки еще здорового интернованного, умиралъ ночію одинъ несчастный его товарищъ, по правой — другіи, а высше его головы и низше его ногъ, также лежали уже трупы. И онъ самъ, той здоровый, ждалъ и думалъ, коли прійде черга и на него, скончати такъ само.

Лѣкарей всего было три. Но въ бараки ни одинъ изъ нихъ не вступалъ ногою. Разъ на день они собѣ ходили кругомъ бараковъ и ставали якійсь часъ передъ тыми бараками, въ которыи вынуждены были еще незараженныи интернованныи вносити своихъ уже умирающихъ товарищей. Хотя сами лѣкари ходили всегда совершенно окутанныи и затуленныи въ непропускающіи плащи такъ, що въ ихъ плащахъ находилися лишь два отворы на очи, другіи, именно тѣ, що добровольно ходили за хорыми, интернованныи лѣкари, не получали ніякихъ дезинфекційныхъ средствъ. Що умирающіи въ баракахъ пряталися передъ смертію въ солому отъ стужи, щобы въ ней яко-тако загрѣтися, и тамъ конали, и ихъ трупы вынаходили ажъ тогды, якъ уже здраджувалъ ихъ непріятный запахъ, такіи случаи бывали не рѣдко. Ажъ въ концѣ февраля, значитъ, ажъ по двохъ мѣсяцахъ, позволено больныхъ отдѣляти отъ выздоровлюющихъ и здоровыхъ.

Для ухода за больными назначили звычайныхъ преступниковъ, привезенныхъ туда изъ эвакуированныхъ тюремъ изъ Станиславова. Та компанія господарила безъ милосердія. Они крали, що лишь находили и що лишь можно было украсти. А тому що у интернованныхъ не было ніякихъ грошей, то они у нихъ грабили ихъ поживу. Особенно тѣ преступники далися въ знаки интеллигентнымъ людямъ. Насильно они отворяли трупамъ ротъ и вырывали изъ него золотыи пломбы, позолоченныи зубы и цѣлыи челюсти. (Въ салѣ движеніе. Бурныи восклики: Слухайте, слухайте! — Предсѣдатель Юкель звонитъ щобы было тихо). Подтверджено свидѣтелями, що одного разу одинъ интернованный, которого преступники считали уже умершимъ, отъ такого насилія прійшолъ еще до себе и кликалъ о помощь. (Въ салѣ: Слухайте, слухайте!). Лишь на заразныи болѣзни погибло въ Талергофѣ 1200 человѣкъ. Не рѣдко бывали такіи случаи, що якъ лѣкари пороли и розсмотрювали тѣло умершого интернованного, то въ желудку трупа не находили изъ поживы ничого иншого якъ лишь пережутую и стертую солому. (Въ цѣлой салѣ увеличуются окрики). Всѣ тотѣ факты я могу вамъ доказати великимъ числомъ заслугующихъ на вѣру свидѣтелей. Я гдеякихъ свидѣтелей вамъ укажу. На передѣ всѣхъ свидѣтелей стоитъ депутатъ сего парламента Чайковскій, который тутъ межи нами присутствуе, отчасти также польскій депутатъ коллега Штернъ, бывшій депутатъ парламента д-ръ Глѣбовицкій, имп. кор. нотарь Телесницкій, профессоръ д-ръ Николай Антоневичъ изъ Перемышля, имп. кор. судья изъ Борыни Евгеній Бачинскій, д-ръ Владиміръ Могильницкій изъ Бучача и еще 67 заслугующихъ довѣрія свидѣтелей съ университетскимъ образованіемъ, которыхъ списокъ я тутъ высокой палатѣ предкладаю.

Каждый мною указанный случай я могу вамъ также пополнити указаніемъ имени той особы, которая стала жертвою такого и такого звѣрства, а кромѣ того цѣлый рядъ свидѣтелей, и, если я тутъ не хочу указати и замолчую имена великого числа женщинъ и дѣвчатъ, которыхъ тамъ сбезчестили, то я замолчую лишь по причинѣ, которую легко можете зрозумѣти. Но мимо того всего, що я уже тутъ сказалъ, все-таки остаеся неисчерпаннымъ и нерозсказаннымъ все то дикое буйство солдатщины; то лишь маленькіи изъ него примѣры.

