Пишу правдиву историю с недавных часов. Діялось то в старой Галичині. Для лучшой ориентации подаю зараз дійствуючы особы.

Марина Чупринка сидит на лавкі коло стола и латає штаны Петрови. воркоче што-то под носом и час от часу на сына поглядає.

Петро сидит также коло стола, смотрит на образы тай свище веселу коломейку.

МАРИНА: Та кто до образов свище? Ты не знаєшь, што образы святы? Шкода, што-с старый, а як осел дурный...

Чом ты, Петруню, не женишься, што ты собі думаєшь? Постарієшься, а в тот час нияка богата дівка за тебе не піде, хиба яка вдова с бахурами и обсяде мои маєткы. Або яка бідна дівка хотіла бы газдынитись. Того я не люблю и не позволю, бо я ту господыня.

ПЕТРО: Женитись? От што выдумали! Та на ком женитись — на вас ци на старой Матроні? Мене жадна дівка не хоче. Одна говорит, што я носатый — вы тому виноваты, што такий нос мні пришили. Друга смієся с мене, што я горбатый. Третья, што я лукавый и осел. А иншы говорят, што мама моя лукава хитруня.

От позавчера здыбал я на улиці Загірного дівку и говорю єй: “Теклюсю, голубочко моя, зоронько ты ясна, жизнь ты моя любима, не откинь мого сердца и мою любовь до тебе — сегодня вечером прийду у сваты до тебе, зостань мойов любящов женов. Будешь мати славу, гонор и будешь найбогатшов газдыньов в селі и на цілу околицу”.

Она так ладненько и приємно засміялась, аж мені сердце забилось з радости, же прийме сватов. Но потом отступила от мене на два крокы, харкнула мені три разы в очы, тай закричала: “Ты осел, дурак, женися на ослиці! Не хочу я твого маєтку ни твого гонору и не буду тобі за перину, а твойой лукавой и заздростной мамі за служницу. Ты думаєшь, што я Настуня! Люде сміются, што над біднов вдовов сердца не маєте, гола и боса на вас працує. Бог вас покаре!”

МАРИНА: Та тот дзяд тобі в очы наплювал и таке гидке слово сказал, и мою славу опаскудил! Я єй меже людьми коло церкви высповідам — буде она знала, што я заодна, и кого она образила.

ПЕТРО: Дайте собі спокой, бо вмісто вы єй сповідати, она харкне вам в очы и осмішит вас на ціле село.

МАРИНА: О-о, ище такого дзяда боятися.... А тебе, сынку, як в свойом селі дівкы не любят, то ступай до Мошанкы до Стефана Щипалкы. У него дочка-єдиначка, господиня над господинями на всю околицу. Проси Стефана, штобы отдал свою дівку Ганусю тобі за жену. Злучите обыдва маєткы разом и будете жити як князьи або графы; люде будут вам кланятися. А за тых дзядов ту в нашом селі мені не споминай, бо я богачка и богату невісту хочу.

Благословлю тебе всіми святыми, покроплю тебе свяченов водов во имя Отца и Сына — Аминь.

Теперечки, Петрусю, перекрестися пять раз....

ПЕТРО: Чом аж пять, не три?

МАРИНА: Три разы для Бога, а два тобі на счастье.

Стефан Щипалка сидит коло стола и што-то собі под носом воркоче, як кот, и от часу до часу на дочку споглядає.

Анна сидит в кутику на лавочкі, подперла бороду долоньов, смотрит в землю и якы то думы-продумы думає.

СТЕФАН: Чого ты, Ганусю, така смутна? Постоянно што-то думаєшь тай думаєшь, а часом, як я бачил, и слезы обтираєшь.

Може ты больна? Або то або се? Уважай, штоб ты мені стыду не наробила.

