Різьбарство Принесло Счатье и Славу
Shepard
Андрей Сухорский, деревяна різьба “Пастушок”

Нашы лемкы, а и другы люде из Америкы и Канады, котры за остатні рокы, што раз густійше посіщают Совітский Союз, а меже тым бывают во Львові, привозят зо собом на памятуку интересны прикраскы, або ужиточны орнаменты до дому. Сут то прикраскы ручной и такой чудесной роботы, якых у нас в Америкі або Канаді трудно найти. Так аккуратно, деликатно и правдиво вызерают тоты орлы, єлені и всяка друга звірина и пташина, што просто здаєся рушится из свого місця.

Тоты чудесны роботы, як мы потом довідалися, то ручна робота нашых лемковскых артистов-різьбаров, котры там жиют от дней переселения нашого народа в Совітский Союз в 1945 року. Там они пішли до шкіл, пополнили пауком свои таланты и теперь стали правдивыми гениями ножика и долота. Такых талантливых лемковскых різбяров в Совітском Союзі числят теперь на десяткы. Их прекрасными выробами заполнены не лем музеи и ріжнородны выставкы, но и многочисленны сторы, котры продают артистичны творы туристам, котры приізжают в Совітский Союз и роскупуют тоту красоту на росхват. Роскупуют тоты творы и жители Совітского Союза, а разом с тым поширили их славу на весь Совітский Союз.


—————o—————

Што меже лемками нашлося так много высоко-талантливых майстров до різьбарства, ніт што дивуватися, бо лемкы на протягу цілой истории балували в різьбарстві. До того зводили их обставины, они жили в царстві деревины, где всьо, што треба было людям можна было зробити с дерева. Долгы столітня дерево заступало лемкам желізо и всяку другу металь. Лемкы будували свои домы, строили прекрасной архитектуры церкви без помочи єдного гвоздя. Початок до різьбарства и будовы лемкы получали ище за дітинства. Будучы пастухами. лемковскы діти, особливо хлопці, бавилися выробом не лем пищалок, або забавных штук, але и ужиточных предметов в господарстві, коло дому. Мы не можеме представити собі лемковского пастушка без ножика, котрый он знал наострити, шанувати го и вырабяти нераз невіроятно чудны забавны и предметы.

Из такых пастушків вырастали різьбаре. Тоты из них, котры не мали где примінити своих рук в різьбарстві, брали в рукы топоры и ставали будовничыма, бо хоц барже каждый газда знал збудувати сам свою хижу, то все такой, при будові потребувал и помочы при поддвигу тягаров, або для приспішинья будовы. Так творилися нашы будовничы, котры потом бралися до большых будов, и котры збудували соткы особливой лемковской архитектуры церквей. Побудова тых церквей и их прочна структура потребувала великого выображения, знания и практикы. Из такых будовничых лемков нашлося много и у нас на емиграции в Америкі. Тут можна вымінити славного контрактора наймодернійшых домов Тимофея Гамбаль в Лейквуд, коло Кливланду, Михаила Гаврана в Стамфорд, Конн., Митра Голду в Кливланд. О., хоц такых лемков єсть полно по цілой Америкі, особливо в штаті Пеннсильвания. Так само находиме такых лемков, што побудували собі наймодернійшы будинкы про себе, што поза свою роботу в фабриці построили собі, як бы миллионерскы домы. Взяти, напримір, хоц бы лем Владимира Гнатовича в Стамфорд, Конн., Михаила Ксенича в Балстон Спа., Н. Й., Осифа Дзямбу в Кливланді и такых будовничых єст ище больше. Барже каждый лемко, што купил собі будову, знал єй так поправити и перебудувати, што не лем удвоил але потроил и почетверил ціну купленого дома. Єсли лемкы в Америкі и Канаді маются богатше от другых народностей, то благодаря той их вродженой, або ліпше повісти традицийной способности до будовы, до різьбы. В том выпадку мы зачисляме штуку будовы до різьбы, бо будова тоже має свои артистичны формы и для свойой притягательности так з наверха, як и в середині, уздоблена різьбом, котру будовничий уважат уж больше за приятну забавку, як за труд.


