Мы, выходці з єдной и другой стороны Карпат, іхали гет в чужину за широке море, незнаючы иншой бесіды, кромі лемковской, по племени и территории, але народности русской, як нас нашы мамы научыли.

Емигрувати мы начали ище перед 60 роками. А што нас до того заставило, што мы уізжали зо свого родного краю? Бо свой родный край каждому чоловіку, каждому народу наймильший, наймильший он и нам. Та чого-ж мы тот свой родный край опускали, коли он нам наймильший? Нас заставила велика біда и нужда, што мы мусіли опущати свой родный край, свои милы горы Карпаты. Но и в Америкі на нас роскошы не чекали, а найтяжшы часы были для тых першых нашых емигрантов, котры ту приіхали пробивати нам дорогу.

Неєден з нас, коли ту приіхал в Америку, гирко собі заплакал, нич собі заробил на перший кусок хліба. Неєден находился, натырал, а коли не мог достати роботу, а черево голодне и тіло напол наге, спочнути неє где, кладеся там, где му змучены ногы откажут послуху, где го ноч западе. Не має уж ниякого страху от дикого звіра або злого чоловіка, бо уж му всьо єдно, нужда тисне го ку земли за жыва. Неєден проклинал тоту землю, по котрой ходил. А наколи достал дагде роботу, ледво жывый, змарнованый, не мог робити. Поробил кус, але не мог подоляти, бо слабіли, до того ище и на здоровю упал, так што не мог здоляти за подорож отробити и отдати грошы, о котрых ту приіхал, бо уж го прогнали з роботы, же не може так робити як другы, або ліпше. Иде зас с плейза на плейз, тыратся.

А в краю жена, а може и діти, вызерают листа, а и грошей . . . День за дньом, а ту нич неє. А он ани не пише, бо не хоче жену засмутити, а може и діти, же не робит. Добре нема што писати. И так єдны о другых не знают . . . Он иде дальше: Достал у фармера роботу, але лем за даяку малу платню, бо ся не може с фармером збесідувати. Ище нич жені не пише, бо єй нич послати не може, робота лем тымчасова, платня мала.

И так рок доходит и преходит, а ту ся нич ліпше не показує . . . Тай нарешті пише листа до жены: Хвалится, же во фабрикі робит, дост добри зарабят, але грошив ище нема, жебы ся старала даяк и отдала за него, бо он дораз єй пришле, лем заробит . . . а йому тепер добри иде, бо робит . . . А жена, што робити? Платити уж час, бо уж рок прешол, лихва наросла. Має даяку корову, што жывит єй діти, веде на ярмарок, продає, штобы лем долгу не мати, с том надійом, што муж неодолга пришле грошы, та собі корову купит. Так и діти тішыт . . . Але вельо за корову не взяла, та всьо не отдала. И вышло так, што ни грошы не отданы, ни коровы ніт. И не дост, што муж голову собі сушыт в Америкі, то и жена грызеся, што то дальше буде, як то она з дітми буде без коровы жыти . . .

Бере мале телятко на отробок, штобы хоц быдляча серст в стайні была. Але треба тяжко робити и за тото телятко и на молоко для телятка и дітей. И як достане молока, то часто даст го выпити телятку всьо, бо го мало, а дітом чыру з варом, такого рідонького, як помыі, або грулі з варом, або капусты горохом омащеной. Та жебы ище тото было надост, а то лем до предновку, а як приде предновок, роб што хочеш. Хоц поля єст, але нема кому на ньом робити. Хлоп в Америкі, а жена має дробны діти, так што рады собі не може дати. На их полю люде худобу и овечкы спокойно выпасают, а она лем смотрит на тото и обливатся слезами на каждом кроку, где ся поверне. Церковне, школьне, а и роковину треба заплатити, нумерове, грунтове, а корысти с того ніт, корыстают люде. А кед просит дакого, жебы єй пришол зорати, або посіяти, або даяку иншу роботу зробити, то собі каже добри заплатити, бо муж в Америкі, то присылат доляры. А она гирше бідує, як тота, што має мужа дома, хоц то обоє несут тото ярмо, котре она мусит нести сама.

Така история тых мужов и тых жен, котрих біда розорвала, и єдно з них нашлося в Америкі, а друге остало в краю.

Не дуже ліпше было и тым, што іхали до Америкы самотны и ту ся поженили. Кед ище обоє працували в векшом плейзі и счестя им послужыло, то даяк ся загаздували. А як дагде коло майны або в маленьком місточку, то часто ище гирше, як з краю. Як муж достался до майны, то робил каждый день по 12 годин, а и веце, кед лем му здравя служыло, а платня така мала, што ани жену не годен был утримати. Што-ж робят? Берут векше помешканя, наберают хлопов на бурд. Котра жена може веце подоляти, то бере и по 15 хлопов. Треба им сніданя зварити, полуденкы приготовити, што берут зо собом до майнов, и вечеру варити, жебы была готова, коли придут з роботы. А то ище, жебы на єден час, але єдны робят на день, другы на ноч, третьи приходят до обіда, четверты по обіді, што лем все при пецу треба стояти, істи давати, граты мыти. А ту треба триматися по американски, жебы было всьо красне, біле, гавз выклинуваный на час, бо як не поклинує на час, то ся хробакы заведут и будут кусати, то кто бы там бывал.

И так тоты люде робят на ровні з муляками. Та коли так могли все робити, што им здоровя старчыло, то ище ся даяк подробили, што хоц свои діти могли до школы послати, хоц дітом даякы ліпшы початкы дали. Але котры подупали на здоровлю, то ледво тилько заробил, што ся оплатил, но отложыти нияк не мог. А нашы люде подупадали скоро на здоровлю, бо каждый смотріл за тяжшом роботом, где веце платили, бо там няньо або жена мусят долг отдавати, то каждый смотріл, жебы чым скорше ся того долгу збыти. И як ся уж где до роботы достал, то тяг и тяг, покаль му сил и здоровя старчыло.