ГАНУСЯ: А чого я маю быти весела? А на ваше то або се, штоб я вам стыду не ділала, то вы стыду не маєте, и вам не зашкодит. Як бы вы мали честь и отцовске сердце, то не тримали бы стару дівку-дочку коло себе и для себе як служницу, або як люде сміются — любовницу. Людскы дівчата в моих роках давно поотдавались, жиют и веселятся со своими мужами, а я, як монашка, жду старости. На улицу не можу показатися, бо дітвора кричит за мнов: “Монашка! Стефанова монашка!”

Подумайте сами, што вы со мнов ділаєте. Вы не отец свойой дочкы, только заздростный богач.

Ци мало сватов приходило, но вы с ними и говорити не хочете, тому што біднійшого от вас стану. Богач мене не хоче, бо я не из красавиц. Недавно Илько Марущак присылал сватов, а вы и до хаты их не пустили.

Никто такого отца не має, як я несчастна. Не можете наістися того захланного богатства. А житья не вічне. Незадолго помрете и оставите тото богатство. Никто за вами не пожалує, ани не заплаче.

СТЕФАН (сам воркоче до себе): От и маєшь родну дівку! Смерти для мене просит.

Говорит — сваты приходили. Якы ту мені сваты! Сами дзяды — один дає морг луга-мочару, корову и сотку; другий — коня, што не стоит и пятку, бо тилько на скору тай собакам на мясо, борону, десять кур и когута; третий дає морг земли — горбы и яругы; четвертый — два загоны под другым селом, вола и половину воза. От радуйся и веселися Стефане, запрягай половину воза до вола, ци вола до пол-воза и сюда, туда — аж за границу.

Тоты дзяды хотят быти господарями на мойой праці. Но не дождут того. Говорит, што люде сміются, што я держу монашку для себе. А може дам єй волю, най выходит замуж за того, кого любит. Я и так долго не прожию — родна дочка то говорит. Добре, што припомнула, бо я и призабыл, што я старик, то и помирати треба.

Стефан так задумался, што не почул, як ктось пришол до хаты. Очнулся, аж як почул голос над собов.

ПЕТРО: Добрый день, дядьку Стефане! О чом так думаєте? Незгода яка, або печали, або, борони Боже — нездоровы? О як вы постарілися! Не умирайте, бо я бы за вами плакал!

СТЕФАН: То ты, Петро Чуприн? Як с неба ты явился! Дай тобі того, што собі желаєшь от Бога.

ПЕТРО: Я, я, дядьку Стефане.

СТЕФАН: Слава Богу, ище здоров, всего подостатком, только старость пришла, а незадолго и смерть приде. Жаль буде покидати таке добро, такы маєткы, кто знає — якому дзядови. Як вспомну, то слезы с моих очей кап-кап-кап.

ПЕТРО: Нема чого жалувати, бо маєте дочку-красавицу, то отдасте за богача хоть бы такого, як я, подвоите маєткы и будете жити, як князь-граф або генерал. А як бы сте, не дай Бог, померли, то ваша дочка, зять, внукы, правнукы будут просити Бога царства небесного для вас, а вы с неба тилько будете собі споглядати, як мы будеме парастасы отправляти за вашу святу душу и за упокой раба божого Стефана.

СТЕФАН: Знаю, знаю тоты зятьовы парастасы. Вот наш Илько Ольчак записал свой маєток зятьови, а зять старика выгнал с двору, як чужу собаку — най хліб даром не іст, то штоб с голоду не померти, отправляє старик парастасы по чужых хатах за кусок хліба.

ПЕТРО: — Я не такий, як Илькив зять, у мене вы іли бы хліба, скилько хотіли.

Ци вы знаєте, дядьку Стефане, чого я до вас пришол — и то в важном ділі?

СТЕФАН: А як я можу знати, я не знахарь?

ПЕТРО: Я, дядьку Стефане, прилетіл до вас, штобы вы отдали свою дочку Ганусю мені за жену. Сегодня моя мать мене благословила, свяченов водов кропила, тай говорит: “Ступай, сынок, до села Мошанкы, до Стефана Щипалкы, и проси Стефана, штобы благословили тебе со свойов дочков”. Послухал я мать-старушку и прилетіл до вас о благословенство: благословите свою дочку и мене як будущого зятя.