Plowman
Андрей Сухорский, деревяна різьба “Лемко оре ниву".

Друга группа пастухов, котра в наслідстві обнимала господарство, обходилася без помочы столяря, теслі, будовничого. В зимовы часы, коли на полю не давалося нич робити, они дома майстрували, приготовляли сами всьо знарядя, придатне им в господарстві. Котры мали меньшу газдовку, або велику родину, то штобы єй утримати в такы свободны часы, вырабляли всяке знарядя, так в домовом, як и в газдовском ужитку и для другых на запрос, або для продажи. Сами робили плугы, бороны, возы, упряжь, домове начинья. Часто таке знарядя и начинья богато украшали різьбом. Найбогатшом різьбом они украшали такы річы, як скрині (лады), мисникы, лыжникы, поличкы, рама до образов, постели, колыскы. В домі часто різьбили трагары, варцабы коло окон, двері и кросна понад двері, щиты домов. Часто украшали різьбом таке знарядя, як ярмо, стольчикы, а навет млинці. Так різьбом украшене знарядя притігало до себе покупателя на ярмаках, котры были переполнены деревяныма річами ручного выробу. На ярмаках по лемковскых містах и місточках можна было купити, веретена, лыжкы и всі другы кухонны приборы. Кромі того лемкы ходили в зимі и в літі далеко поза преділы территории Лемковщины зо своима деревяныма выробами, бо там был брак такых выробов и лекше было их роспродати. За спіняжены грошы лемкы поправляли свои домы и свои господаркы.

Молоды паробкы часто показували свои таланты милым дівчатам, для котрых каждый старался по свому красно удекорувыати різьбом фурку для куделі. Різьбили они и другы подарункы для дівчат. Пастухы часто для розрывкы часу выстругували и фигурны. Красиво выходила им різьба из грубого лубя сосны, котре уж ани малювати не треба было, бо мало свой природный червено-цеглястый колор с білыми пружками.

Лемковска різьба не славилася великом фантазиом рисунка, она тісно представляла натуральны формы різьбленого предмета. Найбольше любимом темом в лемковской різьбі было пять лепесткове квітя, лелия и звончасте лісове квітя. Но ище больше была люблена листва деревины ріжной формы, найчастійше дубове листя с жолудями, широкий лист ліщины с трьома, або четырьома оріхами в єдном гузі и чатина с кукурдзками. Из домовой звірины найгениальнійше выходил конь, а с дичины рогач, або елень. Часто різьбили лемкы домову и дику птицу. Птиці, квітя и звірину лемкы представляли в натуральной не перетягненой фантазиом формі. На обрамление або орнаментацию в різьбі лемкы звертали малу увагу. Єсли різьбленый предмет потребувал обрамления, то лемковскы різьбаре оздобляли то легком и дуже узком окраском, так што центральна тема різьбы выділялася найвыразнійше.

В ріжных выробах лемкам за тему послужила и сама рослинна природа. В лісах меже деревином мож было нераз запримітили ріжны формы рослин. Так подобно, як знатокы обробкы дорогоцінных каменей, уважно слідят за жилками в найденом жемчугу, так и різьбаре лемкы розглядали линии и пасма в дереві и слідували тым дивным формам, в якых дерево выросло по свому природному закону. А такых рослин, дивных свойом формом в глубокых и дикых лісах Лемковщины, можна было найти на каждом кроку.

Необычайно интересну культуру лемковской різьбы можна было все видіти в придорожных фигурах, крестов, капличках и повішаных на деревах по поли образах. В украшению тых фигурй можна было найти богату и найріжноспособнійшу штуку сельскых різьбаров, котры находилися в каждом найменьшом и найбіднійшом селі.