Сумное кладбище (цминтарь) въ Талергофѣ, где почивае 2000 славянскихъ мучениковъ, буде вѣчно служити памятникомъ безчестья для сей державы (Въ салѣ слышатся восклики одобренія). Що вы сдѣлаете, щобы покарати виновныхъ, то уже ваше дѣло. Я привелъ вамъ тѣ примѣры, щобы вамъ воочію показати, що собою представляе война, и якъ оправдано и справедливо требованіе народа, щобы скоро былъ заключенъ миръ. (Украинский депутатъ Трилевскій пытается: А якъ называются тотѣ команданты?) — Я уже сказалъ, якъ они называются” (Очевидно депутатъ Трилевскій въ парламентѣ спалъ цѣлый часъ якъ говорилъ депутатъ Стрибрный. — Примѣчаніе наборщика).

Я нарочно въ своей бесѣдѣ не приводилъ ніякихъ примѣровъ ни случаевъ убійства, въ тѣхъ мѣстностяхъ, которыи находятся близко фронта, бо тамъ всякое убійство объясняютъ власти тымъ, що оно будто бы потребно по военнымъ причинамъ и изъ страха передъ шпіонствомъ. Но Талергофъ находится далеко отъ фронта, въ глубинѣ державы, где никто не могъ ничѣмъ державѣ угрожати. (Потомъ деп. Стрибрный въ дальшей части своей рѣчи говоритъ уже вообще о безпрерывномъ переслѣдованью славянъ въ Австріи, объ отношеніяхъ въ Чехіи, объ австрійской реакціонной бюрократіи, которая держитъ всю власть въ державѣ въ своихъ рукахъ и роспоряжуеся по своему, якъ хоче, о злодѣйствахъ министерского кабинета Штюргъ-Георги, о фальшивомъ австрійскомъ патріотизмѣ и т. п., що мы пропускаемъ яко не относящееся непосредственно до насъ, Карпатороссовъ, — и кончае воскликомъ славного чешского патріота Палацкого): „Чехія существовала раньше чѣмъ Австрія и она буде существовати послѣ Австрія!” (Оживленныи рукоплесканія въ цѣлой салѣ).

Сильно съ чувствомъ, правдиво и красиво говорилъ въ оборонѣ нашихъ героевъ-мучениковъ чешскій депутатъ Стрибрный въ австрійскомъ парламентѣ. Честь ему и другимъ чешскимъ депутатамъ, що постояли за своихъ братьевъ славянъ!

А, однако, якъ вспомнути, що розсказуютъ о Талергофѣ наши бывшіи тамъ узники, то здаеся намъ, що онъ сказалъ такъ мало, такъ слабо, такъ сухо, такъ блѣдно! И, якъ они, тѣ наши узники — талергофцы, прочитаютъ ту его прекрасную, прочувственную, любовію до страждущихъ оживленную рѣчь, то, хотя будутъ ему всею душою благодарны, сердечно обязаны за то, що онъ мужественно, смѣло, вступился за нихъ, беззащитныхъ. безпомощныхъ и тортурованныхъ, все-таки будутъ жалувати, що такъ еще много-премного важного, интересного и вопіющого до неба о помету, онъ не сказалъ. Но мы видимъ, що и самъ бесѣдники разъ-уразъ подчеркуе, що онъ говоритъ лишь где-що, самое найважнѣйшее о талергофскомъ пеклѣ, що всего сказати невозможно. И мы понимаемъ и вѣримъ ему.

Нѣтъ на всѣмъ свѣтѣ такого даровитого пера и нѣтъ въ людскомъ языцѣ такого могучого и точно-яркого слова, которыми можно бы описати такое небывалое, неслыханное, страшное горе, якое пережили, такіи неизреченныи муки, якіи перенесли наши несчастныи змляки за русское дѣло, за рускую народность и русскую вѣру, въ талергофскомъ пеклѣ.




[BACK]