СТЕФАН: То дайме на то, не было бы зле, бо як то сказати, ты богач з богачов, то и богатой жены глядашь, и то єсть добре, тилько я не знаю, ци моя дочка буде согласна. Я єй не можу присиловати, штобы стала твойов женов. То єсть дівоча справа: кого полюбит, с тым и жити буде.

А по друге, а єй позову, она гдесь там на огороді. Побесідуйте собі на розум, штоб была слава на цілу околицу або на весь світ. (Выходит).

ПЕТРО: Сміются с мене дівкы, што я носатый. Нос не так красный, но я го ту не пришил.

Говорят, што я горбатый. Иншы повідают, што я осел. И каждый глядат на мні даякой хибы. Но не знаю, што тутейша монашка на мні увидит. Аж мні лячно и мороз переходит по тілі.

АННА: Отец казал, што-то якийсь купец зо світа пришол мене видіти, а то ты, Петруню... Давно не бачились, певно рок буде, як мы лен скубали.

Ну як твое здоровье, як мама? Ты може уж и женатый, даяку богачку нашол, а на весіля не запросил. Так не годится, бо мы полями сусіды.

ПЕТРО: Того я ище не зробил, але думаю як не сегодня, то завтра. Будеме гуляти на богатой свадьбі, аж буде гучно и слушно на два села.

АННА: Сідай ту коло стола, чого стоишь? Угощу тя голубцами, перожками с грибами и сливками — а горілку пьешь? — и горілку маю.

ПЕТРО: Пью, як кто даст або подаст.

АННА: На, выпий на здоровье, най веселится світ и мы грішны на нем.

ПЕТРО: А ци у вас нема гребінця, штобы час от часу волосы причесати, бо не хотят мні лежати?

АННА: Машь зеркало, посмот на свою мазницю.

ПЕТРО: Або то мазниця? То голова.

АННА: Нехай буде по твому голова, але на той голові як буря, тучы твои волосы покрутило; незадолго колтуны тебе обсядут.

ПЕТРО: Ай-ай, не рви так, бо болит!

АННА: Терпи, терпи, соколе, нехай росчешу тоты колтуны... Я тебе обрыю, обмыю, красненько зачешу волосы, и будешь выглядати ище як молодец, не як старый дідуньо.

ПЕТРО: Нема настилько часу, штобы всього доглянути. Сегодня ледво вырвался з дому, сіл на осла и прилетіл до тебе побесідувати о важном ділі.

АННА: А ци ослы літают? То для мене новина, я ище в житью не виділа, як ослы літают.

ПЕТРО: Ци прилетіл, ци приіхал, то все равно... Я хочу побесідувати с тобов на розум о важном ділі, бо то судьба твоя и моя.

Як тобі відомо, мы сусіды по землі и мы жиєме в згоді. Я вас як сусідов поважаю, навет ничого не говорю, што вашы овечкы пасутся на моих Жолтых луках. Думаю собі — нехай буде по-сусідски и по-христиански.

АННА: Або Жолты лукы вашы? То для мене новина... Признаватися до чужого добра!

ПЕТРО: Ясно, што нашы с діда-прадіда.

АННА: То тобі не стыдно дашто подобне брехати?

ПЕТРО: Ганусю, я ту не пришол сваритися, тилько знай, што тоты лугы мои. Я можу тобі их подарувати, як будешь добра дівчина.

АННА (гнівно): Добра дівчина! И мою землю мені дарувати! Ха-ха-ха! То по-дикунски. Таку дурницу тилько дуракы плетут... Вот чиста напасть!

ПЕТРО: А я вас до суду подам и докажу вам, чыйи тоты Жолты лугы — вашы ци мои? И вашы овечкы больше не будут пастися на мойой землі.