Hut
Андрей Сухорский, деревяна різьба “Лемковска хижа коморника”.

Тоты Способнійшы, смільшы, котры уж вірили в свой талант и постановили стати профессиональными уходили в міста, там пополняли свои таланты науком, ставали різьбарями в містах. Часто они потом верталися в села різьбити церковны иконостасы, но дуже часто тоты люде уж были страчены для свого народа. В часі наукы неєдны не мали часу интересуватися ничым другым поза свою роботу, женилися в чужой народности, а даже міняли свои имена и тратилися для свого народа.

Розвивали свой талант и тоты, хоц оставали и бідны, котры жили близко великых панскых дворов, якых не было в высокых Карпатах, лем на большых хлібоурожайных землях попод Карпаты. Великы дідиче были шалены за всякыма выробами и штуком людской рукы. Они любили быти окружены красивыма річами, в своих дворах и замках и хвалилися ними перед гостями, они любили обмінятися красивыма подарунками, а часто полюбленый заграничныма туристами предмет продати за добры грошы. Так на ділі и водилося в подкарпатскых селах. Такы придворны різьбаре не были надост до житья оплачаны, робили просто лем за то, што пан шмарил, но иншого выбору не было и такы різьбаре творили ціле своє житья, набераючи при том выстой и выстой досконалости, а при отцах різьбарях училися штукы и их діти от маленства.

Хоц якы чудесны річы тоты різьбаре творили, то никто не знал их имени, никто не знал, кто они. Во світі знали лем то, кто єсть властительом той, або тамтой славной різьбы. Сам гений, творец и майстер искусства не лем терпіл недостатокы, але и оставался всіми забытым. Имена такых лемковскых різьбаров были открыты аж послі великого переселения лемков в Совітский Союз в 1945 року. О тых гениальных лемковскых різьбарах не лем пишут в газетах и журналах, но и их творы принимаются на выставках и в музеях с полным их именом. Стало то ся так, што попавшы при переселению лемков до Совітского Союза, лемковскы придворны різьбаре получили ту науку, удосконалили свои уміния и практику и своим трудом вышли на верх славы. Их там єст теперь цілы десяткы, а меже ними ведут перед А. Г. Фигель, С. И. Кіщак, А. П. Сухорский, И. М. Кіщак, Г. И. Боляк, И. П. Одреховский, П. И. Орисик и В. И. Кіщак. Найвысшой славы меже ними добился Андрей Сухорский, о творах котрого пишут и бесідуют всяди. Фотографию самого Сухорского, як он ходил даколи по вандрівці продавати свои выробы и якым он стал теперь в Совітском Союзі, поміщаме в рядках той статьи. Поміщаме тоже пару примірников його роботы, а пониже и историю його молодого ище житья, котру записал Михал Латишев.


НОВЫ ДНИ АНДРЕЯ СУХОРСКОГО

Под Княжом гором увінчаном смереками, на схылах, як огень червеніє мак, квитнут моргариткы и звіночкы. С отвореного выгляде світлиці Андрей милуєся и гором и квітами, и тым сосновым бором, што нагнулся из-за горбков до села Кривчиці. От Княжой горы с квітами в руках иде высока поставна жена, облята солнечныма лучами, а по-при ней — хлопчик. Та-ж то Ольга, жена с сыном Богданком!

— Стой, сердечко... Так, так, стой с Богданком! — с тыми словами вылітує єй на встрічу Андрей с всполошеным каштановым чубом, розчервенілый, аж дыхат. — Хвилину, Олю, побудь так...

Он широко розмахнулся олувком на аркуші паперя и начеркнул маму зо сыном. Минают минуткы, шумит графит и на папері показуются мягкы линии. На фоні горы, оповитой легко синуватом гмглом ранка вырізнятся постава матери с сыном. Пізнійше Андрей перенесе рисунок на высушену липову колоду и начне різьбити с ней будущий твор.