Та покаль были молоды рокы, та ище ся силы тримали, але коли пришли старшы, то отмавляли послушенства. А мы такы люде, што не старали зме ся ничого учыти, даякой ліпшой роботы. Для нашого лемка найславнійше, коли он найдолше вытримат на єдной роботі, хоцбы при горячом огню, або в небеспечной майні. Он гордый на тото, што он долго вытримат на той тяжкой роботі, што ниякий айриш, ани німец, ани поляк на той роботі не вытримат, а руснак лемко рокы там робит, покаль го здоровя не опустит. А на науку, то мы планны были. Нас не интересували ни бесіда, ни писаня, повідали зме, што нашы дідове и няньове и так жыли, хоц писати и чытати не знали, так и мы так будеме. Хоц зме виділи, што другы люде так не жыют, а мы по старому жыти хотіли, хоц зме виділи, што люде клали до фабрик и майн новы и новы машины, индустрия, техника росла, а з ними и наука, а мы все за другыма оставали, так и при машинах.

Но найгирше было тото, што мы робили барз тяжко, наровні з муляками, а ту ище кричыт на тя, жебы скорше. Стоит за тобом хлоп и чекат, коли ты веце зробиш, а ту уж веце силы неє, та чловека и злость зберат. Думат собі: жебы я мог, то я бы ти повіл! Но але ти невильно гамбу розняти, бо кед ся одозвеш, то на утро уж не робиш, хоц єс и молодый. Што до старшого, то ніт што и бесідувати!

Нашы няньове пережыли свой вік, што им не треба было над тым жытьом думати, но мы так жыти не можеме. Но и мы зачали интересуватися єдны другыма, покус газеты чытати, розумієся, капиталистичны, но и тото нам почало нашы мозгы розморожувати, и мы почали слідити, яка то кривда бідному чоловіку ся діє.

И так родилася у нас народна организация, як у каждого другого народа. Всі народности мают такы организации, и тоты организации роснут в велику силу, бо што раз то веце бідных кривдженых людей до тых организаций вступує.

Из нашой цілой истории мы можеме похвалитися єдным великим ділом, а то тым, што мы основали свою правдиву народну организацию сами, и для себе, в нашу корысть, и што тота наша организация росне и розвиватся. А то не така легка робота была, бо мы были не раз окламаны на всякых “организациях” и вызысканы на ружны способы, то уж зме не знали даже кому вірити. Зато была и єст ище дуже тяжка робота организувати наш народ в робочу организацию, хоц мы всі роботникы, и всі мали бы зме в такой народной организации стояти. А ище до того все нас ошукуют другыма организациями, о котрых повідают нам, же они робочы, а они фашистовскы, лем они крыются под робоче имя, штобы робочого ошукати, и працуют на шкоду робочого народа при помочы тых роботников, котры того не розуміют.

Што нам треба робити, жебы мы могли порозуміти, кто наш приятель, а кто наш враг? Нич нам инше не поможе познати нашых приятелей и нашых врагов, лем робоча пресса, котру выдают робочы за добровольну робочу жертву и предплату от робочых. Лем так можеме найти, где наша дорога, коли будеме чытати свою робочу прессу.

Як робочы каждой народности мают свои газеты на своих языках, так маме и мы, лемкы-карпатороссы, таку газету, котра нам показує дорогу, учыт нас, открыват нам очы, показує нам, котра робота добра, а котра зла.

И мы ся дочекали того, што ся не мусиме тырати по другых организациях и там подслухувати, жебы зме знали, як робити и чого ся маме тримати, бо уж и мы сами маме таку свою организацию и таку свою газету, котра нас ясно учыт, ясно пише, як на долони, учыт нас, чого ся маме тримати, и мы, робочы лемкы, котры уж чытаме тоту газету, мы єй так полюбили, што бы єй не перемінили на нияку другу.

Том нашом организациом, то єст наш Лемко-Союз — а том нашом газетом, то наш “Лемко”.

Ту хочу вспомнути, што сут такы лемкы, што не любят тоту нашу организацию и нашу газету, бо они ся тримают за штоси ліпше от нас роботников, хоц они тыж роботникы. Але они хотіли бы уж показатися панами. Они не можут стерпіти, што наша организация вывысшат робочых, бо они ганьблятся, што они належат до робочой кляссы, так само, як ганьблятся, што они лемкы. Они ганьблятся бідноты. А то ганьба не поможе нич на бідноту, штобы не было бідноты, треба нам организуватися и выбороти своє право, таке право, штобы закасувало бідноту, штобы всі люде были ровны.

И так мы можеме поправити свою долю ту в Америкі, а и нашым братям в краю, бо они там барз бідуют под пятом панского фашизма. Мы чытаме с краю приватны писма и в газетах, як они наш народ там гнобят, закрывают русскы школы, насильно пхают до них фашистску пропаганду, вмісто хліба. Хліба им не дадут, а ище тот остатный кусок им вырывают з уст. Замкнули наш народ в тых горах, нигде не пустят, землю подробили уж на маленькы кусочкы, так што нашому народу грозит голодова смерть.

Може кто повіст, же мы им не можеме помочы? Та кто им поможе, як не мы? Але жебы зме им помогли, то мы мусиме быти организуваны сами, мусиме лучытися з другыма такыма организациями другых народов, и разом боротися за свободу нашого и всіх угнетеных народов.