АННА: Я знаю, што ты лукавый человік — тилько судитись знаешь. Ціле село проклинає тебе и твою гонорову заздростну маму. Твой род был такий: отец злодій — масло крал с церкви, як был паламаром, люде зловили!

ПЕТРО: А твой отец свистун и ты монашка!

АННА: А ты чучело вшиве, струпате! Мазниця твоя гниє от струпов и ушей, вынос ся сейчас з мойой хаты!

СТЕФАН: А што ту за крикы были, же чути было аж на загороді? Я думал, што-то яка битка, то прибіг на оборону.

А Петро где? Видно, не погодились и не полюбили одно друге, як то молодята.

АННА: Полюбити такого дурака, таке чучело! Он говорит, што Жолты лугы його, не нашы. И казал, што нас подаст до суду, и нашы овечкы больше не будут там пастися. А я зо злости поламала на нем коцюбу и выгнала з хаты як паршиву собаку.

СТЕПАН: Вот на тобі шило и мотовило! Та он приходил до тебе просити, ци будешь согласна, бо он хоче придти в сваты до тебе, а вы за якы-то лужкы и бушкы сперечались.

АННА: Чом вы мені того не сказали, тилько за якогось купця-обманця говорили? (Истерично). Верните його! Верните, бо умліваю...

АННА: Олекса, Олекса, ходи-но до хаты.

ОЛЕКСА (входит): Чого хочешь, говори, бо я не маю часу... Треба гной вывезти на рілю, бо пора картошку садити.

АННА: Сідай, соколе, на жеребца и здоганяй того, што на ослі прилітал... Борзенько здоганяй!

ОЛЕКСА: Вот што выдумала! За дураками буду уганяти? А по друге, я не можу його догнати (Усміхуєся). Я сам бачил, як тот твой дурак сіл на осла, осел што-то по-ослячи зареготал, поднес хвоста, замахал ухами, тай полетіл выше дерев гет под хмары и сник с моих очей.

АННА: Ты, Олексо, не смійся. Подай воды, бо умліваю... Ты не чуєшь, як моє серденько бьется?

ОЛЕКСА: Не чую ничого — бьется, ци не бьется.

АННА: То приложи ухо, а будешь чути. И поцілуй несчастну Ганусю и тоє серденько.

ОЛЕКСА: Я боюся, штобы батько не побачил.

АННА: Нехай бачит... Як ты мене, Олексо, любишь так, як я тебе, то ты будешь мой муж, а я твоя любяща, вірна жена.

ОЛЕКСА: То ты знаєшь, што я тебе люблю. Як тебе не бачу, то так мені нудно, як бы я зъіл с десять мышей або зо два щуры. Но што я маю бідный ділати? Терплю, моя голубочко, моє серденько, бо ты богачка-єдиначка, а я бідный сирота.

АННА: Не журися, мой соколе, я таку штуку выдумала, што ище сегодня підеме до попа на заповіди. А теперь поцілуй свою будущу жену и ступай до роботы. Як буде тебе треба, то батько тебе позове.

АННА: Никто мене не пожалує, всі с мене сміются. Говорят, што я чванна, гонорова, богачка. Яка я чванна? Я каждого люблю, каждого пожалую, с каждым бесідую, але мене никто не любит. Не раз піду на музыку, то людскы дівчата танцуют со своими кавалерами, а я стою в куточку як нища, никому не люба, навет наш Олекса со мнов не танцує, бо батько заборонил. Говорит: “Ты слуга — танцуй со служницами, а с мойов дочков не смій”.

Но сегодня буде конец моим мукам, моим слезам... Напхаю под спідницю лахов, зроблю штучного живота и скажу мому лукавому батькови, што я в тяжи и буду мати дітину от Олексы. Батько не схоче стыду, то поневоли згодится.

АННА: Вот и животина — лягай и зараз двойню роди.

СТЕФАН: Ты знову плачешь, што тобі такого?

АННА: Я бы вам сказала, тилько стыдаюся.

СТЕФАН: Скажи, скажи, не стыдайся свого отца, нехай и я знаю твою тайну.