Уж давно різьбарь Андрей Петрович Сухорский праг створити образ женщины — счастливой матери, роботниці, народной діятельниці. Много робил он начерков из дерева, глины и пластикы. Ничого не выходило: материал не поддавался різьбарю.

И от днеска, в тот приятный ранок він, здаєся, нашол то, за чым глядал. То буде начерк до задуманого будущого твору. Різьбарь присвятит його славной дватцетой годовщині воссоєдинения західных областей с Совітскьш Союзом.

Сухорский ище молодый. Йому двадцет сім років, але він уж має чым похвалитися. Из-под його ножика вышло сто різьбарскых робот с дерева, многы из них заняли почетне місце в теперішному різьбарстві. Мати с обновленого подгорья буде сто першым його трудом. Перед тым Сухорукий вырізьбил “В гляданию куска хліба”. Майстер с великым умінием зволновано отобразил в скульптурі з дерева горку долю покривдженой матери-вдовы из подгорского села из часов панской Польшы. Змучена, сбита горьом, она привела своих двоє діточок працувати на панский фольварок. Яка доля жде на вдовины діти? Тяжка робота и збыткы пыхатых надзорцов... Тоты мысли мы читаме на засмученых лицях матери и дітей. Образ жены обновленого подгорья буде ясном ріжницом до того попереднього твору.


Koval
Андрей Сухорский, деревяна різьба “Ковалі”.

Было то недавно, лем за капиталистичной Польшы. Старый Петро вытесал для дука Барща нову кленову скриню. Потом оздоблювал віко и бокы орнаментом с голузя винограду, листа явора, калины и дуба.

— Добра буде скриня донці, — просапіл дук, як зашол до старого теслі и оглянул скриню и орнаменты. — Як скончиш, зробиш ище свічник, рамы для зеркала и мисник.

И сельский столярь робил богачу Барщу ріжны річы, прикрашаючи их художественном різьбом. В присадкуватой хижі старого лемка пахло тесаным смереком, липом, ялицьом, буком. Нагнувшыся над варстатом, майстер працувал от свиту до змерку. Кому робил скриню, кому стол, мисник, або різблену постель. А малый Андрусь сідил на лежанці и слідил цєкавыми, ясными оченятами за каждым няньовым рухом. Брал хлопец; дровенце и собі штоси вырізувал ножиком, стругал и пробувал наслідувати няня.

— Та ты, Петре, позрий, наш Андрусь, видиш якого псика выстругал! — повідат єдного разу мама.

— А бодай же го, та и с нього певно різьбар буде, — удано зачудувался няньо. — А кто козы буде пасти? Най ліпше возме бич до рук, и пожене козы и коровы на Поляну, а не тыма чачками бавитися. Як підросне, то буде тесльом...

Pamphleteer
Андрей Сухорский, деревяна різьба “Листоношка”.

И хлопец пас по Полянах козы и коровы богачам. Ляже на кустрици, а над ним небо высоке, высоке, а таке синье, аж звонит. Там боком гудят могучы букы, дубы, сосны. И не знати, откаль — може с тых вічных буков, ци з верховин, злітат могучий астряб, кружит над пастушком и стадом, ожидаючи добычы. Андрусь отшмарил долгий бич, выдобыл с глубокой кишені ножик, выстругує с яворины орла. Може и не выструже такого, як тот, што ся крутил над ним, зато нич, буде и такий. Незамітно дровенце наберат подобной формы. Ту крыла уж рознимат орел и голову строго выгнул, а хлопец забыл за всьо, струже и струже. Не зобачился при роботі, як сіроверхы Карпаты уж и солнце заступили, як оно загасло там гдеси за горами.

— Но посмот же ся, який?! — сплеснула руками мати, коли Андрусь, пригнавшы пізно вечером козы, показал єй орла. — Таж то правдивый астряб!