АННА: Я незадолго приведу вам внука... Будете дідуньом, а я несчастнов на сем світі матерев без мужа.

СТЕФАН: (хвататся за голову): О ты, бесстыднице, так свою жизнь загубила! Святый Пилипе, ратуй мене от наглой и несподіванной смерти.

Та ты мені и собі наділала такого стыду на все село, на всю околицу. Люде будут сміятися: “Вот богач над богачами, а дочка-єдиначка копыля привела”.

— Та с кым ты то так смайструвала?

АННА: Як то с кым? — С нашым Олексом. Он буде мой муж, а я його вірна жена.

СТЕФАН: Со слугом! Позови мені того дзяда, а я йому покажу, як он сміл мою дочку так спаскудити, што от людей сміх, а от Бога гріх.

АННА: Як вам го треба, то позовите його сами, а тымчасом он мі непотребный.

СТЕФАН (иде до окна): Олекса, Олекса, ходи-но до хаты, бо я маю с тобов што-то важне побесідувати.

ОЛЕКСА (входит): Чого желаєте, кажіть, бо я не маю часу... ячмень треба заборонити, решта гною вывезти.

СТЕФАН: То ты, заволоко, дзяду, негодяю, так мою дочку спаскудил и осмішил! Як я теперь меже людей покажусь? Вон мені с очей и с подвірья!

ОЛЕКСА: Борони Боже, я вредного слова николи не сказал против вашой дочкы, она честна дівица.

СТЕФАН: Честна дівица! А то што? (Показує на Ганусин живот). То твоя робота! Марш мі с очей!

ОЛЕКСА: То вы аж сегодня бачите, што Ганусин живот што день то в гору росте и молока прибыває? — Бабска природа дядьку Стефане.

СТЕФАН: Або я на дочку смотрю, яка там она.

ОЛЕКСА: Я знаю, што вы не смотрите на свою дочку, бо вы єй держите за служницу. Наістеся добре, палку в рукы, тай на село байкы гнути, или до шпыхліра грошы рахувати.

СТЕФАН: Або ты виділ? Стуль свою морду!

ОЛЕКСА: Виділ, не виділ — от сердца сказал.

СТЕФАН (показує двери): Ты видишь тоты двери — вон с дому и с двору!

АННА: Вы не можете його выгнати и звати його вредными словами. Што вы варта без Олексы? Он всю вашу господарку держит, а за што? За тот борщ и лахы? И вам не стыдно нас выганяти теперь с двору?

СТЕФАН: Я тебе не выганям, тилько твого любовника!

АННА: Куда игла, туда и нитка. От сегодня мы вас обоє оставляме и вашы маєткы. Тішьтеся и веселіться на свою старость и на свою захланну жизнь. Вы не мой отец и я не ваша дочка. Я и мой Олекса підеме до жида на службу, а так под вінец — он буде мой любимый муж, а я його жена.

— Правда, Олексию, ты мене любишь, а я тебе сто раз так.

ОЛЕКСА: То ты знаєшь, што я тебе люблю... Тилько скоренько зберайся, тай в путь счастливый.

СТЕФАН (до Анны): И ты мене покидаєшь и до жида на службу? Чудо тай наказание Господне! Богач над богачами, а дочка у жидов служит!

АННА: Вы сами того хочете и нас выганяєте... Я Олексу люблю и с ним піду на край світа, а люде най осудят, кто виноватый тому.

(Стефан сіл на лавочку, взялся руками за голову и мучится сам со своими думками, а Анна и Олекса смотрят на него. Потом встає, як бы новый человік).

СТЕФАН: Коли уж така судьба моя и ваша, то клякайте ту перед святыми образами, най вас благословлю отцовскым сердцем, штобы вы были здоровы, як вода, и богаты, як свята земля.

(Повторят тоты самы слова над ними, як они уклякли, и закончує).

Во имя Отца, Сына и Духа Святого — Аминь.

Теперь ставайте и поклоніться старому отцу.