— Виджу, Андрусь, замашку машь, — чисто инакше одозвался старый няньо, с цікавостьом обзераючи птаха. Козы пожене пасти Марися, а ты заран підеш зо мном до Барща, кус мі помочи.

Дук, лем што поставил нову хижу, и майстер Петро Сухорский мал йому дашто зробити в світлици. Хлопец с охотом пішол за няньом.

— От што, Петре, оздобиш мі світлицю такыми вызерунками, як на той скрині, — хитро скривился Барщ. — Я в долгу тобі не лишуся...

Hawk
Андрей Сухорский зо своим астрябом за молодых років на Лемковщині, глядат купця на свой артистичный твор.

Отец зо сыном четырі тыждні різьбили в дука. Словом, листвы на выглядах, одвіркы прикрасили орнаментом. Богач аж очы вытріщил.

— То сте попрацували, неборакы, направду попрацували, — прицмокул он. — Так знайте и мою щирость: даю вам аж четырі цебрикы компері — о!

— Бойтеся Бога, Барщ, — потряс сивом головом Петро. — То выходит, же мы с Андрусьом місяц задармо робили.

— Што?! — надулся, як жаба, дук — Задармо? Чули сте таке? Я даю вам за каждый тыждень по цебрику компері, а вам мало. Зле, торбохваты, на чуже смотріти сте привыкли. Спрячтеся мі с дому!

— Бодай єс ся задавил, шкарупо, своима комперами! — аж задрожал от злости Петро.

И майстер зо сыном пішли. Веце ани словом не вспомнули, ненажертому о заплату.

Минали рокы, треба было якоси жити. А старый Петро уж был слабый. Не было кому майструвати скрині и постелі для богачов. И ту Андрусь повідат: Вмісто скринь и свічников, я буду, няню, різьбити астрябов, серны, лишкы, а мама будут их носити панам на здравницы до Ивонича и Рыманова. Другы так робят, и с голоду не пухнут.

Из под ножа сына на дереві, як живы, появилися: орлы, дикы козы, голубы, вепры, а навет полюваче и цимбалисты. Старушка мати в літі и в зимі носила то всьо до Рыманова, где гуляюще панство, на вспомины о Карпатах, купувало их за безцін.

Так творы майстров різьбы с лемковского села Вилькы, коло Санока, и особливо роботы молодого майстра Андрея Сухорского росходилися по світі и прикрашали баронскы и графскы покои в Варшаві, Видню, Лондоні, Венеции, а даже за океаном в Буенос Айресі, Монтевидео и Риоде-Женайро. А самы творці тых чудесных різьб скніли на ярчаных крупах.

Так дожил бы своє нужденне житья и різьбарь из Лемковщины Андрей Сухорский, як бы не подія, котра всколысала Карпаты.

thirteen
Андрей Сухорский в теперішный час во Львові, оглядат свою деревяну різьбу “Мні тринадцетый минало”

Сивіли густы, як щитка, жита, пінилися молочными зернами росквитлы гречкы, квитли в гаях липы, пахло медом аж забивало. Таком встрітила совітска земля коло пограничного місточка Самбора переселенців с Польшы.

— От яка она, долгожданна родна наша мати, — загудил старый Петро, — як квіток квитне!

— Теперь, уйку Петре, и мы газдами станеме! — підмургнул сусід Стефан Михалишин, котрый тоже перший раз вступил на свободну землю.

— А є, будеме, будеме, але не знам, як Андрий зо своим різьбарством устроится.

Го-го, уйку, то вам, голубе, не Барщовых варцабів за гнилы компері прикрашати. Ту, брате, різьбаря за человіка мают.

Переселенців из Лемковщины на новом місци, так як належится, забеспечили всім потребным. Поселившися в Тернопольщині, каждый из них отримал хату, огород на ярину, корову и грошевый кредит. Андрей, яко молодший, не остал сідити коло старого няня, а подался до Львова. Заглянул там до музею етнографии и искусственного промысла. Любовно тішился творами яворовскых майстров, барвистыми, глинянскыми килимами, майстерными галицкыми и волынскыми вышивками.