СТЕФАН (до Олексы): Я думаю, што с тебе буде добрый господарь, мой будущий зятью. Як собі постелишь, так и спати будешь.

Сегодня підеме до попа заповіди оголосити, а завтра в город до контракту. Я тобі запишу половину всего маєтку, а по мойой смерти все ваше, штобы ты не был слуга и злодій, бо як бы ты не мал ничого ту, тилько жену, то постоянно ты шарпал бы моє добро в свою кешеню. От сегодня отдаю все моє господарство в вашы рукы, а я старик коло вас прожию мою старость до смерти.

А теперь пошукай, Ганусю, фляшкы, треба принести могорич, бо в мене сегодня свадьба, треба выпити на счастье и на здоровье.

АННА: Вот видишь, мой милый соколе, як я отца перехитрила. Не хотіл, но згодился отдати мене тобі за жену, штобы не было стыду перед людьми.

ОЛЕКСА: Храбра ты, голубко, што так все провела. А теперь сміло тебе поцілую первый раз в свойом житью.

АННА: Цілуй, цілуй и сто раз, бо теперь ты будешь мой любящий муж, а я твоя вірна жена.

А на весілю будеме співати вот таку пісню:

СТЕФАН: На здоровье, мои діточкы миленькы.

АННА и ОЛЕКСА: На многая літа вам, батьку.

НАСТА: На стыд и сором служу у богатой господині, а в полатаных латках ходжу як жебрачка.

МАРИНА: Латай, латай, тай не пащекуй, бо не долго ты будешь у мене даром хліб іла... Мой сынок оженится, приде невістка, а ты вон с мого двора.

НАСТЯ: Ваш сын в тот час буде женатый, як ракы будут свистати, и вмісто Ганусі-невісточкы може он сам приде плачучи с розбитов головов. Ваш сын дикун и дурак.

А я и так дольше у вас служити не буду, бо за місяц мені выйде три рокы мойой службы у вас. Заплатите мені так, як обіцяли, тай будьте здоровы, нехай вам невістка на вас працує так, як я працувала.

МАРИНА: Што ты говоришь? Якой заплаты ты хочешь? Я тебе, дзяду, кормила, и як бы не я, то давно бы-с с голоду здохла. Марш с моей хаты и с подвіря, штоб мои очы тебе не бачили!

НАСТА: Піду, піду, буде того добра вашого, тилько вы мені заплатите, бо як ніт, то я вас до суду дам за мою 3-рочну працу.

МАРИНА: Ты будешь мене до суду подавати, ты дзяду! Чекай, я тебе зараз россуджу...

ПЕТРО: Мамо, што вы робите, за што так нашу Настуню бьете? Посмотьте, вы єй руку переломили, што она бідна буде теперь робити!

МАРИНА: Вот дзяд говорит, што ты в тот час будешь женатый, як ракы будут свистати...

А тобі што такого! Лице в крови... Ой-ой, посмотри в зеркало, яка рана на чолі! Што, ты упал с осла, ци што такого случилось?

ПЕТРО: Ани не пытайте... Монашка мені то зробила. Я казал, што Жолты лукы нашы, а она казала, што их, и так слово по слові пришло до грубого. Ище казала, што мой батько был злодій, а вы стара відьма, то я зо злости сказал, што єй батько свистун, а она монашка. Як то почула, то давай за коцюбу и мене молотити.

МАРИНА: Та тобі не стыд, што тебе баба набила!

ПЕТРО: Вы думаєте, што то наша Настуня, котру вы што-день колотите? Та монашка, то звірь. Не дай Бог, штобы она стала вашов невістков, бо мусіли бы сте перед ней гопака скакати.

МАРИНА: Та монашка мені мою честь утяла, чекай, я єй до суду подам и покажу, яка я відьма.

А ты, сынок, подай до суду, што она тобі так голову россікла... На Жолтых лугах их овечкы не будут больше пастись; но ты поступил по дурному, бо вмісто поцілувати и просити под вінец, ты за якы там лугы сперечался.

ПРОКУРОР: Мария Чупринка.

МАРИНА: Я ту, чого желаєте? Я не боюсь ничого и никого!

ПРОКУРОР: Встаньте и отвічайте на вопросы.

СУДЬЯ: Скилько літ Наста Покорна служила у вас и скилько вы єй платили за роботу?

МАРИНА: Она у мене не служила, она не мала где подітися, бо бідна была, то просила мене, штобы я єй приняла до свого двору. А я милосердна приняла и кормила єй близко три рокы, то я не думаю, што ище до того платити. Она мені должна, што за три рокы у мене даром жерла.

ПРОКУРОР: Ты бабо, дуже чванлива... можешь сісти собі на своє місце. А теперь най встане Наста Покорна.

НАСТА: Я ту, прошу ласкавого суда.

СУДЬЯ: Ци ты, жено, памяташь, якым способом ты попала до Марии Чупринка? Ци ты у ней служила, ци по бідности даром хліб іла?

НАСТА: Прошу ласкавого суда, то было так: — як мой муж помер, бо тилько один рок прожили мы разом и были мы бідны на комірном у старухы Парашкы, то я потужила, поплакала, бо зостала-м біднов вдовов. Но не буду так сидіти, то я ходила робити, кто мене брал. Богато раз я робила у Марины Чупринкы. Она мені платила 45 грейцаров на день и істи давала. Одного дня говорит до мене: “Ты лучше, Настуню, згодися у мене на год, я буду тобі давати не 45, а 35 грейцаров денно, и будешь мати спанье, то за год назбератся богато грошей, и ты зможешь собі дашто купити”.

Я подумала собі: “Божа в тебе душа, бо желаєшь добра для бідной вдовы”. И я пристала на то, што она обіцяла. В тот час в хаті был Иван Загірный, нехай он скаже, ци не правда. Прослужила я год и говорю свойой господині: “Год оконченый, то може заплатите мені за мою тяжку працу?” Марина Чупринка сказала: “На што тобі грошей — може кто у тебе вкрасти, або можешь згубити. Вот лучше послужи ище год, то разом заплачу”. Прослужила я и другий год, а Чупринка говорит: “Послужи ище третий год, то разом заплачу, и буде у тебе богато грошей, што собі купишь кавалок поля, або другий раз отдашься за якого господаря”. Я подумала: и то правда. Зачала я третий год у газдыни Чупринкы.

Тяжко я працувала за тых три рокы. Другы когуты запіют, я уж на ногах. И старалася я, штобы угодити мойой господині. Она со мнов сварится, не мож єй угодити — то не так, ты ледаща, проклинає, прозыває брыдкыми словами, а я терплю бо хочу третий год выслужити.

Одного дня говорю свойой господині: “Незадолго мені скончится третий год службы, то вы шукайте собі новой служницы, бо я у вас больше служити не буду. И старайтеся мені всі грошы заплатити за три-рочну службу”. Чупринка закричала: “Якы я тобі, дзяду, грошы виновата? На мойом хлібі жила и еще заплаты хочешь! Вон с мойой хаты!” И давай мене молотити, куда попало. Я с болю кричу, плачу, втекла на подвірья, а она за мнов, вдарила по рукі и кость зломала. Може была бы мене до смерти убила, як бы не оборонил сусід Николай Горощук. Так каліком мене зробила, и што я бідна буду теперь ділати?

СУДЬЯ: Иван Загірный, ци вы были в ту пору у Марии Чупринка и ци вы чули, як Мария Чупринка годила Насту Покорну на службу?

ИВАН ЗАГІРНЫЙ: Так єсть, прошу ласкавого суда, в тот день я был у Чупринкы и чул выразно, што Мария Чупринка обіцяла платити Насті по 35 грейцаров в день. Но ци она платила, ци не платила — того я не знаю.

СУДЬЯ: Николай Горощук, ци вы виділи, як Мария Чупринка била Насту Покорну? Мусите сказати под присягов правду, што вы виділи.