Яке то всьо близке, родне и миле його молодому сердцу! Андрей цілый день ходил по світлицях музею, забыл навет, же голоден.

— Што то оно, Владимир Михайлович, за хлопчиско в лычаках и сіряку по світлицях блудит? — звернулася надглядарка до директора музею.

— Перший раз виджу, — вздвигнул плечами директор Паньків и скричал:

— Гей, молодый человіче, вы откаль?

— Та ту на яворовскы дереворізы призерамся, — розгубился Андрей, и не знати, чого — позріл на свои старенькы діравы лычакы. — Я переселенец из Полыиы, сам дашто с дерева робю.

А через пару дней Андрей принюс до музею свои роботы. Директор с увагом обозрил кажду річь, отзначил их высокоискусственне выконание и такой зараз залишил пару штук в музею для пополнения експонатов. Среди тых робот особливу увагу притігали чудесно вырізьблены из липы, ясеня и грушы “Группа Орлов”, “Ковалі лемкы”, “Молода лемкиня”, “Серны на прогалині”.

Не пригадує собі Андрей, щтобы он так надтхнено різьбил, коли нибудь перше, як різьбит послі переселения на Украину. За порадом Панькова, он начал прадувати в промартили Львовского обласного кооперативного товариства художников. Єден за другым с под ножа майстра выходят сюжетны творы: “Поворот из войска”, “Жена с кудельом”, “Лісорубы”, “Тракторист”, “Лемковска хата”, “Бідак оре ниву”, “Листоношка”, “Прикордонник”. С часом його роботы можна было видіти на выставках во Львові, Києві, Москві, Варшаві и Парижі. Сухорского приняли в члены Союза Художников Украины, и то был для него великий день.

— Говорят теперь за нашого лемка всяды, — кажут Андрейовы товаришы. Чули, што навет в Парижі перед його творами паны знимают шапкы.

Уж рок Андрей недоспавал ночей, міркувал, як передати в задуманом творі образ малого Шевченка. Тарас — пастух с поднятом до задуманого чела руком, смотрит гдеси далеко. О чом он думат? Певно там, куда спрямованый його погляд, ясніє недалеке будуще без пана и хлопа...

Творь “Мі тринадцет минало”, як бы перекликувался с дітинством самого автора. Тота скульптура в дереві заняла минувшого року вызначне місце на республиканской выставкі народных художников.

В Подгорью звонят струмочкы, з долин потігат запахом прілого листя. Я спішу узенькыми улицами околиц Львова, глядам будиночок різьбаря. Тут під Княжом гором, уличка Павлинів. Невеличка терраса веде на подвіря обгороджене присадкуватым плотом. Край подвіря ктоси перекопує грядку, певно под вчасны квіты.

— Будьте добры, скажте, где будинок Сухорского, — звідую.

— То я Сухорский, — перекинул з рукы в руку заступ, отчиняючи фіртку. — Заходте, заходте.

Знакомимеся. Заходиме в будинок. В комнаті и на столі, и на стінах, и на шафі різьб лены листкы, тариликы, глечикы, портреты селян. На лаві лежат різці, сталескы — немудрый инструмент майстра.

— Паробчу, — смієся Андрей Петрович. — Жена зо сыном гостят в діда и бабы на Тернопольщині, а я сам в дома газдую.

— А то ваша нова робота? — показую несміло на ескіз.

— Та то... думам матір с отновленого Підгорья вырізьбити.

И майстер неквапно почал росповідати о своих роботах и о свойой долі. Мене возбудило його душевне росповідание, и я, за позволением різьбаря, занотувал єй в свою записну книжку.


—————o—————

Так розвиваются лемковскы таланта по різьбарству в Совітском Союзі и приносят славу не лем сами собі, але и тому бідному лемковскому народу, с котрого походят.




[BACK]