Н. ГОРОЩУК: Так єсть, прошу ласкавого суда. Я жию третья хата от Чупринкы и в ту пору был на подвірью, почул крик и плач, то чым скорше через перелазы скочил к хаті Чупринкы и там побачил Настуню лежачу на землі, а Чупринка гаратає єй коцюбом. Прискочил я к ним и выдер коцюбу из рук бабы и кричу: “Што ты, бабо, сказилась, ци што, убьешь человіка без покаяния!” Она, то значит, Чупринка плюнула мені в очы и закричала: “Який ты дзяд, то такого дзяда боронишь”. Поднял я побиту Настуню с земли и майже на руках занюс до свойой хатины и держу бідну каліку, хотяй я сам не богатый. Што сами кушаєме, то и для бідной калікы сердце христианске.

СУДЬЯ: Вы присяжны будете судити по закону и совісти, ци признаєте вину Марии Чупринкы.

ПРЕДСІДАТЕЛЬ ЛАВЫ ПРИСЯЖНЫХ: Мы готовы вынести вырок. Мария Чупринка сама призналась, што она Насті Покорной не платила и не буде платити. Свідок Иван Загірный под присягов сказал, што чул як Чупринка нанимала служницю и скилько єй обіцала. А другий свідок под присягов россказал, што он виділ, як Мария Чупринка побила Насту Покорну. Так мы признаєме Марию Чупринку виновном згодно с обвинительным актом.

СУДЬЯ: Рішение суда єсть таке: — Мария Чупринка должна заплатити Насті Покорной за три рокы службы 583 ринскы и 25 грейцаров, а также 150 рынских за боль и по короні за каждый день аж до того часу, доки рука Насты Покорной не загоится, штобы могла робити и заробити на свою жизнь. Судовы росходы 100 корун присуджено на Марию Чупринка, а до того місяц тюрьмы за битку.

До 14 дней сумма грошева має быти выплачена, а в противном случаю буде назначена лицитация рухомого и нерухомого маєтку Марии Чупринка.

МАРИНА: Я на то не пристаю! Я буду подавати аж до цисаря, бо ваш суд не єсть справедливый.

ПРОКУРОР: Ты, жено, можешь подавати куда хочешь, но тобі в том никто не поможе. Не забудь, што до 14 дней мусишь заплатити кару.

На том скончилась судова росправа в повітовом місті. Но Марина Чупринка не хотіла признати свою вину, лем пошла до адвоката и россказала цілу историю. Адвокат казал придти на другий день бо он должен ознайомитись с протоколом судовой росправы.

На другий день адвокат потішил Марину, што справа чиста, тилько зажадал 150 рынскых наперед за аппеляцию. Чупринка згодилась на то и уплатила.

Пришла пора другой росправы, то адвокат ани не появился в суд, тилько послал свого заступника. На другом суді Чупринка знова програла. А за три дни пришли екзекуторы и зачали лицитацию, т. є. продажу с молотка. Гешефтяре дозналися наперед за “гешефт”, то от рана стояли под воротами. Продали пару волов, пару коней, десять штук рогатой худобы, 30 корцов пшеницы. Продали и любимого Петрового осла за 10 корун.

На третий день пришол жандарм и забрал Чупринку до міста и в тюрьму. Там єй заперли с посліднього сорта бабами. Она не могла перенести того стыду. Сердце пукло с жалю и она умерла.

Похоронил Петро свою маму. Плакати он не знал с жалю за матерев, тилько плакал за богатством, што продали на лицитации. С того взялся до пьянства. Пропил один морг земли, пропил другий, пропил и десятый. Господарити он не думал. Запустил бороду и так віка доживал.

Я был уже в Америкі, як мені брат писал, што Наста Петра отживила, бо вышла замуж за него, и господиня на 20 моргах земли. Чупринка мала 30 моргов, но Петро 10 пропил, доки Наста не взяла господарку в свои рукы.